День гнева (СИ) - Герр Ольга - Страница 4

    Голос молодого человека был низким, грудным. По спине побежали мурашки. Похмелье, мучившее с утра, отступило перед страхом. Сердце сжалось в груди до отчаянно пульсирующей точки. Теперь она отчетливо видела: внешняя привлекательность парня насквозь пропитана дьявольщиной. Лизе показалось: она уже встречала его, но где и при каких обстоятельствах не помнила.

    Глаза молодого человека недобро сверкнули. Что за странный у них цвет – оливковый? Он протянул руку с яблоком, предлагая взять фрукт. Лиза колебалась несколько секунд, прежде чем забрать яблоко. Стоило пальцам коснуться запястья молодого человека, как он крепко схватил ее за руку и дернул на себя. Подчиняясь силе, она встала с корточек, шагнула вперед и повалилась на незнакомца. Его губы были всего в паре сантиметров от ее уха. Дыхание щекотало кожу. Она застыла, не дыша в его объятиях.

   — Он передает привет.

   Бархатный голос разбередил память. Еще не стихло последнее слово, а все уже встало на свои места. Парень был вылитый отец. Внешность, манеры, голос. Кровь застучала в висках: это последняя минута ее жизни! Пришло время платить по счетам.

   — Ты, ты, — запинаясь, бормотала Лиза, — я знаю, кто ты.

   — Приятно это слышать, — он подался назад, заглядывая ей в лицо.

    Парень улыбался, глядя на нее. Только это была не дружелюбная улыбка, а оскал хищного зверя за секунду до броска к горлу жертвы.

       Прохожие огибали странную пару. Они не видели их, словно Лиза и молодой человек переместились в другое измерение. Сопротивляться было бесполезно. Даже если она закричит, вырвется из сильных рук, он все равно ее настигнет. Не сейчас, так позже. Когда она будет совсем одна. Или еще хуже – рядом будет дочь. Эта мысль парализовала. Нет, она не приведет чудовище в свой дом.

   Обхватив подборок Лизы, парень наклонился. Поцелуй был мимолетным в уголок обветренных губ, но она мгновенно ослабла. Голова закружилась, будто она в одиночку осушила бутылку водки. В горле пересохло, веки налились тяжестью, и Лиза пошатнулась.

    Как бездарно прожита жизнь! Стоя на пороге смерти и вспомнить-то нечего. Разве что дочь... Она представила Еву. Несчастная девочка. Страшно представить, что ее ждет.

       Парень разомкнул объятия, и Лиза с трудом устояла на ногах. Мир отдалялся, пока окончательно не померк, и она не упала на асфальт замертво.

      Женщина угасла на его глазах. Дело сделано. Он отвернулся и зашагал прочь, напевая под нос незамысловатую мелодию, и вдруг обнаружил, что все еще сжимает в руке яблоко. Хмыкнув, надкусил сочный фрукт. Струйка сока стекла по подбородку, он вытер ее рукавом джинсовой куртки и облизнул губы. Давно он не ел таких вкусных яблок. Он запрокинул голову, подставляя лицо под жаркие поцелуи солнца, и улыбнулся. Лучшего денька для смерти и придумать нельзя.

   Что она чувствует? Этот вопрос Ева задавала себе снова и снова, но ответ не находила. Люди с состраданием смотрели на нее. Говорили о том, как тяжело в шестнадцать лет потерять мать, а она не могла разобраться в эмоциях. Должно быть, это шок. Она придет в себя, и горе навалится подобно снежной лавине. Но глубоко внутри она подозревала: этому не бывать. Стоя над свежевырытой могилой матери, она ничего не чувствовала. Совершенно ничего. Абсолютный ноль.

   Она плохая дочь. Худшая из возможных. Ева подняла голову к солнцу, нарочно распахнула веки и всматривалась в ослепительный блин до рези в глазах. Может, так она заплачет? Детям положено плакать на похоронах родителей.

    Гроб опустили в могилу. Ева хладнокровно следила за тем, как мать покидает ее жизнь. Теперь она одна на всем белом свете. От страха приподнялись волоски на руках. Что с ней будет? Ее отправят в детский дом? Шестнадцать лет не подходящий возраст для начала самостоятельной жизни.

     Ева зачерпнула горсть земли. Постояла над зевом могилы и разжала пальцы. Раздался сухой треск, точно хрустнули измученные артритом суставы – земля упала на крышку гроба.

