Любовница коменданта - Семан Шерри - Страница 33

«Я искал тебя,

но не мог отыскать.

Я зову тебя,

но в ответ ты молчишь».

Я скомкала письмо. Пустые слова!

Слова. Повсюду, на каждом клочке бумаги. Слова распоряжений, приказов. Чувствуя, как бешено колотится у меня сердце, я села за стол коменданта. Стояла глубокая ночь, в кабинете горела только маленькая настольная лампа. Дом погрузился в мертвую тишину. Даже собаки в лагере затихли. Я открыла верхнюю папку.

«Особые указания при проведении расстрелов:

— стрелковые подразделения должен возглавлять офицер;

— расстрел должен осуществляться из винтовок с расстояния от семи до девяти метров; при этом следует целиться одновременно в голову и в грудь;

— во избежание необходимости прикасаться к трупам убитых, приговоренных к расстрелу следует выстроить у края заранее вырытой ямы;

— при проведении массовых расстрелов надлежит…»

Я оттолкнула от себя папку и вскочила из-за стола. Эти жуткие слова, казалось, насмехались надо мной. Я принялась колотить по ним кулаками, но они все так же невозмутимо взирали на меня со страницы инструкции.

Я колотила по ним до тех пор, пока не отбила себе руки. Но ни одно из этих проклятых слов не исчезло. Ни одно.

— Все. Ни одной минуты больше, — сказала жена коменданта, влетев в его кабинет. — Пойдем, Макс. Гости уже собрались.

— Я должен дописать письмо, Марта.

— Нет, гости уже пришли.

— Все?

— Нет, но…

— В таком случае я могу еще поработать, — сказал комендант.

Жена поставила перед ним на стол небольшую лампу с нарядным абажуром.

— Посмотри, Макс.

Комендант продолжал писать.

— Это подарок нам по случаю новоселья.

— Очень мило, — буркнул он, даже не взглянув на лампу.

— От фрау Кох.

— Отлично.

— Макс, у меня опять вылетело из головы ее имя.

— Ильзе.

— Ну да, конечно. Как я могла забыть это имя! — Она погладила бронзовую подставку лампы, узорчатый абажур. — Тебе нравится, Макс? Правда, красиво?

— Да, очень, — сказал он, не отрываясь от работы.

— Как ты думаешь, куда нам ее поставить?

— Не знаю, Марта. Я хочу дописать письмо.

— Может быть, здесь, на твоем столе?

— Хорошо. Дай мне сосредоточиться.

— Жаль только, что здесь ее никто не увидит. — Она потрогала пальцами черный узор на абажуре. — Ты уверен, что тебе нужна здесь еще одна лампа?

— Мне все равно, Марта.

— Может быть, поставим ее в комнате для гостей?

— Как хочешь. Дай мне закончить, а то я никогда не выйду к гостям.

— Хорошо, дорогой. — Прижимая лампу к груди, она обошла стол и поцеловала мужа в затылок.

— Только прошу тебя, Макс, не задерживайся. Теперь уже, наверное, все собрались.

— Все собрались? — осведомился эсэсовец, окинув взглядом толпящихся во дворе людей.

— Так точно.

— Включая женщин и детей?

— Так точно. Здесь все жители гетто.

— Отлично, — кивнул эсэсовец и стал неспешно прохаживаться перед толпой, обеими руками обхватив дубинку за спиной.

Неожиданно он помрачнел и нахмурился. Люди в толпе стали неловко переминаться с ноги на ногу. Охранники вскинули винтовки и нацелились в нас; на краю двора был установлен пулемет. Мама схватила отца за руку. Старики принялись бормотать свои молитвы: пустые, никчемные слова.

— Вчера, разбирая почту, мы перехватили три письма, написанные евреями, — заговорил наконец эсэсовец. — Евреями этого гетто.

Он остановился и пристально оглядел толпу. Я тоже смотрела на него, стараясь придать лицу непроницаемый вид.

— Это обстоятельство крайне огорчило меня, — продолжал эсэсовец, укоризненно качая головой. — Оно бросает на меня тень. Может сложиться впечатление, что я не справляюсь со своими обязанностями.

Кто-то из малышей уронил пуговицу. Когда он нагнулся за ней, немецкий солдат наступил на нее ногой. Ребенок пытался отодвинуть его сапог, но нога немца словно приросла к земле. Ребенок захныкал, и мать поспешно подхватила его на руки. Заметив, что эсэсовец смотрит на него, солдат убрал ногу. Эсэсовец взглянул на пуговицу и улыбнулся женщине с ребенком. Мать не ответила на его улыбку. Она пыталась успокоить своего маленького сына. Эсэсовец подошел к ним.

