Удочеряя Америку - Тайлер Энн - Страница 2

Долго возились с постромками, удерживавшими девочку в переноске. Это пришлось сделать новоиспеченным родителям, поскольку у сопровождающей были заняты руки. Родители суетились, им не хватало опыта. Мать негромко смеялась, запрокидывала голову, отбрасывая на плечи водопад крашенных хной волос, отец прикусил губу, досадовал на себя. Его маленькие, очень чистенькие очки поблескивали, когда он, изгибаясь то так, то эдак, воевал с пластмассовым зажимом. Бабушка – вероятно, это была бабушка – сочувственно цокала языком.

Наконец малышку высвободили. Какая же она была крошечная! Отец извлек девочку, неуклюже, руки чересчур напряжены, и передал матери, та подхватила ее, покачала, прижалась щекой к перышкам черных волос. Малышка изогнула брови, но не отстранилась. Зрители снова зашмыгали носами, отец снял очки и протер линзы, но мать и бабушка с сухими глазами знай себе улыбались да ворковали. На окружающих они не обращали никакого внимания. Кто-то спросил: «Ваша тоже из Кореи?» Женщины не ответили, и только отец пробормотал: «А? Да-да, оттуда».

– Слышите, Битси, Брэд? Еще одна корейская малышка!

Мама из первой семьи оглянулась – она уступила обеим бабушкам место для тщательного осмотра – и сказала:

– В самом деле?

Муж эхом:

– В самом деле! – Шагнул ближе ко второй паре родителей, протянул руку: – Брэд Дональдсон. А это моя жена Битси.

– Рад знакомству, – сказал второй отец. – Яздан. Сами Яздан. – Он пожал Брэду руку, но незаинтересованность его была почти комической: он не мог оторвать глаз от дочери. – Э… моя жена Зиба, – добавил он мгновением позже. – Моя мать Мариам.

Он говорил с обычным балтиморским акцентом и только имена женщин произнес так, как никогда бы не сумел американец: Зии-бА, Марь-Ям. Его жена и головы не повернула. Она держала на руках младенца, бормоча что-то вроде «сю-сю-сю». Брэд Дональдсон приветливо помахал ей рукой и вернулся к своему семейству.

Прежде чем официальная передача детей завершилась – обе азиатки выполняли процедуру медленно и педантично, – приверженцы Дональдсонов начали рассеиваться. Очевидно, они планировали еще какое-то мероприятие, окликали друг друга – «увидимся дома», – продвигаясь в сторону терминала. Наконец освободились и родители. Битси шагала впереди, женщина везла за ней коляску, словно фрейлина за королевой (разумеется, никакая сила не заставила бы мать выпустить из рук драгоценного младенца). Брэд вразвалку шагал следом, потом еще несколько задержавшихся спутников, а в самом хвосте – Язданы. Один из дедушек Дональдсонов, тот, что растрепанный, приостановился и обратился с вопросом к Язданам:

– А вы долго ждали вашу малышку? Большая куча бумаг, собеседований…

– Да, – кивнул Сами, – очень долго ждали. – Он оглянулся на жену. – Порой казалось, это никогда не сбудется, – признался он.

Дед прищелкнул языком:

– Мне ли не знать! Господи, через что Битси с Брэдом прошли.

Они миновали одинокого охранника, сидевшего на стуле, и спустились на эскалаторе – все, за исключением мужчины с коляской-корзиной. Ему пришлось ехать на лифте. Но женщина с прогулочной коляской не устрашилась – ловко приподняла перед коляски и без колебаний ступила на движущуюся ленту.

– Послушайте! – окликнул Брэд Язданов уже с нижнего уровня. – Не хотите поехать с нами? К нам домой, отпраздновать.

Но Сами так сосредоточенно помогал жене шагнуть на эскалатор, что не ответил, и Брэд вновь махнул рукой в присущей ему дружественной, без настойчивости, манере.

– Ну, в другой раз, – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. И поспешил вслед за остальными.

Двери раздвинулись, Дональдсоны хлынули наружу. Парами, по трое, по четверо они устремились на парковку, а вскоре вышли и Язданы, остановились на тротуаре и застыли неподвижно, как будто привыкая к жаркой и влажной, слабо подсвеченной, пропахшей бензином ночи.

15 августа 1997 года. День Прибытия.

