Истории жизни (сборник) - Гавальда Анна - Страница 4

– С удовольствием.

– Не забывай, какое тогда было время… Мы делали вид, что выиграли войну. А на самом деле осталось одно разочарование. Стоило упомянуть кого-нибудь – соседа, продавца, родителей друга, – и мой отец немедленно заносил его в разряд доносчика или оговоренного, труса или никчемного существа. Это было ужасно. Тебе трудно представить, но поверь мне, для детей это было действительно ужасно… Кстати, мы с отцом практически не разговаривали… Так, для проформы, соблюдая минимум сыновнего почтения… Однажды я все-таки спросил его: «Если все ваше человеколюбие оказалось столь никудышным, зачем же вы за него сражались?»

– И что он ответил?

– Ничего… ответом было презрительное молчание.

– Спасибо, спасибо, хватит!

– Я жил на втором этаже мрачного серого здания где-то в глубине шестнадцатого округа. Унылое было место… Моим родителям явно не хватало средств на жизнь в таком районе, но шестнадцатый округ – это ведь так престижно, ты же понимаешь! Шестнадцатый округ! Мы ютились в убогой квартирке, в которую никогда не проникало солнце, и моя мать запрещала открывать окна, потому что внизу находилось автобусное депо. Она боялась, как бы занавески не закоптились… о-хо-хо, это замечательное бордо так развязало мне язык, чудеса, да и только! Я ужасно скучал. Я был слишком молод, чтобы интересовать отца, а мать порхала как бабочка.

Ее почти не бывало дома. «Время, отданное приходу», – говорила она, возводя глаза к небесам. Она из кожи вон лезла, поносила каких-то придуманных ею благочестивых дур, входя, устало снимала перчатки и бросала их, точно фартук, на консоль в прихожей, вздыхала, вертелась, трещала без умолку, лгала и путалась. Мы ей не мешали. Поль называл ее Сарой Бернар, а мой отец, стоило ей выйти из комнаты, возвращался к чтению «Фигаро», не утруждая себя комментариями… Еще картошки?

– Нет, спасибо.

– Я ходил на продленку в лицее Жансон-де-Сайи. И был таким же серым, как дом, в котором жил. Читал «Храбрые сердца» и увлекался приключениями Флэша Гордона. По четвергам играл в теннис с братьями Мортелье. Я… Я был очень благоразумным и совершенно неинтересным ребенком. Мечтал сесть в лифт и подняться до седьмого этажа, чтобы посмотреть… Тоже мне приключение… Подняться на седьмой этаж! Дурак дураком…

Я жил в ожидании Патрика Френдалла.

Я ждал свидания с Папой!

Он встал, чтобы поворошить дрова в камине.

– В общем… В той эскападе не было ничего революционного… Так, небольшая передышка. Я всегда считал, что… как бы это поточнее выразиться… что в один прекрасный день я освобожусь, «сорвусь с поводка». Но ничего подобного не произошло. Так и не произошло. Я остался благоразумным, благовоспитанным и неинтересным. К чему я все это тебе рассказываю? С чего это вдруг так разболтался?

– Просто я спросила…

– Ладно… Хотя это не причина! Я еще не надоел тебе своими ностальгическими воспоминаниями?

– Да нет же, совсем наоборот, мне очень интересно…

На следующее утро я нашла на кухонном столе записку: «Я только на работу и обратно».

В кофейнике был свежесваренный кофе, перед камином, на подставке, лежало огромное полено.

Почему он не предупредил меня о своем отъезде?

Какой странный человек… Похож на рыбу… Вечно уворачивается и всегда выскальзывает из рук…

Я налила себе большую чашку кофе и выпила, стоя у кухонного окна. Смотрела на малиновок, суетившихся вокруг кусочков сала, которые девочки разложили накануне вечером на скамейке.

Солнце поднялось чуть выше изгороди.

Я ждала, когда дочки встанут. В доме было слишком тихо.

