Город Змей - Шэн Даррен - Страница 11

Понедельник, 22:00. Мне удалось урвать несколько часов для сна, и я чувствую себя гораздо свежее. Я изменил свою внешность и стал Элом Джири на время хождения по магазинам. Я всегда гримируюсь, когда собираюсь побродить по улицам. Снимаю контактные линзы, надеваю парик, наношу на щеки грим телесного цвета и вешаю в шкаф кожаную куртку. Теперь я неузнаваем.

Наскоро пообедав, я снова снял парик, стер грим со щек, вставил контактные линзы на прежнее место и отправился на улицы, выскользнув в темный переулок через пожарный выход, как всегда делаю в образе Паукара Вами, чтобы меня не заметили соседи. Я прошелся по самым проблемным местам — там все тихо, хотя я не уверен, что это спокойствие продлится долго, — увидел, что в моем присутствии нет необходимости, и вернулся к своему прежнему занятию — наводить ужас.

Я ищу гомосексуала-насильника. За три месяца он совершил четыре нападения. Жестоко насиловал свои жертвы — молоденьких юношей, потом убивал их ударом в сердце ножом для колки льда. Жестокий изувер. Более чем достойный медленной смерти, которая ему предстоит, когда я доберусь до него.

Но, несмотря на весь этот ужас, слабый остаток человечности внутри меня нашептывает, что оправданий убийству нет. Несмотря на то что люди, которых я убиваю, гнусные подонки, у них есть право быть судимыми по закону. Я делаю свое дело, не имея никаких иллюзий, то, что я совершаю, неправильно, несправедливо, аморально. Если существует загробная жизнь и Господня кара, меня ждет суровое наказание. В цивилизованном обществе не должно быть места для подобных членов «комитета бдительности». Ведь я сам не лучше тех, кого убиваю. Если уж на то пошло, я хуже их, поскольку понимаю, что творю неправедный суд.

Я сворачиваю на улицу Циклонов, держась в тени, поглядываю вокруг, выжидаю, сливаюсь с ночью. Большинство зданий в восточной части города построено в 1950-е. Старые, потрепанные, уродливые, многие находятся в состоянии медленного разрушения. Весь этот нищий и убогий район надо давно снести. Но во мраке ночи крошащаяся кирпичная кладка, заколоченные и разбитые окна и заваленные мусором улицы кажутся милыми и уютными. Темнота идет этому городу.

Насильник каждый раз нападает в другом месте и не имеет определенного почерка. Но все преступления происходят в восточной части города между десятью вечера и полночью. Я охочусь за ним с тех пор, как была обнаружена его вторая жертва, совмещая охоту с другими делами, прочесывая подходящие переулки, пустынные и плохо освещенные. Удача обязательно улыбнется мне, однако, исходя из опыта, я знаю, что удача приходит к тем, кто прикладывает для этого усилия. Я не всегда добираюсь до своей жертвы — мешают конные полицейские, — но немногие ускользают от меня, когда я иду по их следу.

Улицы в основном пустынны. По понедельникам, как правило, бывает тихо, особенно после такого уик-энда. Я уже начинаю думать, что пора отправляться домой, но, зайдя в глухой переулок, замечаю впереди две фигуры, причем одна лежит на земле, пытается сопротивляться и издает тихие стоны, а вторая сидит сверху, движется толчками и пыхтит.

Я прижимаюсь к сырой, покрытой мхом стене и бесшумно крадусь к ним. Я не делаю поспешных выводов — хотя это очень похоже на изнасилование, — поскольку иногда наталкивался на парочки, слившиеся в яростном, но вполне согласованном сношении. Тем не менее я вытаскиваю нож, чтобы быть готовым к худшему.

Наконец я приближаюсь к ним. Фигура на земле — это парнишка лет четырнадцати или пятнадцати с кляпом во рту и окровавленной головой. Брюки порваны и спущены до лодыжек. Мужчина, который лежит у него на спине, жестоко бьет его, шипит и тычет в него свой пенис. Не думаю, что он уже достиг цели, а также больше не предполагаю, что это происходит по взаимному согласию. Я видел мазохистов и в худшем положении, но никогда не наблюдал такого откровенного ужаса в их глазах, какой я вижу в глазах этого парня.

— Заканчивай, — говорю я тихо и отступаю от стены, прижимая нож к боку так, что насильник его не видит.

