Лезвие (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 35

И он смотрел так же в ответ… я только Бога молила, чтобы не выкинул ничего, чтобы не попытался здесь. Отец приехал с охраной, они все до зубов вооружены, даже в туалет меня с конвоем ведут. Я ни на секунду не остаюсь одна. Отец ожидает подвоха и готов к нему. Мне лишь удалось написать на салфетке четыре слова: «Я не могла. Прости». И передать Андрею с официанткой, сунув ей несколько купюр, чтобы молчала.

Когда ему отдали записку, он поднял на меня тяжелый взгляд, заставляя дыхание участиться, и тут же перевел его на Савицкого, который в этот момент захлебывался очередными дифирамбами, теперь уже Андрею. Господи, люди либо тупы, либо наивны, либо считают, что все вокруг идиоты. Неужели он не знал о вражде отца и Андрея?

Через четверть часа Граф передал мне ответ, но уже с другим официантом.

«Увидеть хочу. Когда и где?».

Отец вернулся за стол, и я тут же спрятала ручку под тарелкой, нервно улыбаясь.

- Господин Савицкий интересуется датой свадьбы. Хочет поздравить тебя лично, дочка. Будет нашим гостем. Согласился даже почтить нас своим присутствием на нашей Родине.

- Непременно. Это важное событие для меня, ввиду нашей новой сделки с вашим отцом, Александра. Для меня большая честь так близко познакомиться с вашей семьей и войти в круг его друзей.

Я еле сдержалась, чтобы не сказать, что у Ахмеда Нармузинова нет друзей и никогда не было, и что те, кто считали себя его друзьями, уже давно кормят червей, потому что не угодили ему, либо слишком много знали.

- Да-да, милая, - вмешалась супруга Савицкого, Маргарита, которая как раз подошла к нашему столу в экстравагантном малиновом платье с вычурным бантом на плече. – Я владелица трех салонов вечерних и свадебных платьев. У нас самые изысканные и великолепные наряды от непревзойденных мастеров Европы.

Она протянула мне малиновую визитку, тряхнув длинным волосами и расплываясь сладкой улыбке, от которой казалось, что все вокруг вдруг стало омерзительно липким.

- Это будет наш свадебный подарок. Приезжайте на примерку. Я предупрежу девочек, и из вас сделают самую красивую невесту во Вселенной. В моем салоне одеваются только женщины из семей высокопоставленных политиков, олигархов и богемы со всего мира. И для нас будет честью одеть дочь Ахмеда Айдыновича к такому знаменательному дню.

Льстивая разукрашенная сучка. Сколько пафоса. Так и источает мед, и на отца моего плотоядно смотрит. Не-е-ет, трахать он тебя не будет. От него любовницы целыми не уходят, это я уже знаю. А ты ему нужна для других целей, как и твой идиот-муж. Я перевела взгляд на отца, помнила, что он хотел, чтобы портнихи приехали к нам домой и шили платье по каталогам. Но сможет ли он сейчас показать себя тираном и деспотом при важных для него людях и отказать Савицким?

Перевела взгляд на визитку «Королева Марго» с девушкой в невероятном свадебном платье, усеянном стразами. И меня вдруг как током ударило… Вот он - шанс выйти из дома и увидеться с Андреем.

- Боже, как красиво! С ума сойти! – нарочито громко воскликнула я и прикрыла рот ладонью.

- Мы планировали шить платье дома, - попытался возразить отец. – Но ваши намерения меня растрогали.

Чертов лицемер. Его могла растрогать только музыка в моем исполнении, и то, когда я играла что-то из его любимых мелодий. Он всегда любил только классику или восточные мотивы.

- Папочка! – воскликнула я. - Я ужасно хочу такое платье, оно невероятное… я мечтала о таком с самого детства, ну, пожалуйста-а-а-а.

От удивления нахмурился… Да я и сама не помнила, когда последний раз называла его папочкой. Секунду спустя что-то словно разгладилось на его лице, когда я повторила снова, уловив, что нашла нужный тон и нужные слова. Я уже и забыла, как им можно управлять… потому что ненависть не давала мне не то что папочкой называть, а и отцом.

- Хорошо, раз моя дочь просит… все-таки не каждый день единственный ребенок выходит замуж.

- Вот и отлично. Приезжайте во вторник. Вас будет ждать целый штат специально обученного персонала. Выша фигурка и кукольное личико созданы для самых великолепных нарядов.

Когда отец снова отошел с Савицким на веранду, я быстро написала на салфетке:

«Свадебный салон «Королева Марго». Вторник. Во сколько, не знаю».

И ко мне вернулся ответ спустя несколько минут.

«Не важно, во сколько. Жди меня там».

Сердце ухнуло вниз, и дух захватило, мне стало невыносимо жарко от этого «жди меня там», так невыносимо, что казалось, я сейчас задохнусь, даже голова закружилась. Последнее время мне все чаще и чаще становилось не по себе. Словно паническая атака захлестывала с головой, и меня тошнило до холодного пота, градом катившегося по спине. Я закрывалась в туалете и меня рвало, пока кроме слюны ничего не оставалось, и, задыхаясь, плескала себе в лицо ледяную воду из-под крана, чтобы унять дрожь и смыть пот с лица. Это все от нервного напряжения. От мыслей жутких, которые с ума сводили, и ужаса от того, что проклятый день икс приближается. Страх, что я не смогу со всем покончить, и мне придется выйти замуж за Исхана.