Хотелось курить. Вот идиотство, я бросила много лет назад! Бросила-то бросила, но жизнь есть жизнь… Вы проявляете чудеса стойкости, а потом однажды зимним утром плететесь по холоду четыре километра, чтобы купить пачку сигарет, или, например, любите мужчину, заводите с ним двоих детей и потом однажды зимним утром узнаете, что он от вас уходит, потому что полюбил другую. Говорит, что ему жаль, что он ошибся.

Как по телефону: «Извините, я ошибся номером».

Пожалуйста, пожалуйста…

Мыльный пузырь.

На улице ветрено. Я выхожу, чтобы убрать сало.

Вместе с дочками смотрю телевизор. Я подавлена. Герои их мультфильмов кажутся мне глупыми и капризными. Люси злится, мотает головой, просит меня замолчать. А мне хочется поболтать с ней о Кэнди.

В детстве я обожала Кэнди.

Кэнди никогда не говорила о деньгах. Только о любви. Но я промолчала – что толку уподобляться глупышке Кэнди…

Ветер завывает все сильнее. Поход в деревню придется отложить.

Вторую половину дня мы проводим на чердаке. Девочки наряжаются. Люси машет веером перед лицом сестры:

– Вам жарко, госпожа графиня?

Госпожа графиня не может шевельнуться, слишком уж много надела шляп.

Мы сносим вниз старую колыбельку. Люси говорит, ее надо покрасить.

– В розовый цвет? – спрашиваю я.

– Как ты догадалась?

– Я очень умная.

Звонит телефон. Люси снимает трубку. Долго слушает, наконец спрашивает:

– Хочешь поговорить с мамой?

Немного погодя вешает трубку. Но к нам не возвращается.

Я помогаю Марион разобраться с колыбелькой.

Спустившись на кухню, нахожу дочь за столом. Сажусь рядом.

Мы смотрим друг на друга.

– А вы с папой когда-нибудь полюбите друг друга снова?

– Нет.

– Ты уверена?

– Да.

– Я так и знала…

Встав, она добавляет:

– Знаешь, что я еще хотела тебе сказать?

– Нет. Что?

– А то… что птички, они уже все съели…

– Правда? Ты точно знаешь?

– Ну да. Пойди сама посмотри…

Она обошла вокруг стола и взяла меня за руку.

Мы стоим у окна. Я и маленькая белокурая девочка в старом пластроне от смокинга и съеденной молью юбке. Ее «You’re a Barbie girl» вдеты в прабабушкины ботинки. Моя материнская рука обнимает ее за плечи. Мы смотрим, как деревья в саду сгибаются под ветром, и думаем, скорее всего, об одном и том же…

В ванной так холодно, что я боюсь высунуть плечи из воды. Люси намылила нам головы шампунем и придумывает потрясающие прически. «Смотри, мама! – взвизгивает она. – У тебя на голове рожки!»

Это я и без нее знаю.

Веселого тут мало, но я смеюсь.

– Почему ты смеешься?

– Потому что я глупая.

– А почему ты глупая?

Мы вытерлись, пританцовывая.

Надели ночные рубашки, носки, тапки, свитера, халаты, а поверх – снова свитера.

Потом мои пингвинята спустились вниз – поесть супу.

Электричество вырубилось в том самый момент, когда слоненок Бабар баловался с лифтом универмага под разгневанным взглядом портье. Марион расплакалась.

– Подождите, сейчас я все исправлю.

– У-у-у-у-у…

– Прекрати, крошка Барби, ты расстроишь сестру.

– Не называй меня крошкой Барби!

– Тогда перестань.

Дело было не в переключателе и не в пробках. Ставни хлопали, двери скрипели и стонали, весь дом был погружен в темноту.

Сестры Бронте, молитесь за нас!

Когда же наконец вернется Пьер?

Я стащила матрас девочек вниз, на кухню, – без электрического радиатора наверху они спать не могли. Обе были ужасно возбуждены и прыгали как блохи. Мы отодвинули стол и бросили их «походную кровать» на пол перед камином.

Я улеглась между ними.