Сны в Улье (СИ) - Потоцкая Мария - Страница 77

Я отогнал ее образ от себя, я должен был срочно сориентироваться в ситуации. Открыл глаза, темно, как в жопе у негра. Выстрел лишил меня зрения. Я не слышал, ни заводящих криков, ни веселящих выстрелов, ни шума ветра в трубе. Только мое хрипящее тяжелое дыхание. Выстрел лишил меня слуха. Дыхание  - мираж, который достроило мое сознание, чтобы чувствовать себя в уютненькой привычной обстановке. Я попробовал принюхаться. Я чувствовал запах крови, пыли и магии, но все это мое, родное. Ни единого чужого запаха. Тишь да гладь. Выстрел в голову лишил меня обоняния. Задел какую-то желеобразную структуру в моей башке, из-за чего у меня вырубило все чувства.

 Это ничего, Гидеон сможет это исправить. Если только его не убили. Тогда найдется какой-нибудь другой мозгоправ. Медицина не стоит на месте, она двигается вперед семимильными шагами. Чувства и инстинкты составляли девяносто процентов моего успеха, но я и с оставшимися десятью не стану самым бесполезным членом Строя. Наш Мирошка ест и без ложки. Наш Иуда ест и без блюда. Точно. Наш инвалид и без пороху палит.

А теперь главная интрига, парализовало ли меня. Я пошевелил плацами на руке, успех. Я поднял руки от земли, стараясь не сильно указывать на свои признаки жизни другим. Ноги сгибались во всех суставах тоже. Я нахмурил брови, оскалил зубы, поморгал глазами. Все работало. Указательным пальцем сначала одной руки, а потом другой я дотронулся до кончика носа. Я ориентировался в пространстве и к тому же был не пьяным. Я тихо рассмеялся от осознания своей радости тому, что я не настолько убогий, каким мог бы быть. Я слышал свой смех, а больше ничего.  Жалкий такой предсмертный смешок. Я резко захлопнул пасть.

Вообще, конечно, я ратовал за теорию, что безвыходных ситуаций не бывает, но вот конкретно в этой я растерялся. Лучшим вариантом было лежать и притворяться мертвым, как опоссум. А потом, когда все закончится с позором вернуться к своим, виновато поджав хвост. Трусливый, но живой. Только вот я не мог поручиться за то, что кто-нибудь, увидев мое безжизненное тело, не захотел бы мне пустить очередь в лицо или к чертям не сжечь мое тело. Причем, это равносильно мог захотеть сделать и враг и свой. Хотя бы одно чувство, мне хватило бы даже нюха, чтобы понять, что мне делать. Думать, думать, думать, не останавливаться ни на секунду! Остановка равносильна смерти. Я должен справляться разумом с болью, но, конечно, не от дыр в моем теле. Образ Юдит, распятой на дереве,  снова промелькнул в моей голове.

Я не мог бездействовать, я должен был постоянно о чем-то думать. За экспертизой моей трудоспособности, я совсем забыл о возможности прекращения своей жизнедеятельности. Может кровь уже клейкой шапочкой пропитала мой мозг, и он покроется трещинами и лопнет, как пузырь. Я протянул руку к голове и нащупал пулевое отверстие. Я не любил самостоятельно без врача лечить магией такие сложные ранения. Оно было на затылке, и это меня немного смутило. Я всегда стрелял в затылок, если хотел быть уверенным, что наверняка. Выстрел был меткий, точный, стрелял либо профессионал, либо невероятно удачливый ублюдок. Второй рукой я нащупал с другой стороны выходное отверстие. Я трогал дыры и с точностью определил траекторию полета пули. И тут я не сдержался, схватил автомат, который все еще лежал рядом со мной на земле, и выстрелил несколько раз в сторону стрелка. Тут же перекатился в сторону, осознав свою ошибку, и ожидая ответных выстрелов. Оглушительный шум от моей верной винтовки звенел в голове, но ответных выстрелов не последовало. Конечно, была маленькая вероятность, что стрелок был убит, но куда смотрят остальные? Ослепли, как и я? Тупые, как Творцы Неба? Пацифисты, как в Сладострастии?  Окровавленные ветки снова распустились в моей голове, но я остановил это видение.  Возможно, это какая-то магия, и все ослепли и оглохли, и слышат лишь шум, издаваемый ими самими. Идиотская фантазия тогда у этого человека. Просто на всякий случай я пустил несколько пуль вокруг себя.

