Это сильнее всего
(Рассказы) - Кожевников Вадим Михайлович - Страница 66

Варвар сидел на цепи. Хозяина он больше не видел. В доме его поселились другие люди. Пищу выставляли в лоханке возле конуры и уходили. Он недоверчиво глядел на нее и все ждал, когда же это мясо начнет крутиться в воздухе, бить его, доводя до неистовства. Когда люди смеялись, он вздрагивал.

Пес не ел. А люди, проходившие мимо, говорили с отвращением:

— Не жрет, о хозяине тоскует.

Через несколько дней пришел старик-чабан. Он отвязал Варвара и увел его. Варвар, сгорбленный, с судорожно дрожащей челюстью, плелся за ним, не спуская глаз с птичьей, слабой стариковской шеи.

Собаки на чабарне встретили Варвара враждебно.

Варвар зарычал, присев по-волчьи, готовясь к бою.

Но старик властно прикрикнул.

Освобожденный от цепи, Варвар стеснялся своей свободы. Он лежал под крыльцом и вылезал только на зов старика. И, когда старик повел его в отару, Варвар все останавливался и озирался. Ему казалось: еще шаг — и цепь рванет его и повалит.

Ночью Варвар загрыз двух ягнят.

Старик сокрушенно глядел на его мокрую морду. Варвар рычал и облизывался.

Ночью старик взял его к себе в хату. Потом принес ягненка и положил рядом. Варвар дрожал и скалил зубы. Ягненок тоже дрожал и жалобно блеял. Варвар вскочил и перешел на другое место, но сколько собака ни меняла места, — старик таскал за ней ягненка и клал рядом. От овечьего запаха Варвара тошнило. Он закрывал глаза и притворялся спящим. Ягненок, прикорнув к нему, заснул. Варвар не спал, не спал и старик. Всю ночь он просидел над собакой.

К собакам Варвар относился с злобным презрением. Но все попытки расправиться хоть с одной кончались плохо. Стоило ему сцепиться с одной, все остальные шли на помощь, и Варвару, несмотря на его силу, всегда попадало.

Ночью Варвар обходил отару. Овцы, прижавшись друг к другу, спали. Залитая лунным светом степь была тиха и неподвижна. В овраге, заросшем бурьяном, метнулась тень.

Припадая к земле, Варвар полз. Он чуял едкий запах волчьего пота.

Волчица лежала, вытянув морду между лап.

И Варвар, вместо того чтоб залаять, как делают это все собаки, сзывая к бою, молча прыгнул.

Грудью ударил он вскочившую волчицу. Зубы Варвара сомкнулись на ее горле, рот наполнился шерстью и кровью.

Волчица скребла ногами, стараясь разорвать ему брюхо. Но Варвар крутился и все сильнее сжимал зубы. Волк, таившийся в кустах, бросился на Варвара, ударом клыка разрезал ему плечо. Варвар упал и завыл в смертельном отчаянии.

Собаки услышали этот вой и дружной стаей бросились на помощь.

Варвар, пошатываясь, плелся к чабарне. Изнемогая, он падал, и тогда собаки останавливались и ждали. Потом подходили к нему и начинали зализывать раны. Варвар, чувствуя собачьи языки, закрывал глаза и трепетал от незнакомой ему ласки.

Варвар стал многоопытным вожаком. Собаки его уважали. Он привык к человеческой ласке, и, если старик забывал поласкать его или поговорить с ним, Варвар бродил весь день подавленный и хмурый. Но беспокойство не покидало Варвара. Ему все казалось, что вернется хозяин и будет хихикать, тыкать в него палкой. Во сне он злобно рычал, и шерсть его шевелилась.

Старик, просыпаясь, спрашивал:

— Ты чего, Варварушка? Блохи… Вот погоди, в табачке искупаю, никаких блохов не будет.

И, повернувшись на другой бок, снова засыпал.

1936

Большое небо

Командир отряда, матрос Белокопытов, отрываясь от бинокля, прокричал в ухо красногвардейцу Григорьеву, чтобы тот пробирался в обсерваторию и принял меры для защиты здания от снарядов.

Григорьев, токарь Путиловского завода, курчавый, низкорослый, приложив растопыренные пальцы к грязной солдатской фуражке, сказал громко:

— Будет исполнено, товарищ командир.