Порой, поглядывая на свою маленькую новенькую внучку, Мариам Яздан чувствовала слабое, легчайшее головокружение, словно попадала в альтернативную вселенную. Все в этом ребенке было немыслимо совершенным. Идеально чистая кожа цвета слоновой кости, волосы настолько тонкие, что Мариам почти не ощущала их под своими пальцами. Глаза – арбузные семечки, очень черные, точно и аккуратно прорезанные на маленьком серьезном личике. Весила она так мало, что Мариам порой нечаянно поднимала ее слишком высоко. А ручки! Крошечные ручки с подогнутыми пальчиками. Морщинки на суставах цвета халвы (так удивительно, у малышки уже есть морщинки), ноготки размером с зернышко.

Ее назвали Сьюзен. Выбрали имя, похожее на то, с каким она прибыла, Соуки, но удобное в произношении и для иранцев.

– Сьюзен! – распевала Мариам, входя к малышке после дневного сна. – Сью-Сью-Сью!

Сьюзен выглядывала из-за прутьев манежа, она сидела идеально ровно, обхватив каждую коленку ладонью, сосредоточенная, полностью контролирующая себя.

Мариам присматривала за малышкой по вторникам и четвергам – в эти дни невестка работала, а Мариам нет. Она приезжала к детям примерно в полдевятого, чуть задерживалась, если попадала в пробку. (Сами и Зиба жили в Хант-Велли, более получаса езды от города в час пик.) К ее приходу Сьюзен уже сидела в высоком стульчике, завтракала. Она радостно вспыхивала и издавала приветственные звуки, стоило Мариам войти в кухню. «Ах!» – чаще всего произносила она, совсем не похоже на «Мари-джан», как ее приучали называть бабушку, и улыбалась – чудесная застенчивая улыбка, губы сжаты – и подставляла щеку для поцелуя.

Нет, конечно, это началось не в первые недели. Первые недели были сплошным кошмаром, родители из кожи лезли вон, вопили: «Сюзи-джан!» – трясли перед носом у девочки игрушками, только что не танцевали с ней на руках. А она таращилась на них или хуже того – таращилась в пространство, извивалась, пытаясь высвободиться, упорно впиралась взглядом в какую-то неподвижную точку. Из бутылочки она отказывалась выпить больше одного-двух глотков, а когда просыпалась ночью – по нескольку раз каждую ночь, – принималась рыдать, и все старания родителей ее утешить только усиливали этот безнадежный плач. Мариам говорила им, что это естественно. По правде сказать, ничего она такого не знала, но им говорила: «Девочка из детского дома! Чего же вы ждали? Она не получала там внимания».

– Джин-Хо тоже из детского дома. А ведет себя совсем иначе, – возражала Зиба.

Они знали все подробности о Джин-Хо: ее мать позвонила им через две недели после Прибытия.

– Надеюсь, вы не рассердитесь на меня за то, что я вас разыскала, – сказала она. – Вы единственная семья по фамилии Яздан во всем справочнике, и я не устояла перед желанием позвонить и узнать, как дела.

Джин-Хо, судя по ее словам, адаптировалась – лучше и желать нельзя. Спит всю ночь напролет, громко смеется, когда с ней играют в «Вот как, вот как леди скачет», а заслышав, что микроволновка включилась, перестает требовать бутылочку и ждет. А ведь она младше Сьюзен! Ей всего пять месяцев, а Сьюзен семь, хотя она и помельче. Должно быть, Язданы что-то делают неправильно?

– Нет-нет, – уверяла Мариам. Слегка подправляя сюжет, она говорила: – Это хорошо, что Сьюзен грустит. Значит, на родине о ней хорошо заботились и теперь она скучает. Вы же не хотели бы, чтобы малышка оказалась бессердечной, беспамятной? А так мы знаем, что у нее добрая душа.

Она сама хотела бы в это верить.

И так оно и оказалось, благодарение небесам. Однажды утром Зиба вошла в детскую – и Сьюзен приветствовала ее улыбкой. Зиба так разволновалась, что кинулась звонить Мариам, хотя был вторник и Мариам должна была вот-вот подъехать; Зиба позвонила и своей матери в Вашингтон, а потом женам братьев в Лос-Анджелес. Как будто в голове Сьюзен щелкнул выключатель – она улыбнулась и Мариам, когда та вошла, и улыбка ее сразу была очаровательным пухлым полумесяцем. Видишь эту улыбку и чувствуешь, будто у тебя с девчушкой есть радостная тайна на двоих. Прошла еще неделя, и она смеялась ужимкам отца, беспробудно спала до утра и полюбила печенье «Чириос», упорно собирала крошки изящными пальчиками-пинцетами.