Весь вечер только на Андрея и смотрела… а он на меня. Я до боли в груди надеялась, что у нас получится встретиться. Что я скажу ему, чтобы он простил меня, чтобы забыл обо мне и отпустил. Скажу, чтоб Андрей больше не пытался меня похитить и что я выхожу замуж по доброй воле. Это будет наша последняя встреча. По-настоящему последняя. Иначе не получится… иначе нам с ним не суждено.

И я мечтала о ней. Все эти дни потом, после банкета у Савицкого, я мечтала, как увижу Андрея, как прикоснусь к нему, как почувствую его запах.

Когда уезжали из гостей, у меня чуть истерика не случилась от ужаса, что не увижу больше. Я идти не могла. Оборачивалась. Тряслась вся. Сдерживалась, чтобы не зарыдать здесь при всех. Если не получится выехать в салон или он не сможет туда пробраться, я никогда его уже не увижу, а он меня. В машину сели, и Исхан спросил, как я себя чувствую. Ему показалось, что я слишком нервная и бледная. Внимательный какой выискался. Отвернулась к окну, не отвечая. Много чести для этого ублюдка. Я до сих пор помнила, как он птенцам головы отрывал. Никогда этого не прощу. Садист конченый.

- Отвечай, когда я спрашиваю тебя, Севда. Ты слишком строптивая. Я научу тебя покорности.

Проигнорировала его приказ, не отводя взгляда от окна, и резко посмотрела вверх. Увидела, как Андрей смотрит на меня, распахнув окно, каким-то напряженно сумасшедшим взглядом и шумно выдохнула, опуская веки, борясь с дрожью во всем теле. В ту же секунду Исхан дернул меня к себе, сильно сжимая за талию и пытаясь поцеловать. Я сама не поняла, как вытащила маникюрные ножницы из сумочки и приставила к его яйцам, сильно надавливая.

Подняла к нему лицо и очень тихо сказала.

- А я научу тебя к себе не приближаться. Запомни – никогда не смей ко мне прикасаться. Никогда. Понял?

Его пальцы на моей талии медленно разжались, и он отпрянул от меня назад, выругался на нашем и поправил воротник белоснежной рубашки.

- Когда станешь моей, я тебя накажу, сучка. Я тебя так накажу, что ты пожалеешь, что на свет родилась.

Усмехнулась зло и спрятала ножницы в сумочку. Не стану я его. Никогда не стану. Никто ко мне, кроме моего мужчины, не прикоснется. Я так решила. Или любимый, или смерть. И это не будет, как в кино или в книжках… это и сейчас не как в кино и книжках. Это безумно страшно. Это настолько жутко, что от одной мысли об этом я дрожала всем телом и тихо про себя молилась. Но еще страшнее сломаться и позволить себя растоптать. Никогда.

Слава Богу, к нам в гости Исхан больше не приезжал. Нельзя было нам видеться перед свадьбой, но меня все равно стерегли, я теперь даже по ночам спала не одна. Когда вернулась от тетки Асамы, отец приставил ко мне молчаливую женщину лет пятидесяти в черном хиджабе и с яростной ненавистью в темных глазах ко всему, что ее окружало. Казалось, она ненавидит даже собственное отражение в зеркале. Башира практически не разговаривала со мной, видимо, ей было приказано вести себя именно так. Впрочем, мне и не нужно было с ней говорить. Ничего, кроме презрения, я к ней не испытывала. Она пыталась заставлять меня молиться и читать Коран, но я и не думала выполнять ее указания, а точнее, в ее лице указания отца. Я давно уже определила для себя, к какой религии отношусь. Это случилось еще в детстве, когда нашла у бабушки Зухры в кладовке ящик со своими вещами. Там лежали детские кофточки, штанишки, платья и кукла с растрепанными, спутанными синтетическими волосами. Из самых дешевых. С глазами, которые закрываются, если наклонить куклу назад и с пластмассовыми колючими ресницами. Самое странное, что я даже не пошла спрашивать, чье это. Я сразу поняла, что мое. Каким-то шестым чувством, какой-то дикой интуицией. На вещах на бирках с изнанки было написано «Саша». А у куклы вышито на груди, на вязанном от руки синем свитере, красное сердечко и имя Александра. Я знала, что это связала и вышила моя мама. Знала каким-то подсознанием, о котором так много пишут. Нет, я не помнила… точнее, все же помнила. Очень-очень смутно. Как и силуэт матери, который видела во сне. Но я не была уверена, придумала ли я это себе, или на самом деле помнила ее. Ведь когда она умерла, мне было всего четыре года. Помню, отец увидел у меня куклу и ужасно разозлился, хотел выкинуть, но я закатила истерику и куклу оставили мне. С того момента я называла себя Лексой. Отец считал это детской забавой, а потом все как-то свыклись, притом я переехала в столицу. С именем Александра и со светлыми волосами жить было намного удобнее, чем с именем Севда, да и отцу было совершенно все равно на тот момент. А потом, когда оно стало моим сценическим псевдонимом, так начали меня называть все. И только Андрей… только он называл меня Александра, как моя мама в моих снах. Я никогда не ощущала себя мусульманкой. Мне были ближе совсем иные праздники, иные заповеди. Я стыдилась этого и пряталась, чтоб отец не узнал. Но если бы у меня был выбор, то я бы не выбрала ислам. Человек должен сам выбирать себе религию. То, что ближе ему к душе. А вообще я всегда считала, что бог на небе один и что не важно, на каком языке ему молиться и каким образом в него верить. Главное - просто верить, и все. И ненавидеть людей за то, что они взывают к Всевышнему на разных языках и с разной интонацией просто омерзительно. Ведь верующий человек сам по себе должен олицетворять добро и нести его в этот мир. Лучше уже ни во что не верить, чем с верой на устах нести боль и смерть.