Капитан Два Лица - Ригби Эл - Страница 66

— Стой. Приказываю.

— Ха.

Дуан поднял голову и привстал на носки. Даже так он по-прежнему уступал Тайрэ в росте, но все же было как-то проще. Наставник наоборот чуть наклонился, и Дуан улыбнулся, уже почти безошибочно читая выражение бесцветных, опутанных сетью морщин глаз. Железный действительно ждал ответа и, пожалуй, беспокоился.

— Для меня не так важно, кто я, — тихо произнес Дуан. — Тайрэ или Эйрат. Других вариантов у меня ведь нет. Что поменялось, кроме последовательности букв?

Обветренные губы дрогнули, растягиваясь в улыбку, но на лице осталась тень, тень пристального ожидания чего-то еще. Последнего вопроса. И король Альра’Иллы его задал, хотя немного боялся и сам.

— Тилманец говорил, еще одной причиной вашей ссоры с отцом было то, что ты и моя мать… — Дуан оборвал сам себя, сбитый с толку новой внезапной мыслью. Озвучить ее было еще сложнее, но он решился: — И если это так, я вдруг подумал, может быть, ты и я…

Багэрон Тайрэ подождал, но с губ Дуана не срывалось больше ничего. Тогда, сделав последнюю затяжку и загасив трубку, Железный с грустной усмешкой покачал головой.

— Ты не мой кровный сын, Ино, если твое невнятное мычание я понял верно. Думаю, мой отпрыск был бы повыше, да и поспокойнее.

Дуан сердито фыркнул, но тут же ощутил, что к щекам приливает краска досады. Как ему вообще могла прийти в голову подобная глупость, как, зная мать? Он хмуро глянул исподлобья, и Железный тут же потрепал его по макушке.

— Никто не спорит о близости тан, юный Сокол. Но… я никогда не любил твою мать в том порочном смысле, какой вкладывал в эти слова Габо ле Вьор. — Усмешка стала шире. — Это было бы не только подло, но и странно; я всегда предпочитал совсем других женщин, иначе ревнивая Рыжая наверняка давно бы скормила меня каким-нибудь рыбам. И все же… — Выражение лица резко переменилось. Веселость стерлась с него разом. — Я ее любил. До безумия.

Ветер ослаб; волны теперь плескали чуть тише. Дуан прикрыл глаза.

— По происхождению она — младшая принцесса Тура. Ей приходилось несладко: все четыре сестры у нее были румяные, здоровые, крепкие девушки, мало похожие на особ благородного происхождения, впрочем, как и большинство женщин этой страны. Здоровый народец: кровь, молоко и белое мясо, а недоношенная принцесса Марисинта росла хрупкой. Когда твой отец приехал выбирать себе невесту, — я тогда был с ним, как и Габо, — никто не ждал, что он, молодой воитель, вообще посмотрит в сторону единственной, которая не танцевала, не участвовала в местной забаве — охоте на белых акул, — почти не говорила с гостями. Но он все время смотрел именно на нее, хотя мы советовали ему старшую. Иногда мне кажется, этот выбор — последний из следов, оставленных Овегом. Талл умел ценить красоту и нежность, пусть и прятал это умение. Мы увезли Марисинту в Ганнас, и твой отец был счастлив. Они любили друг друга, Ино, действительно любили. Ее он всегда, если не звал по имени, звал особенным словом, Сокровище. Ты тоже иногда повторяешь его, я не мог не заметить…

Дуан в удивлении посмотрел на него. Сам он не мог вспомнить, откуда в его обращениях — к Дарине, к некоторым прежним своим увлечениям, к Розинде — это появилось. Казалось, нежное слово было всегда.

— Даже окруженная любовью твоего отца, твоя мать ощущала некоторую… неполноценность, слабость. Вокруг было немало медиков, Марисинта жила в хороших условиях, но уставала она быстро, долгие балы и охоты выдерживала с трудом, часто болела. А я… знаешь, юный Сокол, наверно, для нее я был чем-нибудь вроде большого медведя, каких бродячие артисты водят на цепи. В свободные часы я мог заглянуть в ее крыло и принести ей свежих цветов, посадить в экипаж и увезти на морскую прогулку. Мог приказать менестрелю сложить в ее честь песню к следующему пиру. Я всегда знал, чем ее рассмешить. Да, ручной медведь. Или гора, рядом с которой рос цветок. Все это было не просто так: моя мать ведь в последний раз разрешилась не только мной, второй была девочка, родившаяся мертвой. Мой близнец. В каком-то смысле я верил, что Светлые боги все же подарили мне сестру, о которой я мог бы заботиться, и я старался заполнять хоть чем-нибудь ту часть жизни Марисинты, которую не мог заполнять твой отец. Я поплатился за это вскоре после того, как она родила тебя. Мне в лицо швырнули обвинение, и я, уязвленный, не хотел иметь ничего общего с вашим семейством, после того как Талл прогнал меня прочь. Пока не…

