Любовница коменданта - Семан Шерри - Страница 21

— Что вы хотите этим сказать?

— Это фальшивки, господин комендант.

— Фальшивки? — Я взял у него бумаги, внимательно их осмотрел и положил на стол. — Как они могли здесь оказаться? Кто мог подделать охранные свидетельства?

— Тот, кто хотел спасти евреев от уничтожения.

— Кто конкретно?

Адъютант посмотрел на девушку. Она лежала на койке с закрытыми глазами, завернувшись в одеяло.

— Вы шутите? — воскликнул я.

— Она имеет доступ к документам.

— Она не понимает ни слова по-немецки.

— Она постоянно находится в вашем кабинете.

— Я запираю документы на ключ.

— Она нередко находится здесь одна.

— Где она могла достать бланки?

— Их мог принести кто-то из заключенных.

— Она куда-нибудь выходила отсюда?

— Насколько я знаю, нет.

— Кто-нибудь заходил сюда в мое отсутствие?

— Нет.

— И тем не менее она получает бланки от кого-то из заключенных, вписывает туда имена, подделывает подписи, отпирает мой стол поддельным ключом и вкладывает в папки эти поддельные документы. Вы хотите, чтобы я поверил в этот бред?

— Да, господин комендант.

— Кажется, вы принимаете меня за идиота, Йозеф.

— Простите?..

— Не нужно сваливать свою вину на других. Неужели вы всерьез думаете, что эта девушка способна подделать документы?

— Она — еврейка.

— Вы забываетесь?!

Он взглянул поверх меня и промолчал, но на щеках у него заходили желваки.

— На сей раз я оставлю это без последствий. Все мы порой допускаем оплошности, — сказал я, усаживаясь за стол и беря в руки перо. — Но я надеюсь, что впредь мне не попадется на глаза ни одно охранное свидетельство.

— Слушаюсь, господин комендант.

— В последнее время ваше поведение, Йозеф, оставляет желать лучшего. Если вы не сделаете соответствующих выводов, мне придется подыскать для вас другую работу. Ясно?

— Так точно, господин комендант.

Мне уже не в первый раз приходилось вправлять мозги своему адъютанту. И другим подчиненным тоже. Редкий день я был избавлен от необходимости вразумлять своих подчиненных, в очередной раз втолковывать им прописные истины, которые обязан знать любой новобранец. Например, как надо стрелять, как полагается производить расстрел заключенных. Как будто мне приходилось иметь дело не со зрелыми людьми, а с подростками, едва выросшими из коротких штанишек…

— Все готово, герр штурмбаннфюрер.

— Вот как? — спросил я, обведя глазами группу выстроенных в лесу заключенных. — Почему же они в одежде?

— Вы хотите, чтобы они разделись?

— А вы хотите, чтобы их одежда была запачкана кровью? — спросил я. — Разумеется, они должны раздеться. Поторопитесь, нам нужно управиться до обеда.

— Слушаюсь!

Капрал кинулся к заключенным и стал выкрикивать команды. Я взял сигарету и закурил. Знаю, это дурная привычка. Я много раз пытался бросить курить. Однажды мне это почти удалось, тогда я только что приступил к обязанностям коменданта лагеря. У меня было столько дел, что для курения попросту не оставалось времени. Но потом я снова закурил. Все-таки это давало мне возможность расслабиться. Я выпустил струйку дыма, и тут заголосила какая-то женщина. Вслед за ней заплакали дети. Мужчины молча снимали с себя одежду. Если, конечно, позволительно назвать их мужчинами. По крайней мере, они держались лучше цыган. Те обычно кричат, рыдают, бросаются на землю. Некоторые из них, не дожидаясь выстрелов, норовят спрыгнуть в яму и притвориться мертвыми. Как будто нас можно обмануть. Иное дело евреи. Они аккуратно свернули свою одежду и, положив ее рядом с башмаками, стояли, дрожа на ветру, перед вырытым для них ровом.

Капрал подошел ко мне.

— Вы намерены так производить расстрел? — спросил я.

Тот недоуменно уставился на меня.

— Вас устраивает, что они стоят к вам лицом?

— Извините, господин штурмбаннфюрер. Я впервые занимаюсь этим.

— В таком случае вам с самого начала следовало предупредить меня, что вы девственник. Я проявил бы большее терпение.