— Я хочу знать, кто из вас написал эта письма, — сказал он, обращаясь к толпе. — Прошу тех, кто повинен в нарушении закона, выйти вперед. Не надо бояться. Никаких наказаний не последует.

Он наклонился и поднял с земли пуговицу.

— Я гарантирую также, что никто из обитателей гетто также не пострадает, — добавил он.

Он отдал пуговицу мальчику и потрепал его по щеке. Малыш вцепился в пуговицу и, надув губы, посмотрел на эсэсовца. Тот пощекотал его по животу. Мальчик уткнулся лицом в шею матери, крепко сжимая пуговицу в кулачке. Эсэсовец отошел от мальчугана и снова уставился на нас.

— Если виновные не обнаружатся, я буду вынужден прибегнуть к репрессивным мерам.

— Мы не хотим, чтобы у вас возникли из-за нас проблемы, герр оберштурмфюрер, — сказал раввин, выступив вперед.

Я закрыла глаза. Мне хотелось, чтобы разверзлась земля и поглотила этого глупого старика. Чтобы она поглотила немцев. А заодно и всех нас. Лишь бы все поскорее кончилось.

— Вероятно, вскрыв эти письма, вы поняли, что они носят сугубо личный характер, — продолжал раввин. — Они адресованы родственникам или возлюбленным и не имеют никакого отношения к политике.

— Кому бы ни были адресованы письма, — возразил эсэсовец, — написавшие их являются нарушителями закона.

— Да, конечно, мы понимаем, — продолжал раввин. — Но порой молодые люди, когда они влюблены или разлучены с близкими, забывают о законах. Вы сами молоды и, вероятно, знаете, как это бывает.

— Если нарушители не выйдут вперед, — отчеканил эсэсовец, — я буду вынужден депортировать по десять евреев за каждое письмо. Даю вам три минуты на размышления.

Он поднял руку и засек время.

— Авторы писем действительно не пострадают? — спросил раввин.

— Осталось две с половиной минуты.

Бородатый молодой человек положил руку на плечо раввину и, заставив его вернуться на место, вышел из толпы, глядя эсэсовцу прямо в лицо. Раввин начал было протестовать, но тот покачал головой.

— Две минуты.

Из толпы вышел лысеющий мужчина, сжимая в руках шапку, и встал рядом с первым. Он даже не взглянул в сторону эсэсовца. Тем временем в задних рядах возникло какое-то движение, и еще один, на сей раз совсем юный парнишка, протиснувшись сквозь толпу, вышел вперед. Теперь их было трое.

По сигналу своего начальника охранники схватили их за плечи и приставили к их затылкам пистолеты. Не успел раввин пробормотать и несколько слов своей никчемной молитвы, как немцы выстрелили. Одновременно. Все трое рухнули на землю. Никто в толпе не шелохнулся.

— Здесь никого нет, Ильзе, — сказал адъютант, когда девочка появилась в дверях канцелярии. — Твой папа отлучился в лагерь.

— Можно, мы его подождем? — спросила Ильзе. — Мы будем хорошо себя вести.

— Боюсь, что это не самое подходящее для вас место.

— Мы всегда его здесь ждем.

— Да, но это было до того, как…

— Мы будем хорошо себя вести.

На столе адъютанта зазвонил телефон. Когда он сиял трубку, Ильзе юркнула вместе с Гансом в кабинет и закрыла за собой дверь.

— Сейчас мы будем играть в коменданта, — объявила она брату.

Девочка подбежала к письменному столу, взобралась на кресло и взяла ручку своего отца. Сняв с нее колпачок, она принялась чертить на бумаге какие-то каракули.

— Да. Да, — проговорила она басом и кивнула. — Я займусь этим завтра. Что? Опять? Возьмите собак. Я занят. Сейчас я не могу на это отвлекаться.

Ее братик стоял в дверях с одеяльцем в руках и уже не сосал, как обычно, свой большой палец. Он посмотрел на сестру. Потом на меня.

— Только не сейчас, Марта, — продолжала Ильзе, подражая манере отца. — Я занят. Нет, не пускай детей играть в саду. В лагере снова эпидемия еврейской лихорадки.