Он замирает в испуге, потом отскакивает от парня и поворачивается ко мне лицом. На нем темная шерстяная шапка, надвинутая на уши и лоб. Большая нескладная куртка распахнута. Ширинка брюк расстегнута. Затвердевший пенис направлен на меня, как кинжал.

— Ублюдок! — рычит насильник. Он шарит за спиной парня и хватает короткий, остро заточенный нож для колки льда — что ж, теперь он мой!

— А ведь я искал тебя. — Я мрачно улыбаюсь, убираю нож и вытаскиваю кольт 45-го калибра, который предусмотрительно беру с собой для таких встреч. Лишь глупец применяет нож против такого оружия.

— Ублюдок! — снова рявкает насильник, обладающий весьма ограниченным словарем, и бросается ко мне, подняв нож.

Я прицеливаюсь и уже собираюсь выстрелить, но останавливаюсь, мельком бросив взгляд на его пенис. Теперь понятно, почему он выглядит так странно. Этот хрен не настоящий, а искусственный! Когда складки куртки насильника перемещаются, он издает щелкающий звук. Я имею дело с женщиной!

Окаменев от изумления, я забываю выстрелить, и она бросается на меня и наотмашь бьет ножом по моей левой руке. К счастью для меня, она немного промахивается, и нож лишь чиркает по моей кожаной куртке, останавливаясь у груди. Она выкрикивает проклятие и хочет ударить меня снова, настойчивая, молниеносная. Но я оказываюсь быстрее и отклоняюсь от траектории движения ножа. По инерции ее заносит в сторону. Я делаю еще три шага назад, поднимаю пушку и стреляю, прежде чем ей удается поменять позу. Не особенно точный выстрел, но с такого расстояния практически невозможно промахнуться.

За свистом пули немедленно следует другой звук — глухой шлепок: пуля входит в плоть. Насильница валится с приглушенным воплем, роняет нож и падает на спину, прижимая руки к животу. Они сразу же становятся красными от крови.

Я приближаюсь к ней, готовый выстрелить в любую секунду. Мальчик уже на ногах, подтягивает брюки. Кляп все еще у него во рту.

— Уходи, — бормочу я, — и не оглядывайся.

Он ничего не отвечает, только благодарно кивает и исчезает. Женщина, нет, насильница, тихо стонет. Я должен смотреть на нее лишь как на растлительницу и убийцу, коей она и является. Но я с детства приучен вежливо относиться к женщинам. Придется об этом забыть. Сосредоточиться на своей задаче. Прикончить ее или подождать, пока сама издохнет.

Я смотрю на нее и вижу, что хрен больше не торчит у нее из паха. Он скособочился на одну сторону. Наверное, пуля угодила в фальшивый пенис, потом срикошетила вверх, что и явилось причиной этого странного свиста. Я не могу сдержать злобной усмешки. Та, которая жила с фальшивым хреном, он него и умирает.

Позади слышится шум. Ухмылка исчезает с моего лица. Я поворачиваюсь, сжимая в руке пушку. Увидев трех полуголых старух, появившихся в этом глухом проулке и жадно глядящих на женщину, лежащую на земле, я перевожу дух и отступаю в сторону.

Старухи бросаются мимо меня к лежащей насильнице. Она не обращает на них внимания, хотя они хватаются за нее своими крючковатыми пальцами, — у нее есть другие поводы для огорчений, — и только вопит, когда они начинают рвать ее плоть. Ее пронзительные вопли скоро прекращаются. Одна из гарпий затыкает ей рот своими безмолвными поцелуями, подавляя ее крики. В мгновение ока насильница уступает стремительной атаке. Ее конечности уже не дергаются, веки перестают трепетать, и пустота смерти сменяет недавние устремления.

Гарпия отстраняется от тела, потом начинает рвать зубами губы и язык, свисающий изо рта ее жертвы. Она урчит от удовольствия, затем присоединяется к двум остальным участницам пиршества, которые отрывают от трупа дымящуюся плоть руками и зубами и заглатывают ее.

Отведя от них взгляд, я вежливо киваю строго одетой даме средних лет, которая сопровождает гарпий.

— Миссис Эбботс, — приветствую я ее.

— Мистер Вами, — отвечает она со слабой улыбкой. Она окидывает взглядом гарпий, наслаждающихся своей трапезой, потом с огорченным видом поворачивается ко мне: — Она была жива, когда они начали?