Вызов Ланселоту: есть ли нынче рыцари без страха и упрека? - Веселова Валерия - Страница 13

— Ты же у нас самая что ни на есть эффектная!

Ольга улыбнулась. Костик был влюблен в нее еще в училище, и вот поди ж ты, все еще числит в эффектных…

Но про выставку Костик не знал:

— Ей-богу, Оля, какой Эльзас! Разве я бы смолчал?!

— Не забудь сказать ему большое, большое спасибо! — сказал Иван, который прислушивался к разговору.

— Спасибо! — послушно повторила Ольга и попросила Костика подготовить образцы игрушек, а мужу объяснила: — Я заеду к нему на обратном пути. Нам все равно ехать через Москву.

Спать Рукавишниковы легли рано, около десяти. Ольга положила на тумбочку у изголовья и письмо с Ланселотом, и телеграмму. Оба послания звали ее в дорогу. Одно в Страсбург. Другое под Тверь, где что-то неладное творилось с ее сыном.

К полудню следующего дня муж и жена Рукавишниковы подъезжали к пансионату «Волжанка», затерявшемуся в болотистой равнине под Тверью.

А накануне вечером в буфете пансионата их одиннадцатилетний сын Кирилл Рукавишников, солидно опершись на кий, как на меч, беседовал со своим партнером по бильярду Дмитрием Черновым.

Чернов был явно постарше Кирилла, лет пятнадцати-шестнадцати. С первого дня эти двое совсем непохожих мальчишек присматривались друг к другу, а потом их как прорвало. Они успели обсудить уже тысячу разных предметов. Правда, иногда Чернов с ужасом ловил себя на том, что говорит с салажонком. Четыре года разница! Да при других-то обстоятельствах этот пацан мог рассчитывать разве что на подзатыльник с его стороны или, в лучшем случае, на товарищеский пинок в зад!

Сейчас речь у них шло о недетских вещах.

— А ты влюблялся в кого-то? — спросил Кирилл, оглянувшись, словно проверяя, нет ли кого поблизости.

Но не осталось в буфете, где стоял бильярдный стол и где постоянно толклись мальчишки со всего пансионата, ни фехтовальщиков из Кудрино, к числу которых принадлежал Рукавишников, ни интернатских москвичей. Все уже перекочевали в спальный корпус — время отбоя.

А что же эта парочка? Чернов попросту игнорировал распорядок. По существу, он уже не был интернатским. Он — выпускник. Вот только комнату Чернову, единственному из всего выпуска, власти Москвы пока что не выделили, и директор интерната разрешил ему пожить вместе с младшими детьми в выездном летнем лагере, разместившемся в пансионате «Волжанка». Сюда же заселились и фехтовальщики, и группа детей из экспериментального озерковского детского центра, и еще несколько десятков многодетных семей — по социальным путевкам.

Своим «стариковским» статусом Чернов наслаждался и пользовался, конечно, вовсю. Оставшиеся не разобранными на лето интернатские смотрели ему в рот и терпели обращение «сынки».

Что касается Рукавишникова, то он среди фехтовальщиков держался особняком. Тренер новый, с мальчишками из секции недавно переехавший из Москвы Кирилл познакомиться толком не успел… Или не захотел. Да и зачем? Ведь теперь у него был Чернов.

Вопрос Кирилла не застал Чернова врасплох. Ответил он, правда, предсказуемо:

— Спрашиваешь!

— Расскажи.

— Тебе-то зачем? Лучше покажи, как шары бьешь от борта.

Рукавишников с готовностью (и тут же обругав себя за эту готовность) шагнул к ближайшему шару, прилипшему к борту стола. Он прищурился, выбирая цель, и веско прокомментировал:

— Главное — угол. Выберешь правильный угол — кий сам ударит с правильной силой…

Негромкий, мягкий, уверенный толчок, сухой треск шаров, неторопливая пробежка, полусекундное замирание, небольшой поворот шара вокруг своей оси на краю лузы — и шар уже в сетке. Чернов восхищенно прицокнул. В который уже раз он видел этот удар в исполнении Кирилла — и всякий раз искренне удивлялся.

— Йоу, ну ты даешь…

— Да это нетрудно. Тут угол. Там угол. Прикидываешь и лупишь. Выбора на самом деле нет. Ни у тебя, ни у шара. Шпагой труднее — она тяжелая. И у противника тоже шпага — не кий.

— Небось больно шпагой получать?

— Смотря как зацепят. Ну, синяк бывает небольшой, а так ничего. Однажды, правда, на каком-то чемпионате одного убили — маска не выдержала. Прям в лицо, то есть в глаз… представляешь?!

