Капитан Два Лица - Ригби Эл - Страница 60

Комната плохо освещалась, и все же черное тело на белых простынях различить было нетрудно. Король Альра’Иллы постучал ногтем по мокрому стеклу. Фигура советника сначала не шелохнулась, но через четверть швэ Кеварро сел, с явным усилием поворачивая голову. Дуан к тому моменту уже вставил между рамами нож и поддел щеколду; окно открылось. Вскоре он спрыгнул в комнату, бросив сапоги в траве. Не оставлять следов — очередной совет, который он хорошо усвоил.

— Вы… ты… — от удивления Кеварро снова сбился.

Дуан приблизился с самодовольной улыбкой.

— Так или иначе, — я. Просто пришел убедиться, что ты не умер и меня не водят за нос.

Советник откинулся назад. Черные волосы тяжелыми патлами легли на подушку. Дуан всмотрелся в заострившиеся черты лица. Эта заостренность да странный, особенно яркий, почти невыносимый блеск глаз — все, что выдавало болезнь, но выдавало резко, страшно и заметно.

— Я не отниму много твоего времени. Отдыхай, сколько нужно, я ненадолго…

Дуан не стал заканчивать и присел возле низкой кровати на корточки. Улыбка уже сошла с губ и не хотела возвращаться. Взгляд зацепился за пять или шесть банок с какими-то разноцветными пилюлями и порошками, громоздившимися на прикроватном столе. Склянки были небольшими, но почему-то казались огромными, как валуны.

— Признайся мне. — Чуть подавшись навстречу, Дуан заглянул советнику в глаза. — С тех пор, как мы не виделись, с того вечера, ты… ни с кем не трапезничал? Не получал в подарок вина или фруктов? Новых мантий? Не…

— Меня не отравили. — Опустив все вопросы, Кеварро покачал головой. — Я просто…

— Значит, вина моя. — Дуан коснулся черного лба, обжигающего, намного горячее, чем у больных белых. Пальцы непроизвольно отдернулись сами. — О Светлые, зачем ты за мной полез в воду?

— Меня учили, что так нужно делать, если служишь королю. — Кеварро явно увидел выражение, появившееся у Дуана на лице, и слабо усмехнулся. — А сам я знаю, что так поступают ради настоящих друзей.

Дуан закусил губу.

— Я прикажу прислать тебе лучшего вина, погреть его, сдобрить специями. Оно всегда помогает, если хвораешь.

В глазах Кеварро неожиданно появилось лукавое, необычное выражение.

— Ты так уверен в этом потому, что тебе говорил в детстве адмирал Ноллак?

Дуан спохватился и с быстрой лживой улыбкой пожал плечами.

— Трудно сказать. В любом случае, когда выйдешь, я непременно его в тебя волью, чтобы такого больше…

Нуц дернулся, хрипло закашлялся. Звук был надсадный — скребущий и булькающий одновременно. Затряслось все жилистое тело, но стоило протянуть руку, как советник отпрянул и — в коротком перерыве между спазмами — быстро выдохнул:

— Лучше не касайся меня. Отойди.

Дуан послушно отступил. Ему показалось, прошло не меньше швэ, а еще — что после такого кашля горло должно быть разодрано в мясо. Наконец Кеварро снова уронил голову на подушку, прижимая кисть к вздымающейся грудной клетке. Дуан опять приблизился и, взяв со стола пузырек с чем-то жидким, протянул ему. Нуц покачал головой.

— Бесполезно. Ваши лекарства не слишком нам помогают, впрочем, как и наши. Мы просто живем в тепле.

— Хочешь, я разведу тут костер? — попытался пошутить Дуан.

Кеварро улыбнулся, явно чтобы его поддержать, от этого стало только хуже. Король Альра’Иллы, спохватившись, покачал головой.

— Просто велю перенести тебя туда, где есть камин. Прости, надо было сделать это раньше. Я…

Ему вдруг показалось, будто за окном что-то мелькнуло, впрочем, коротким взглядом он убедился, что это был не более чем плод измочаленного воображения. Стекло заливали капли, и все.

— Ино, — прохрипел нуц, — а ты писал… ей?

Понять, о ком советник спрашивает, было нетрудно. Дуан с усилием сделал вдох, вспомнил о красном фонаре над балконом и кивнул.

— Писал. Знаешь, она будет здесь скоро. И… — Вспомнив кое о чем, он зашарил по карманам. — Я знаю, что ты сразу сможешь ей подарить! Она оценит!

Он осторожно вложил в черную руку раковину из нутра шан’ааца. Накануне он хотел выпотрошить ее, оставив только жемчужину, но вспомнил, что тогда она потеряет цвет, и оставил закрытой. Советник сначала разглядывал раковину с удивлением, потом медленно коснулся черно-лиловой перламутровой поверхности пальцем.