Григорьев объяснил задание посланным с ним красногвардейцам.

— Небо сторожить, ребята, это не коров пасти. Комета какая-нибудь сорвется, они сейчас в трубу посмотрят, а в трубе увеличительные алмазные стекла, через них как есть все видно. Опять насчет религии ими точно доказано — бога нет, а звезды — расплавленный металл. Понятно?

Шел блестящий и крупный дождь. Туман медленно сполз в низину. Отяжелевшие, облепленные грязью ноги разъезжались. Но когда один поскользнувшийся боец, чтобы не упасть, оперся о землю прикладом винтовки, Григорьев грозно крикнул:

— Зубами цепляйся, а оружия пакостить не смей!

Раздобыв лопаты, красногвардейцы копали в огороде землю. Набив ею мешки, они носили их с побагровевшими, склоненными лицами в обсерваторию через внутреннюю железную лестницу и складывали на крыше.

Глядя на грязный пол обсерватории, Григорьев заметил огорченно:

— Ишь, наследили, разуться б надо, ребята. — Потом, указав на купол и на свои босые ноги, добавил: — Чисто в мечети мусульмане, — и громко рассмеялся.

Зябко потирая желтые руки, к Григорьеву подошел худощавый румяный старик в белом халате — профессор Стрижевский. Нервно моргая, он спросил:

— Что тут происходит, господа?

Григорьев, не обижаясь на «господа», бойко ответил:

— А вот вашу небесную канцелярию обороняем: если из тяжелых ударят, вашим трудам крышка.

— Но ведь это обсерватория, — сердито оборвал его профессор.

Григорьев отступил на шаг, оглядел профессора и, мотнув головой в сторону города, сказал злобно:

— А там, товарищ, женщины и дети, и ничего — долетают.

До ночи возились красногвардейцы на крыше обсерватории, устилая хрустальный ее купол мешками с землей. И когда они хотели уже спускаться, над люком появилась голова профессора. Задыхаясь, он тащил на крышу огромную пухлую перину. Пряди седых сухих волос спадали на его влажный лоб.

Григорьев, принимая из обессиленных рук профессора перину, сказал, просияв глазами:

— Вот за это спасибо!

Ночная тьма, казалось, тяжко вздыхала от орудийного гула.

Придавливая рукой окурок, Григорьев дружелюбно спросил профессора:

— Сказывают, звезда такая есть — Маркс. Это что, в честь нашего учителя называется?

— То Марс, товарищ, — поправил тихо астроном, — в честь бога войны.

— Бога? — переспросил Григорьев. — А Маркса нету? — и, взглянув серьезно в утомленные глаза профессора, сказал озабоченно: — А нужно было бы завести, товарищ профессор.

— Да, но это должна быть новая звезда, ее нужно сначала найти.

— Чего искать! — задорно воскликнул Григорьев. — Бот она! — и, протянув руку к небу, он указал на самую большую звезду.

Профессор вышел проводить красногвардейцев; спотыкаясь, он расстроенно бормотал:

— Как же так, а я вас чаем хотел угостить.

— Благодарствуем, нельзя нам, — за всех отвечал Григорьев, — нас и так совесть замучила — долго прохлаждались тут.

Пожав руку профессору, красногвардейцы скрылись во тьме.

Красногвардейский отряд им. Карла Маркса пятые сутки, зарывшись в землю, отбивался от противника. Взбесившийся враг забрасывал отряд снарядами. Пули роились в воздухе, и нельзя было оторваться от земли, но красногвардейцы подымались и бросались в атаку.

Григорьев, лежа у горячего трясущегося пулемета, испуганно оглядывался, когда снаряд, описав высоко в небе дугу, тяжело плюхался далеко позади, там, где возвышалась на бугре хрупкая стеклянная голова обсерватории.

В минуту затишья, толкая локтем пулеметчика, Григорьев тревожно шептал:

— Досада меня мучает. Случай был взглянуть на звезды, какие они есть на самом деле, а я застыдился профессора попросить, все ж-таки, интеллигенция… — и, приподнявшись на локти, он оглядывался.

Внезапно что-то черное с грохотом пронеслось мимо, как поезд, и Григорьев удивился, что боль может быть такой сильной и нестерпимой. Погружаясь в темноту, он чувствовал, как по лицу у него что-то текло.