   — Прощай, мама, — губы двигались беззвучно.

   Для поминок в гостиной накрыли стол. Об этом позаботились учителя Евы, так как друзей у Елизаветы Архаровой не было. Окружающие ее недолюбливали. Презрение к алкоголичке в них смешивалось с завистью к деньгам. Люди пришли не для того, чтобы проститься с погибшей от сердечного приступа женщиной, и даже не за тем, чтобы поддержать ее осиротевшую дочь. Всех волновал один и тот же вопрос: что будет с наследством? Двухэтажный особняк с шестью спальнями, гараж на две машины и приличный счет в банке не давали им покоя.

    Ева тенью сновала в толпе чужих людей. На нее никто не обращал внимания, и на мгновение показалось, что она тоже умерла, ее тело сейчас гниет в соседнем с матерью гробу, а по комнатам бродит бестелесный дух.

       От внезапного головокружения ослабли ноги, и Ева прижалась к стене, чтобы не упасть. Она прикрыла глаза, перевести дух, и уловила разговор с кухни.

   — Умереть от остановки сердца в тридцать четыре. Немыслимо! — говорившая была незнакома Еве, но во втором голосе она узнала соседку напротив – женщину считавшую, что, таким как ее мать, место в аду.

   — А чего ты хочешь? Она пила как сапожник. Вот и результат.

   Ева выглянула из-за угла, и сплетницы умолкли, но их взгляды были красноречивее слов. Они не сомневались: дочь рано или поздно пойдет по стопам матери и утопит свою жизнь в спирте. Наследственность и ничего с ней не поделать – говорили их поджатые губы и полные презрения глаза.

     Ева поспешила прочь. Она добралась до кабинета, где никого не было, и пристроилась на подоконнике. Надоело слушать фальшивые вздохи и слова сожаления. Будто им есть дело до ее горя! Она прижалась лбом к стеклу, бездумно наблюдая за бьющейся в окно мухой.

   Скрипнули петли. В кабинет проскользнул Рома и первым делом спросил:

   — Ты как?

   — Ничего.

    Ева поджала ноги, освобождая место для друга и одновременно пряча лицо от света, отливающего золотом в волосах цвета липового меда.

   — Вот так день рождения, — пробормотал Рома.

   Была некая злая ирония в том, что мать умерла в день ее шестнадцатилетия. Ева поежилась, ощущая, как холод вьет гнездо в районе желудка. Она словно проглотила ведро льда, и теперь у нее внутри плескался Северный Ледовитый океан.

   В честь похорон Ева сменила привычные водолазки и джинсы на платье с круглым вырезом, и горловина уже не прикрывала украшение. Рома, заметив его, помрачнел. Протянув руку, он коснулся кулона.

   — Что это?

   — Мамин подарок, — она накрыла полумесяц ладонью.

   — Ты будешь его носить?

   — Почему нет? — ощетинилась она. — Мама хотела, чтобы он был у меня, и я никогда его не сниму.

     Рома скривился, удивив Еву. Ему было противно видеть кулон на ее шее, как если бы тот олицетворял что-то мерзкое.

   — Что со мной будет? — сменила она тему. — Меня отправят в детский дом?

   — Мы этого не допустим, — заявил Рома, и она мгновенно успокоилась. Если кто и найдет решение, то это он. — Мы добьемся признания тебя дееспособной.

    Отец Ромы был адвокатом. После его гибели сохранились тонны профессиональной литературы. Рома прекрасно разбирался в юридических тонкостях и порой говорил так, словно он на заседании суда.

   Испытывая прилив благодарности, Ева обняла парня.

   — Полегче, — он высвободился из объятий. — А то задушишь.

   — Спасибо. Ты мне жизнь спас.

   — За этим я здесь.

   — Мой личный рыцарь, — она улыбнулась впервые за три дня со смерти мамы.

    Рома вскочил на ноги и отвесил церемонный поклон:

   — Сэр Роман из Камелота всегда к вашим услугам, прекрасная леди.

   Еве прикрыла рот ладонью, сдерживая рвущийся наружу смех. Что подумают люди, услышав, как она смеется на поминках матери?

   — Сэр Роман, — она в свою очередь спрыгнула с подоконника, приподняла края платья и присела в реверансе, — вы слишком добры ко мне.