Капрал вспыхнул и потупился. Конвойные беззастенчиво пялились на одну из молоденьких девушек. Та в смущении пыталась прикрыть свою наготу. Несколько стариков с длинными бородами, раскачиваясь взад-вперед, тихонько бормотали что-то себе под нос. Я бросил окурок на землю.

— Чтобы впоследствии не прикасаться к телам убитых, приговоренных к казни следует поставить на колени.

— На колени? Я понял вас.

— Лицом к яме. А не к себе.

— Понятно.

В толпе началось замешательство, еще громче завизжали дети. Наконец все евреи покорно опустились на колени.

— Вашим людям следует разделиться на две группы. Они должны отойти на расстояние семи-девяти метров. Да, вот так. Одна группа будет целиться им в затылки, а другая — в грудь. Выстрелы должны производиться одновременно.

— Слушаюсь.

— Повторяю: одновременно.

— Слушаюсь.

— Врач даст указания, если кого-то из них потребуется добить. Надеюсь, врач здесь присутствует?

— Так точно.

— Одежду и обувь сдадите военному коменданту района. Личные вещи казненных ни при каких обстоятельствах не должны попасть в руки местных жителей.

— Слушаюсь.

— Иначе во время проведения подобных акций они будут слетаться сюда, как воронье.

— Слушаюсь.

— Готовы?

Стрелки кивнули и вскинули винтовки.

— Целься!

Они были еще совсем мальчишками. Я заметил, что у некоторых из них дрожат руки.

— Огонь!

Вот что закаляло наш характер — мы заставляли мальчиков раньше времени становиться мужчинами. Но мы никогда не говорили об этом. Даже между собой.

— Между собой мы можем откровенно говорить обо всем, но это не значит, что следует точно так же поступать на публике.

У меня раскалывалась голова и ужасно ныла нога. Это мне мешало сосредоточиться на словах Генриха.

— Мы никогда не допускаем грубости и жестокости, если в этом нет необходимости. Этот принцип должен соблюдаться неукоснительно.

— У тебя не найдется таблетки от головной боли? — спросил я соседа.

— Что, опять разболелась голова?

— Мы, немцы, — единственная в мире нация, умеющая пристойно обращаться с животными. Мы сумеем найти соответствующий подход и к животным в человеческом обличии…

— Нет ли у тебя каких-нибудь…

— Нет. Дай я спрошу у кого-нибудь еще.

Нужного мне лекарства ни у кого не оказалось. Я незаметно помассировал бедро. Кто-то из коллег предложил мне сигарету. Я поблагодарил, но отказался.

— Большинству из вас знакомо чувство, которое испытываешь при виде лежащей рядом сотни трупов. Пятисот трупов. Тысячи трупов.

Я вытер лоб, но пульсирующая боль в висках не утихала.

— Мы видели горы трупов и при этом остались порядочными людьми. Порядочными, преданными, честными. Вот в чем секрет нашей силы.

У меня стучало в висках так сильно, словно что-то распирало голову изнутри. Дуло пистолета упиралось мне в висок. Но не так сильно, как следовало. Когда я распрямился и посмотрел на себя в зеркало, я ощутил острый спазм в животе.

У меня началась рвота. Я покрылся холодным потом. Свободная рука все время соскальзывала с края раны. Я сильно вцепился в холодный фарфор. Хорошо, что я ничего не ел. Мне не следовало смотреть в зеркало. Вот в чем была моя ошибка. Да, именно в этом. Не нужно было смотреть на свое отражение в зеркале. Я ополоснул лицо холодной водой и снова приставил пистолет к виску.

Девушка спокойно подошла ко мне и молча отвела мою руку с пистолетом от виска. Только и всего. Один короткий жест. Единственно правильный. Спокойный. Благородный. Одно короткое движение — и дуло перестало давить мне на висок. Пистолета уже не было в моей руке. Он с грохотом упал в раковину. Девушка обхватила меня руками. Она что-то шептала, но я не мог понять ее слов. Когда она вытерла своей робой мне лицо, я заплакал.

— Не надо плакать, Макс, — сказала Марта. — Я все равно не изменю своего решения.

Она прошла по комнате и опустилась на край кровати. Я увидел ее заплаканное лицо. Дверцы шкафа были открыты, ящики комода — выдвинуты. Возле двери стояли упакованные чемоданы.