Любовница коменданта - Семан Шерри - Страница 19

Мы все посмотрели на него. Марта тревожно покосилась на детей, но они были заняты игрой и ничего не слышали. Ильзе бросала в Ганса охапки желтых листьев. Он смеялся, барахтаясь в ворохе палой листвы. Ильзе улыбнулась и схватила новую охапку.

— Я вообще никого не убивал, — добавил Адольф. Он протянул руку к бокалу, но по неосторожности уронил его, и вино пролилось на скатерть. — Я никогда никого не убивал.

— Я подниму, — сказала Марта.

Адольф держал бутылку за горлышко, пока Марта промокала пятно салфеткой.

— Я не отдавал распоряжения убивать евреев, — сказал он.

Дитер расхохотался, и Адольф строго посмотрел на него.

— Равно как и неевреев.

— Разумеется, — согласился Дитер. — Никто из нас не отдавал подобных распоряжений.

— В вашем тоне звучит издевка.

— Ну что вы! — поспешила вмешаться Марта. — Вы же знаете Дитера.

Она приняла из рук Адольфа бутылку и наполнила его бокал, выразительно посмотрев на меня. Но я сделал вид, что не заметил ее взгляда.

— Пожалуйста, не нужно говорить об этом в присутствии детей, — сказала она.

Дитер откинулся на спинку стула и посмотрел на детей.

— Они не услышат ничего такого, — сказал он, — чего бы уже не знали.

— Неужели вы когда-нибудь убивали евреев, фон Вальтер?

— Нет.

— Неужели вы вообще кого-нибудь убивали?

— Нет.

Дитер рассмеялся и подлил себе вина. Марта собрала грязные тарелки и приборы. Ильзе попыталась взять Ганса на руки, и они оба, смеясь, повалились на кучу листьев. Ганс брыкался и хохотал. Ильзе снова принялась забрасывать его листьями, и он завизжал от восторга.

— Разве вы отдавали кому-либо приказ убивать?

— Нет, — ответил я. — Никогда.

Я не был убийцей. Я ведь не убил девушку. Напротив, я спас ей жизнь. При том, что она была еврейкой. У меня и в мыслях не было ее застрелить. Я расстегнул кобуру и положил пистолет под комод. Девушка стояла не двигаясь, словно серая тень на фоне белых занавесок спальни. Я расстегнул пуговицы мундира. Озябшие пальцы не повиновались мне. Часы на комоде громко тикали. Несколько дней крематорий не работал, и ветерок, колышащий занавески, не приносил с собой запаха дыма. Мои сапоги с глухим стуком упали на пол. Звякнула пряжка ремня. Девушка по-прежнему стояла и молча смотрела на меня. Я начал что-то говорить, но сразу же осекся. Я всегда забывал, что она не знает моего языка. Я показал рукой на кровать, но девушка не двинулась с места. Мне было холодно. Я юркнул под одеяло и потянул ее к себе. Увы, никакого ответного импульса. Тогда я потянул ее сильнее.

Она опустилась на край кровати. Я отодвинул серую ткань робы и поцеловал ее в плечо. Она закрыла глаза. Боже, она была такой хрупкой! Такой слабой! Мне было боязно дотронуться до нее. Мои ладони казались непомерно большими на ее теле. Я привлек ее к себе, мне хотелось ощутить ее прикосновение. Она замерзла. Я принялся растирать ее тело, чтобы согреть. Я встал с кровати, принес из сундука в холле еще одно одеяло и укутал ее, но она по-прежнему дрожала. Я коснулся ее лица и повернул его к себе.

— Sich mich an, — сказал я, но она смотрела куда-то мимо меня.

Я вытянулся на кровати рядом с ней и потерся щекой о ее щеку и шею. Я обхватил ее руками и прижал к себе, раздвигая коленом ее ноги. Она опять закрыла глаза. Она всегда закрывала глаза в такие минуты. Я стал осыпать поцелуями ее лицо и шею. Я сжимал ладонями ее груди и целовал их, ложбинку между ними. Когда мои губы скользнули по ее животу вниз, она не оттолкнула меня. До сих пор она никогда не позволяла мне прикасаться губами к ее лону, и теперь я почувствовал невероятное возбуждение. Марта не любила моих поцелуев и ласк; с девушкой же было все по-другому. Каждый раз, ощущая прикосновение ее влажных губ, я чувствовал прилив мужской силы. Уверенности в себе. С другими женщинами я не испытывал ничего подобного. Когда я коснулся ее языком, она вздрогнула и сомкнула бедра. Мне пришлось заставить себя думать о чем-то постороннем, чтобы все не кончилось слишком быстро. Я старался быть нежным и терпеливым, но когда она, приподнявшись, провела рукой по моим волосам, я уже не мог думать ни о чем, кроме того, чтобы поскорее слиться с ней.

