Нижние Земли (СИ) - Храбрых Римма - Страница 7

Давно протрезвевший Джереми лег прямо на пол, закрыл голову руками и уснул.

А за дверями его камеры один из полицейских, морщась и словно пытаясь отряхнуть с плеч невидимую паутину, сказал второму:

– Парень явно скорбный умом, Лэм.

– Никогда не перестаю удивляться мягкости твоих формулировок, Лэг, – с заметной ехидцей отозвался второй. – Я бы сказал, у парня очень основательно протекла крыша. Но да факт остается фактом. Пьяная драка и чистосердечное признание. Так и оформим?

– Так и оформим, – согласился первый. – И без них проблем хватает с головой.

Внешние Гебридские острова, 1898

Кирстин перестала с ним разговаривать. Не совсем – какими-то фразами они все-таки обменивались, исключительно на бытовые темы. «Передай соль», «сегодня на ужин рыба», «Джереми пришел с синяком» – и все. Аластор не возражал. Он не пытался наладить общение с женой, которая уже даже не смотрела на него, отводила взгляд. Даже когда Кирстин говорила что-то, вроде бы адресованное ему, она обращалась к метле или углу, или чему угодно, но только не к мужу, после возвращения из Африки все больше уходящему куда-то вглубь себя. Аластора это устраивало.

Внутри него бушевала буря.

После первой прогулки под луной волк притих на некоторое время.

После второй – начал незримо присутствовать в жизни Аластора, лежа на задворках сознания и лениво наблюдая за тем, что делает его человек.

После третьей волк заявил о себе.

В тот момент, когда Аластор этого ожидал меньше всего.

В Сторноуэе не было церкви или молитвенного дома. Для единения с Богом не требовалось специальных строений, каждый из жителей и без того мог вознести хвалу Господу, и роль Аластора как пастыря мало чем отличалась от того, чем он занимался на войне: ободрять и поддерживать тех, кто приходил к нему в поисках верного пути. Разве что им не нужно было убивать.

Ни одного из своих прихожан Аластор не отталкивал, внимательно выслушивал каждого и всегда находил верные слова, чтобы вернуть в мятущуюся душу покой. Это было неизмеримо проще, чем успокоить самого себя.

Впервые в жизни Аластор гораздо больше молился за себя, чем за кого-либо из своей паствы.

И все чаще не сразу реагировал на просьбы тех, кто искал у него утешения, прислушиваясь вначале к тому, что творилось внутри него. Волк следил за каждым его шагом, не вмешиваясь. До поры до времени. Пока одним хмурым утром, проходя по улице, Аластор не услышал произнесенные тихим, нерешительным голосом совершенно обычные слова:

– Мистер Броуди...

Волк взвыл.

Аластор резко обернулся, так что обратившийся к нему отпрянул назад, явно испуганный исказившей лицо священника гримасой ярости. Сквозь застлавшую глаза кровавую пелену Аластор едва мог различить того, кто перед ним стоял, но ему и не требовалось видеть, чтобы почувствовать.

– Т-ты! – выдохнул Аластор сквозь зубы, подавшись вперед, ближе к отступающему человеку – нет, не человеку.

Аластор знал его так же хорошо, как всех остальных жителей своего города, но до сих пор у этого нечеловека не хватало наглости обращаться к служителю Господа. Пак обитал рядом, не вмешиваясь особо в дела людей, но был знаком со всеми – и все были знакомы с ним. Он не помогал, но и не вредил, во всяком случае, мелкие проказы были всем привычны и не считались чем-то уж очень страшным.

– Чего тебе нужно? – еле сдерживая прорывающийся в голос рык, отрывисто спросил Аластор.

Волк бесновался, чуя рядом чудовище – едва ли не такое же чудовище, которым был он сам, только еще более противное человеческой натуре, чуждое и неживое.

Пак отступил еще на шаг, все еще непонимающе вглядываясь в Аластора, и еще более нерешительно ответил:

– Мне нужна помощь...

Волк прыгнул.

Аластор одним текучим движением оказался совсем рядом с Паком, ухватил того за воротник, принуждая вскинуть голову.

– И какую же помощь, – негромко спросил Аластор, и его слова разнеслись по мгновенно ставшей тихой улочке, – ты хочешь получить от Господа?

Он встряхнул Пака так, что его зубы лязгнули, и добавил:

– Нечисть?