— Да-а, представил, как мозги раздвигает… Опасный у тебя спорт, Рукавишников.

— Вообще-то не очень. Ты же в защиту весь упакованный выходишь, как рыцарь на турнире.

— Слышь, а чего вы как-то не похоже на фильмы деретесь — сколько я в кино видел драк на шпагах, но такого ни разу.

— Кино — дешевка. Артистов по-другому учат. Их в настоящем бою сразу бы убили.

Чернов понимающе кивнул:

— С обычными драками или каратистами тоже так — на самом деле одного удара хватит, чтобы вырубить, а они все дерутся, дерутся… И все равно, кино — это класс! Боевики особенно. Хотя и дешевки. Но и в жизни ведь сплошные дешевки. Та же любовь твоя…

— Я не говорил, что моя!.. А что любовь?

— Дешевка это…

Чернов примолк. Рукавишников поглядел на него с уважением. Не треплется — и это правильно, по-мужски. Верно, пережил роковую любовь. Наверное, ОНА ему изменила или еще что-нибудь в этом роде, а то и покруче.

— Расскажи…

— Мамку с папкой люби пока что, а то много хочешь знать, — сказал Чернов покровительственно. — Жизни ты еще не нюхал… и не спеши.

— Я не маленький!

— Ну да, ты вон какие шары ложишь!

— Кладешь, — автоматически поправил его Кирилл.

— Что «кладешь»?

— Правильно говорить «кладешь».

— Не понял… — с сарказмом процедил Чернов. — По-русски, что ли, учишь говорить, Профессор?

Не в первый раз Чернов называл его Профессором, и Кирилл уже не обижался. Без прозвища не проживешь, а Профессор получше будет, чем тот же Бугай. Так обращались к Чернову несколько интернатских мальчишек из тех, что постарше. Поскольку интернатские порядки Рукавишникову были не указ, он обращался к Чернову по-своему.

— Извини, Дима. Я по привычке. У нас дома все друг за другом следят, чтобы правильно говорили.

— Порченный ты воспитанием… У меня вот мамы-папы не было, чтобы «русский» через два «с» научить писать. В интернате, знаешь, не до жиру с падежами. Особенно при старом директоре было круто. Заслуг у дедка выше крыши. Грудь в орденах. А дерганый такой, будто ордена эти на нервы ему пришпилены. Только ты, допустим, начнешь припухать, так сразу и затопчет.

— Ногами? — ужаснулся Кирилл.

— Когда чем… — туманно сказал Чернов. — А теперешний директор пока что с идеями носится. Так всегда с новенькими. Особенно которые только после института приходят. А повошкается немного с нами и стухнет. Не нами заведено, не на нас и кончится. Видали мы всяких и видали мы все. Лично меня в трех детдомах воспитывали. Везде сперва поют в одну дуду: велкам, сиротка, в нашу обитель добра — здесь ты будешь хеппи. Тебя, сиротку, тут сытно накормят, тепло оденут, крепко обуют, научат пользоваться носовым платком, любить слесарные тиски и бить строго в челюсть. Въезжаешь, о чем я? Не, Профессор, ты не поймешь.

— А чего понимать… Я вон здесь тоже без родителей, и ничего себя чувствую.

Чернова аж передернуло от такой наивности.

— Как же! Без родителей он! А если что, звякнешь вон по мобиле своей, и сразу примчатся небось как миленькие. Чего ж тебе и мобилу-то дали? Типа SOS, тону, погибаю.

— Нет, не так! И вообще, я не знаю, для чего мне ее дали. Я и не говорил по ней ни полслова. Не работает она почему-то.

— Как не работает? Я ж видел, ты своим пацанам давал, и все гуд было.

— А теперь молчит.

Чернов хмыкнул:

— Молчит… Эх, Профессор! Весь кредит тебе небось растрынькали. Как теперь у родаков денег попросишь?

— Я вчера после обеда телеграмму дал.

— Вот это правильно! Молодец! — Чернов был доволен. — А то скоро, может, и в буфет не станут пускать. Тут не бильярдная все же. А сколь пришлют?

— Ну, я цифру не называл… — поосторожничал Кирилл.

— И зря, братишка-Профессор! С некоторыми надо говорить языком цифр. Я бы со своими предками долго не чикался. А ну, сказал бы, банкуйте мне по-быстрому! Все, что положено, как наследнику. Деньгами, конечно. Мне с рухлядью возиться смысла нет. Вот бы посмотреть на них, как они скукожатся… А не хрена было плодить! Только где их искать, Профессор? Один я на свете, и хату вот еще не дают, зажали. И не рыпнешься, жалуйся не жалуйся.