Я опрокинул ее на спину. Ее ноги легонько сжимали мои бедра, грудь терлась о мою грудь, живот прижимался к моему животу. Я погладил похожий на цветок шрам на внутренней стороне бедра. Я провел руками по ее ягодицам и приподнял их. Когда она обхватила руками мою спину, мне захотелось раскрыть перед ней душу, рассказать о всей своей прошлой жизни, о том, чего было бы лучше не помнить. Я ухватился рукой за ее короткие волосы и прижался к ней изо всех сил. Почувствовав ее горячее дыхание, я стал шептать ей всякие нежные слова. Когда она скрестила ноги у меня на талии, я пожалел, что она не знает моего языка, впрочем, это было даже к лучшему. Когда я погрузился в нее на всю глубину, мне хотелось, чтобы она открыла глаза, теребила пальцами мои волосы, чтобы при каждом вздохе она шептала мое имя. Я хотел, чтобы она чутко улавливала исходящие от меня импульсы и двигалась со мной в унисон. Я хотел раствориться в ней и забыть обо всем на свете. Я был почти счастлив.

Должно быть, потом я уснул. Проснувшись, я увидел ее в кресле у окна. Солнечный луч скользил по ее волосам. Она сидела, завернувшись в белое одеяло, в комнате, где я спал, а мой заряженный пистолет и кортик лежали на комоде, сидела у окна, и глаза ее были закрыты. Нет, я был не в силах ее понять.

— Я ничего не понимаю, — говорил мой адъютант. — Я всего лишь исправно исполнял ваши указания.

Я подал ему еще несколько папок, чтобы он упаковал их в коробку.

— Я не преступник, — продолжал адъютант. — Я приносил присягу. Партии. Вам. Все мы поступали так, как велел нам долг. Долг и честь.

Дым из труб крематория окутал лагерь густой пеленой. Он приникал в окна, пропитывал наши волосы и одежду, стелился у нас под ногами. Я сунул в руки адъютанту еще несколько папок.

— Я всего лишь выполнял ваш приказ, — не умолкал тот. — Я подчинялся присяге.

— Слова, — сказал я, передавая ему очередную стопку. — Это всего лишь слова.

— Ты дал мне слово, — укоряла меня Марта. — Ты обещал.

— Поцелуй меня.

— Ты клялся, Макс. От тебя разит перегаром, — продолжала Марта, отталкивая мои руки. — Ты пьян.

— Я хочу тебя обнять.

— Нет!

— Ты моя жена.

— Не прикасайся ко мне. Этими самыми руками ты обнимал еврейку.

— Марта…

— Ты насквозь пропах похотью. Отойди от меня. Пока ты не перестанешь спать с еврейкой, не смей приближаться ко мне.

— Я люблю тебя, Марта.

Она ударила меня по рукам и натянула ночную рубашку на колени.

— Ты же обещал избавиться от нее. Прекрати, наконец. Прекрати.

— Я люблю тебя, Марта.

— Не выношу, когда ты напиваешься. От тебя разит перегаром, табаком и всякой гадостью. Пусти меня. Я не хочу, чтобы ты меня целовал. Одному Богу известно, к чему прикасались твои губы.

Она оттолкнула меня и отвернулась.

— Пусти! Прекрати, Макс. Я серьезно тебе говорю. До тех пор, пока ты не порвешь с этой еврейкой, не смей прикасаться ко мне.

— Ты моя жена.

— Когда ты будешь относиться ко мне как к жене, я буду вести себя как жена.

Она скинула с себя одеяло и встала с постели.

— Куда ты? — спросил я.

— Вниз. Я буду спать на диване.

— Не стоит играть с огнем, — бросил я ей вдогонку. — Есть женщины, которым я нравлюсь.

Я нравился ей. Она мне доверяла. Я старался быть с ней самим собой. Чтобы наши отношения не были омрачены фальшью. Чтобы в них не было ничего постыдного, уродливого. Я постоянно разговаривал с ней, хотя и знал, что она меня не понимает. Впрочем, существовали и другие способы выразить свои чувства — например, подарки.

Она в нерешительности стояла посреди столовой, поглядывая на двери в соседние комнаты. Я зажег свечи и откупорил шампанское. Наполнив бокалы, я осушил свой и снова наполнил его, прежде чем подать другой бокал девушке. Пламя свечи отражалось в фарфоровой посуде и хрустале, поблескивало на столовых приборах. От блюда с жареным гусем поднимался дразнящий аромат. Пока она стояла, глядя на эту роскошь, я принес коробку.