Сны в Улье (СИ) - Потоцкая Мария - Страница 85

- Дорогие слушатели, приносим извинения за эту небольшую заминочку. Наш музыкант настраивается на нужный лад, чтобы подарить вам сладострастные минуты музыкального экстаза!

Говорил ведущий из телешоу. Я не знал его, но точно слышал в каких-то программах по телевизору. Интонация его голоса казалась заискивающе веселой. Зал зааплодировал мне, послышался свист и девчачий визг, будто бы я был на сцене, а не на отпевании. Электронная музыка на фоне казалась куда более подходящей для толпы, но она звучала совсем тихо. Я даже подумал, может, она в моей голове. Они все хлопали и хлопали мне. Если для того, чтобы пропала иллюзия про Хенрика, нужно было пройти до конца и увидеть его смерть, может быть, и сейчас мне нужно повиноваться.

Я поставил руки на клавиатуру, ноги на педали, готовясь играть. Педали нажимались также тяжело, и я увидел, что сам орган невероятно старый. Корпус покрылся трещинами, дерево облезало щепками, трубы заржавели, наверняка, потеряв свою функциональность. У одного из ангелов было оторвано крыло, у другого разбито лицо. Все покрывали плесень и пыль. Клавиши были будто присыпаны тонким слоем земли, к ним прилипли гнилые листья. Из трещин на дереве вылезали маленькие жучки. Что же, буду чувствовать себя, как на съемках мрачного клипа. То есть, конечно, было очень страшно, но я должен был со всем разобраться поскорее.

Я начал играть одно из своих произведений, написанных для церкви. Заиграла совершенно атональная музыка, тем не менее, сохранялся мотив моей песни. Она звучала громко, высокие ноты были похожи на царапанье ногтем по стеклу, на визг кошки, которую дергают за хвост, писк комаров. Басовые тона рычали и шипели.  Я услышал, как кто-то заулюлюкал, а потом тем же голосом зарыдал. Я видел, как я неправильно держу руку, как мои пальцы скованны от жути, но я должен был продолжать играть.

Музыка звучала все громче, и мне казалось, что вот-вот у меня польется кровь из ушей. Дело не в громкости, дело в звучании. Я экспериментировал со всеми существующими музыкальными стилями, некоторые из них мне казались поначалу отвратительными, но при долгом прослушивании, я понимал, почему любят и их. На клавиши упало несколько капель крови, и я и правда сначала подумал, что это лопнули мои барабанные перепонки. Я поднял взгляд, и увидел, что кровь течет из труб. Из тех, что сейчас немы, медленным потоком, а из звучащих труб бьет фонтаном.  Я уже не мог перестать играть. Мои пальцы покрылись мелкой красной аэрозолю, но основной поток еще не доставал меня. Капли долетали и до моего лица, и ощущение было, будто я стою на морском берегу в бриз.

Люди в зале снова завизжали от восторга, и я понимал, что мне нужно играть еще громче, чтобы удовлетворить их.  Моя симфония была написана для умеренно тихой игры, но здесь так было нельзя. Крещендо!  Я до боли нажимал на клавиши, но мне все казалось, что я должен делать это сильнее. Я размазывал по белым и черным клавишам капельки крови и грязи, оставляя разводы и отпечатки подушечек пальцев. Поток крови добрался  до верхнего мануала, и стал, как по лестнице стекать вниз. Когда я основательно почувствовал ее под своими пальцами, я, сначала услышал хруст, а потом почувствовал боль в среднем пальце. Он сломался в крайней фаланге и выгнулся наружу. Не такая уж и сильная боль, я мог продолжать играть. Вскоре такое же случилось и с мизинцем и указательным пальцем другой руки. Развитая мелкая моторика важна для музыканта даже больше, чем для хирурга. Руки нужно беречь. Кажется, еще несколько пальцев я вывихнул, костяшки приняли неестественное положение.