В последнем звуке своих слов Аластору показался отзвук шелеста нездешних листьев, но он тут же стряхнул с себя бесовское наваждение.

Пак висел в его руках без малейшего сопротивления, глядя снизу вверх расширившимися от ужаса глаза – двумя черными дырами на бледном лице. Таком человеческом и нечеловеческом одновременно, что Аластор взъярился еще сильнее. От сильного толчка в грудь Пак отлетел на пару шагов и еле удержался на ногах, снова вскинув на Аластора все еще толком ничего не понимающий взгляд. На улице они уже были не одни, жители Сторноуэя постепенно стягивались к ним, привлеченные не криком – оба говорили тихо, – но ощущаемым в воздухе гневом Аластора.

– О какой помощи у Господа просишь ты, порождение Врага рода человеческого? – голос Аластора набрал силу и прокатился по улице громом, заставляя Пака втянуть голову в плечи.

Тяжело ступая, Аластор приблизился к Паку.

– Не имеющий души, не имеющий духа, не имеющий плоти, – слова камнями падали с каждым шагом Аластора. – Наваждением созданный, наваждением питаемый, наваждения напускающий. Вводящий умы людские в искушение ради забавы. Какой помощи от Господа хочешь ты, противный Господу по самой природе своей?

Пак заозирался вокруг, ища на лицах приближающихся людей сочувствия и не находя его – среди них не было ни одного, кто бы не пострадал в прошлом от проказ Пака, и сейчас речь Аластора всколыхнула старые обиды, превращая их в повод не просто для вражды, но для ненависти.

Аластор приблизился еще на шаг, и Пак, всхлипнув, развернулся и бросился прочь.

Его никто не преследовал, кроме громыхающе-рычащего голоса за спиной:

– Предал их Бог превратному уму – делать непотребства, так что они исполнены всякой неправды, блуда, лукавства, корыстолюбия, злобы...

Пак не видел, что делали люди, которых он оставил позади, но чувствовал, как за спиной стеной встает нечто темное, темнее самой непроглядной ночи, простирающееся до неба и выше.

Нечисть во все времена лучше других чувствовала приближающуюся беду. А здесь и чувствовать не нужно было – вот она.

А люди просто столпились вокруг Аластора, глядя вслед удирающему Паку, и местный полицейский высказал общую мысль вслух:

– И не надо больше всякую шваль к нам пускать.

Аластор почти не слышал его – волк внутри бесновался и прыгал, требуя крови, смерти, если не ушедшего от расправы фейри, то чьей угодно. Ему стоило только подать голос, и те, кто были рядом, без колебаний отправились бы жечь, крушить, разрывать холмы, вскидывать на вилы.

Остров был небольшим, но и здесь волшебные существа находили свою нишу, обитая рядом с людьми, но не касаясь их жизни. Это сосуществование длилось веками, накапливая обиды с обеих сторон, и Аластор мог бы нарушить это равновесие сейчас одним махом, одним словом, одним движением руки.

Листва шелестела над ними, и в этом шелесте Аластору чудился нездешний, чуждый говор, не предназначенный ни для человеческих ушей, ни для человеческого рта.

Он грубо растолкал сгрудившихся вокруг него людей и ушел в холмы, где и бродил до тех пор, пока землю не укрыло непроглядной безлунной темнотой.

Только тогда Аластор вернулся домой.

Куда Кирстин его не пустила.

Она ждала его возвращения. В окнах их дома горел свет, который Аластор видел даже с холмов – неяркий, но теплый, совсем не похожий на тот огонь, который пожирал его изнутри и которым он хотел бы уничтожить все вокруг себя. Кирстин встала на пороге, преграждая ему путь обратно, к этому свету.

– Уходи.

Одно-единственное слово, произнесенное ломким голосом. Совсем не таким тусклым, которым Кирстин разговаривала с Аластором с того момента, как он вернулся из Африки. С того момента, как волк впервые показался.

Аластор застыл, не доходя до дома десятка шагов. Силуэт Кирстин очерчивал свет из дома, превращая ее в черную фигуру, у которой невозможно было разобрать ни лица, ни глаз, ничего. За ее спиной мелькнула тень, и Аластору показалось, что это Джереми, но волк недовольно шевельнулся внутри, отвлекая внимание на себя.