— Там…

— Да. Жемчужина. Темная, как ее кожа.

— Кажется, будто специально для нее. Что-то… общее. Благодарю тебя.

Дуан улыбнулся. Он знал, как Дарина любит все блестящее, она не смогла бы устоять. Голос снова попытался пробиться сквозь дождливую тишину:

— Я надеюсь, что я застану ее, пока…

Дуан не осознал, в какое мгновение пальцы до боли впились в спинку кровати, — но они впились так, что затрещали ногти. Кеварро вздрогнул, наверняка заметив обнажившиеся в напряженном оскале зубы. Быстро убрав руку, но сжав ее в кулак, капитан «Ласарры» произнес:

— Что значит «если»? Ты не можешь уснуть, нет. Просто подумай, — губы нервно дрогнули, — сколько советников порадуются этому!

Кеварро смежил припухшие веки. Трудно было даже сказать, понял ли он последние слова. Но неожиданно он снова с усилием посмотрел Дуану в глаза.

— Я еще должен рассказать тебе… должен признаться…

Но король Альра’Иллы уже отступал назад. В коридоре он слышал отдаленные шаги, а внутри ощущал поднимающееся, захлестывающее отчаяние. И то и другое не давало оставаться дольше.

— Тебе больше не нужно пока говорить.

— Ино…

— Отдыхай. Спи. Я еще зайду.

Он произнес это быстро, так же быстро вскочил на подоконник и вскоре, накрепко захлопнув раму, почти рухнул на траву. Он ощутил боль в коленях и руках, ледяной дождь за шиворотом и то, что волосы напрочь закрыли всю видимость. Но в чувство его привело не это, а звук знакомого голоса — слегка заикающегося, но мелодичного и сильного.

— Так-так-так… Ваше. Пиратское. Высочество-Величество.

Тилманец был в белоснежном плаще, серебряной кольчуге и длинных, остроносых, вычищенных до блеска сапогах. В тонкой руке, унизанной кольцами с красными самоцветами, зажат был кэкр — длинная палка, венчавшаяся круглым куском шкуры какой-то морской твари. По краям этого натянутого на рыбьи кости купола стекала дождевая вода, одежда же оставалась сухой. Кольца блестели серебром; сильбурры и сильданны в них сияли.

Дуан прекрасно понимал, насколько нелепо выглядит в своем положении, и с усилием начал подниматься. Руки ему не протянули; юный король Дрэн Вударэс только улыбался уголками тонких, почти бескровных, таких же бескровных, как вся бледная кожа, губ.

— Непривычно будет сказать это, но… здравствуй, мой дорогой ко’эрр. Приятно видеть тебя чистым, трезвым и выбритым. Не потеряй сапоги.

— Не потеряю…

— Ну-ну. Ты явно не в себе.

На такое проще показалось промолчать, что Дуан и сделал. И все время, что он пытался вернуть себе самообладание, за ним продолжали снисходительно наблюдать. Тилманец уступал в росте на две головы и успел увидеть на четыре-пять Приливов меньше. Возрастом он был примерно как принц Арро, но возрастом сходства и оканчивались. И слава богам.

— Вот же недотепа… — опять не отказал себе в удовольствии Вударэс.

— Просто сложный день, Дрэн.

— Все дни сложные. — Король Тилмы манерно пригладил волосы надушенной рукой. — Но не во все ведь нужно валяться в грязи? Я вот вообще в ней не валяюсь.

И это было правдой, Дуан не спорил. Но, благо, людей, похожих на Вударэса, на свете жило довольно мало.

…Рано осиротев, своего первого регента Дрэн повесил после пятнадцатого Прилива, следом — еще троих. Свою первую и последнюю для мирной Тилмы войну — с сагибом Азралахом за остров Агара, самовосполняющееся месторождение самоцветов, — юный монарх выиграл в шестнадцать, завершив начинания отца. После этого его раннюю самостоятельность безропотно приняли даже Тридцать — совещательный тилманский орден, куда входили старые бароны. А к следующему Приливу беловолосое существо с черными провалами глаз, эфемерное и болезненное в детстве и неожиданно расцветшее в отрочестве, уже было возведено народом едва ли не в ранг детей Богов. Тилманцы обожали короля, настолько, что расписали бы его портретами все стены домов, не запрети он вообще где-либо запечатлять свой облик, даже чеканить на внутренней стороне монеток-ракушек. Он был странным, очень странным человеком, — например, суеверно боялся проклятий, потому и не разбрасывался собственным лицом. Зато все, кто помнил старые времена, сходились на одном: в последнем правителе династии, имевшей гербом бело-синий крестоцветный лилейник, сочетались все лучшее и все худшее, что вообще было в искусниках, в тилманском народе. Вударэс умел пользоваться как теми, так и другими качествами и делал это крайне избирательно, руководствуясь лишь настроением, переменчивым, как морская буря.