Я снова дотронулся до отверстия в голове. Другой рукой я нащупал одну из ран на теле. Я нашел общее, обе были мокрыми от крови, но ни там, ни там она не текла. «Отлично» за наблюдательность, Кнуд, «параша» за сообразительность. Что за херня здесь происходила? Я надавил пальцем на голову, и, черт возьми, я нащупал свой мозг! Я трогал своей рукой центр всего того, что составляло меня, если не брать в расчет член, зубы и руку с оружием. Второй рукой я надавил себе на плечо и проник пальцем в рану на нем. А вот тут я зарычал от боли, как девчонка от возбуждения, прикусив себе губу. Идиот, тут-то у меня были болевые рецепторы, в отличие от мозга. Я мог чесать его и ничего не чувствовать, кроме ощущения странности своего действия. Кровь не пошла ни в одном из отверстий, в которые я так вероломно и сладостно проник. На прокушенной губе отставала кожа, но опять-таки она не потекла кровь. Теряю навык.

До меня почти все дошло, я вскочил на ноги и понял еще одну вещь, на которую не обращал внимания из-за множества других моих маленьких проблем. Я не чувствовал землю, на которой стою. Я точно знал, что я нахожусь в вертикальном положении, и что мое туловище давит всем своим весом на ноги, но я не чувствовал ничего под ногами. Я мог дотронутся до себя и почувствовать это,  мог потрогать свою одежду, автомат и ножи в кармане, но вокруг я ничего не чувствовал. Даже когда я лежал якобы на земле, ничего подо мной не было. Теперь-то точно, абсолютно и неоспоримо я все понял.

Я умер! Я засмеялся так громко, что весь Ад, Хельхейм, небытие или хрен знает что, наполнилось  моим смехом. Как же это невероятно смешно! Я лежал здесь добрую четверть часа и не мог понять, что я мертв! Вот это вера в себя! Вот это да! Я-то думал, что я умру самым последним, что я буду жить, пока не прикажут обратного! Я ведь даже пытался убедить в этом каждого, поэтому до меня не дошло, что выстрел в затылок убивает и меня. Может быть, я пропил все-таки свой мозг? Раз уж на тот свет я отправился не с глиняной армией, а с вещами, которые были при мне, значит, и баклажка с водкой должна быть. Я просунул руку под шинель и достал баклажку. На месте и даже полная. Я сделал большой глоток, и горькая убийственная жидкость привычно растеклась по мне, как при жизни. А мертвым быть не так уж и плохо!

Как нельзя ярко я снова увидел красивое тело Юдит, обмякшее на ветках, и меня сшибло с ног. Я упал на то, что условно можно было называть землей, схватился за свою простреленную голову и зарыдал. И перед Сатаной мне не будет стыдно, я действительно больше не был способен взять контроль над собой. Юдит, родная моя, единственная любимая мертва! Жизнь навсегда покинула ее гибкое тело, пахнущее смолой. Нет, все это идиотские присказки романтиков! Никакая она не родная, сколько лет нужно прожить с женщиной, чтобы она стала тебе родной. Для этого нужно даже не пуд соли вместе есть, а хотя бы засыпать в одной постели. То время, что я пробыл у нее в плену, конечно, не сделало нас роднее друг другу. Лишь дало четко понять, что мы совершенно чужие, что нас разделяет не ее конфликт с Эйваром, а наши разные взгляды, цели, вера, образ жизни, чувства, еда, жажда, смех, словарный запас. Наша страсть возникла мгновенно, так же нетерпеливо она переросла в любовь, травмирующую, душащую, но никогда не способную свести нас вместе. И, конечно, она не моя. Когда-нибудь через десятки лет Эйвар мог бы заболеть, умереть, пропасть на Небе или в другой пучине своей паранойи, и тогда бы, только может быть, я смог бы стать ее. Но она моей не стала бы. Единственная - слишком пошлое лживое слово вообще. Верно лишь, что любимая. Я мог сказать это со стопроцентной точностью, иначе бы мое сердце так не рвало на куски, так не шатало бы, так не давило меня. Не вырубило мои инстинкты, не отшибло мою бдительность, и я бы не вышел в открытое поле под прицел меткого стрелка.

Я оплакивал смерть Юдит, как должен был бы оплакивать свою. Ценность моей жизни должна быть для меня выше. Ценность ее, как древнейшего мага, умнейшей среди женщин, руководителя организации, конечно, объективно выше. Но в то же время, ценность ее для Строя - отрицательное число в отличие от меня. А ведь только и это и заботило меня долгие годы.