Тише, тише, тише. Какое-то помешательство, я должен перестать. Усилием воли я заставил себя не жать так сильно, но перестать играть я не мог. Люди больше не аплодировали и не визжали. Послышался тонкий мальчишечий голос, к которому присоединились другие. Хор мальчиков, я узнал каждого. Кровь точно принадлежала им. Некоторые знания приходили мне в голову, и я не сомневался в их правильности. Я - мудрец или сумасшедший. Лучше бы я сломал еще несколько пальцев, только бы на этот раз почувствовал боль в полную силу. Я бы хотел сконцентрироваться на боли, чтобы не думать о мертвом хоре. В отличие от моей музыки, их голоса звучали чисто. Они каким-то невероятным образом вписывались в звучание. У моей музыки не должно быть слов. В церковном хоре не всегда сразу понятно, что поют, но я вслушался и узнал текст одной из своих самых дурацких последних песен. В ней пелось, что скоро за всеми нами придет крылатый олененок, чтобы бы забрать в волшебную страну, где нам больше не придется оплачивать счета и просыпаться без одеяла. Нам всем просто не о чем будет беспокоиться, и никому не нужны не будут таблетки для счастья. В песне не было никакого смысла, но я знал, что современная молодежь любит абсурдные песни. Любят тексты про наркотики, даже те, кто их никогда не употреблял. А я любил оленят. Все их любят ведь. В ней нет никакого смысла, как они могут ее петь, не должны! Я мог бы сочинить тысячу хороших песен для вас. Вы бы исполнили их, и я стал бы таким же популярным, как, например, Шопен. А когда бы вы выросли, то поняли, что на самом-то деле песни вам не так уж и нравятся.

Мертвецки бледные, как Хенрик, он все старательно тянули ноты, широко раскрывая рты, слегка нахмурившись от сосредоточенности. Раслав увидел, что я смотрю на них. Он перестал петь и сделал шаг ко мне. Что же теперь будет? Он упал на пол и забился в судорогах. Я закрыл глаза.

Они перестали петь, но я не мог остановить себя и продолжал играть. Сидеть с закрытыми глазами страшно, я не знал, что еще мне приготовит Улей. Я не боялся, что они стоят за моей спиной, или у каждого из них вдруг окажется по маленькому ножичку. Это не было страшно не потому, что я был мертв, а потому, что это было бы лучше. Ничего не видеть вокруг было страшно, но в тоже время это было большое искушение, сидеть вот так и не смотреть в их лица. Я должен был.

Когда я открыл глаза, я увидел их сразу. Они были развешаны за края одежды на трубах моего органа. Они больше не напоминали живых совсем ни чем, то есть они висели как мешки, прогибаясь под тяжестью своих тел. Маленьких тел. Видеть их такими было даже ужаснее, чем говорить с Хенриком или наблюдать за тем, как он падает под лед. Потому что теперь реальность их смертей ударила меня в лицо почти также сильно, как когда они умерли. Это я, только я виноват.

Почему я не могу перестать играть? Мелодия становилась какой-то надрывной, менее жуткой, но более чувственной и грустной, будто бы я подбирал саундтрек к своему нынешнему состоянию. Фильм бы про меня был бы комедией или мелодрамой? Или, судя по крови на клавиатуре, ужасы? Страшно смешной фильм. Моя роль главная, и сценарий тоже мой. Все это идет из моей головы, значит, я могу этим управлять.

Я знаю, как выбраться, я найду Яну, я перестану играть эту устрашающую музыку. Все вокруг должно исчезнуть! Только я здесь, никого больше нет, ничего нет! Мою вину в прошлом не изменить, и я был готов за нее страдать всю оставшуюся вечность, но я взял ответственность за Яну, и я спасу ее. Если вокруг меня что-то и есть, то это только вопящие боги, а не мое прошлое!

Мальчики вдруг начали тускнеть, будто бы им поставили высокую прозрачность в фоторедакторе. Они стали похожими на призраков и даже начали раскачиваться. Очертания костела стали размываться, постепенно исчезая полностью. Лишь орган остался неизменен, такой же твердый на ощупь и непроницаемый для взгляда, с измазанными кровью и грязью клавишами. Но я смог перестать играть. Победа! Как бы иронично ни звучало, но от призраков прошлого я до конца так и не избавился, но теперь они, по крайней мере, не были трупами прошлого. Музыка видимо слишком большая составляющая часть меня, поэтому орган остался, и дабстеп на фоне тоже. Остальное исчезло!

Я встал из-за инструмента, это я тоже смог. Нужно было двигаться куда-то дальше, я развернулся и прямо перед собой увидел их и охренел. На месте, где раньше сидели люди в молельном зале, теперь были чудовища. Я не мог придумать более точного слова, чтобы определить их в целом. Большая часть из них напоминала насекомых, остальные же были просто, как самый худший кошмар. У них было много конечностей, зубов, когтей, шипов, глаз, голов, и все неправильной формы. Все оно было агрессивно, то есть каждую лишнюю часть тела можно было использовать для убийства. Или я так просто додумал. Размера они были разного, и среди самых больших, копошились едва заметные маленькие. Они все находились в движении, то ли дрожали, то ли перебирали своими конечностями и жвалами, но все это давало понять, насколько они настоящие.