Он снова слабо улыбнулся. Дуан догадывался о смысле недосказанных слов, но сознавал, что очень хочет их все же услышать.

— Пока не встретил тебя, когда ты творил глупости в «Зеленой рыбине». И знаешь, я рад, что больше мне не нужно ничего от тебя скрывать. Может, после всего этого ты не захочешь вернуться на «Ласарру», но…

— Захочу! — запальчиво возразил Дуан и удивленно окинул Железного взглядом. — Ты спятил? Да за эти сэлты в Альра-Гане я словно бы постарел на…

Он осекся. Теперь, в странном облегчении, ему мучительно захотелось рассказать Железному о Кеварро. Рассказать так, как, будь он мальчишкой-простолюдином, он, может, рассказывал бы отцу, что соседский сын кинул в него камнем. По-детски пожаловаться, зная, что Тайрэ поймет. Но сразу он осознал, насколько глупо это будет. Нет… все связанное с советником, с Кеварро, с едва родившейся и убитой дружбой, Дуан должен был решить сам. Заплатить свой долг, насильно открыть себе самому глаза, уничтожить привязанность на корню и только потом, может быть…

— А посмотришь — так все тот же юнец. И всего пара седых волос, которые все равно выдерет для гнезда чайка.

Железный улыбался. Дуан улыбнулся в ответ, загоняя просившиеся наружу жалобы поглубже, пытаясь подобрать на их место другие слова, которые тоже где-то были. В этот момент жесткие пальцы вдруг сжали его плечо и заставили слегка развернуться корпусом.

— Хватит болтать. Смотри.

На горизонте маячили точки. Дуан схватил с пояса трубу и стал подкручивать увеличение. Но даже без этого он догадывался, что там, впереди. Не прошло и трети швэ, как король Альра’Иллы, взбегая на мостик и поднося руки ко рту, рявкнул:

— Прибавить ходу!

Он знал, что отсюда его услышит вся команда.

Гоцуганских кораблей было шесть, и они стояли в ряд. Патрульным оказалось лишь одно судно, центральное — коротенькое, узкое, напоминающее рыбу-меч: нос венчался длинным заостренным куском каменного дерева. В виде головы этой морской гадины была и ростра. Патрульные гоцу всегда предпочитали подбираться к вражеским кораблям быстро и пробивать их обшивку, вместо того чтобы ввязываться в затяжные бои. Тактика, отработанная за долгое время и редко подводившая.

«Ласарру» заметили издалека, дали предупреждающий залп. Матросы по указанию Дуана подняли на мачте альраилльский флаг и стали ждать. На канонирской палубе уже готовили вооружение; несколько пиратов, забравшись по снастям, затаились с трубами; в вороньем гнезде засел Меткий Глаз — нуц Кистен с дальнобойным арбалетом. Команда слабо представляла, что именно происходит, им лишь сказали два слова: «военная хитрость», и посоветовали ничему не удивляться. Они поняли. Им, в общем-то, было не привыкать, да и они знали, что «военные хитрости» Дуана всегда оканчиваются чем-нибудь приятным и выгодным.

Дуан вместе с Железным вернулся на корабельный нос, и тогда рядом с первым флагом подняли второй. Черное полотнище с белым кругом задрожало на ветру. Глаз Дараккара Безобразного. Требование переговоров. Патрульное суденышко остановилось на полпути и дало несколько мелких залпов в сторону; по-видимому, сигналы своим. Дуан подождал еще чуть-чуть.

Наконец величественно сдвинулся с места один из больших кораблей — подошел к «глашатаю», миновал его и остановился вблизи «Ласарры». На нос судна вышел дорого одетый, бритый наголо капитан и, кажется, осклабился в приветствии. Его довольно высокий голос разнесся ветром:

— Что вам нужно в наших водах?