Подземелье призраков Аккермана - Лобусова Ирина - Страница 30

— Братаны, шухер! Облава!

Стали пересчитывать людей. Выяснилось, что от полка осталось меньше половины. Куда подевались все остальные, никто не мог знать. Японец начал суетиться, кричал, но всё было абсолютно без толку. Пропавшие «красноармейцы» не появились. Впрочем, выяснилось, что бывшие бандиты разбрелись кто «по малинам», кто по домам, а кто даже с концами залег на дно.

К вечеру полк так и не отправился на фронт — собрать сбежавших пока не удалось, а тем, кто проснулся в консерватории, срочно понадобилось опохмеляться. Снова накрыли столы, доедая остатки еды и допивая сохранившееся спиртное.

Японец важно объяснял теперь уже белому как мел Фельдману, что солдаты его гуляют авансом, в счет будущих, пока еще не состоявшихся побед.

Только днем 22 июля, больше чем через сутки с даты отправки, полк удалось кое-как довезти до вокзала, где уже застоялся в ожидании товарный состав.

Опухших от пьянства «красноармейцев» запихнули в теплушки и принялись пересчитывать по головам.

Впрочем, пересчет был прерван погрузкой личных вещей полка, для которых пришлось освободить целый вагон. Провожающее начальство не верило своим глазам.

Люди Японца брали с собой на фронт... ковры, халаты, шелковые ткани, ящики с вином, ящики одеколона, туалетную бумагу, копчености, икру, хрустальные бокалы для шампанского, серебряные столовые приборы, фарфоровую посуду и прочие вещи, без которых на фронте, по мнению бывших бандитов, никак нельзя было обойтись. Когда принялись загружать ящики шампанского и хрустальные канделябры, Фельдман схватился за голову. Японец не понял его недоумения и, став в позу, прокомментировал:

— Мы шо, не культурные люди, или шо?

На самом деле правда заключалась в том, что бывшие бандиты тащили с собой все награбленное, свои самые ценные вещи, опасаясь оставлять их в городе, боясь того, что их имущество, оставленное без присмотра, быстро оприходуют бывшие коллеги по ремеслу. Воры знали свою воровскую породу и не верили в то, что большевики смогут установить железный порядок. А потому самое ценное забирали с собой.

Загрузка багажа и прощание с полком длилось ровно 9 часов. Уже поздним вечером пестрое воинство Мишки Япончика наконец-то заняло свои места, и поезд тронулся. Состав отправился по маршруту Раздельная—Вапнярка—Томашполь—Тульчин—Рудница—Бирзула. В Бирзуле полк должен был поступить в распоряжение Якира и Котовского.

Но уже в Раздельной вдруг выяснилось, что из двух тысяч солдат, записанных в полк, осталось всего 800. Остальные сбежали. К погрузке в поезд на вокзал не явились 300 студентов и 900 воров. Еще по дороге, на промежуточных станциях, сбежало 96 человек. В результате из двух тысяч у Мишки Япончика осталось только 704 человека...

Протрезвев по дороге, бандиты быстро сообразили, что попали в авантюру с весьма плачевным исходом. И принялись бежать, возвращаться в Одессу, чтобы хоть как-то сохранить свою жизнь.

23 июля 704 бойца полка Мишки Япончика прибыли в Бирзулу. Там был устроен новый парад, хотя уже и не такой яркий и пышный, как был в Одесссе. Полк признали боеспособным и включили в бригаду, которой командовал Григорий Котовский. Тот помог с обмундированием и отправил к месту постоянной дислокации — в село Голубовку, недалеко от Бирзулы.

Обстановка на фронте складывалась крайне тяжелая. Петлюровцы успели выйти к Балте. Отряд под командованием атамана Волоха и дивизия атамана УНР Тютюнника, состоящая из бывших григорьевцев, вели ожесточенные бои за Жмеринку. Три советские дивизии Якира, около семи тысяч красноармейцев, были отрезаны от основных сил Красной армии на подступах к Одессе. Командование Красной армии стремилось любой ценой возвратить, отбить у петлюровцев станции Жмеринка и Вапнярка и восстановить связь с основными силами, считая, что только так можно удержать все Причерноморье.

Таким образом полк Японца попал в самую горячую точку фронта, в то самое место, где шли основные бои. Это место ничем не напоминало родную Одессу, за пределы которой Мишка Япончик вообще никогда не любил выезжать.

Было около трех часов ночи, когда, пошатываясь, разгорячившись от выпитого коньяка, Таня вышла из зала консерватории — в самый разгар банкета. У нее мелькнула мысль найти извозчика, но вечер был таким теплым и тихим, что ей вдруг страстно, больше всего на свете, захотелось пройтись под звездами. Тем более, что до дома в Каретном переулке было всего два квартала пешком.

И Таня пошла. Конечно, это была безумная мысль — расхаживать в вечернем платье в три часа ночи, даже если большинство местных бандитов знают ее в лицо. Запрокинув голову вверх и немного пошатываясь, Таня двинулась в ночь, глядя на кружащиеся в ее глазах точки, расплывавшиеся в радужные, яркие, веселые круги. Звезды танцевали над ней.

Это был веселый, жизнерадостный танец — может быть, танец ее свадьбы. И там, наверху, сияющими, самыми яркими точками были три самые родные, самые близкие звезды — бабушка, Гека, Алексей... Может быть, они хранили ее, эти три звезды, самое прекрасное и ценное, что было у нее в жизни. И, пошатываясь, Таня протягивала к ним руки, разговаривала с ними, смеялась, шутила, прикладывая их к своему разбитому сердцу. На земле у нее все равно никого уже не было...

Так, увлекшись беседой со звездами, которые все еще танцевали над ней, Таня перепутала поворот и свернула на Кузнечную улицу — раньше, чем было надо. Нужно ли говорить, что такое возможно только на пьяную голову? Неожиданно для самой себя Таня выпила больше, чем рассчитывала, и спиртное сыграло с ней злую шутку. Она дошла буквально до половины квартала Кузнечной, не понимая, как оказалась здесь.

А потом... Потом глаза ее, вдруг вернувшие себе всю четкость зрения от увиденного, неожиданно уперлись в одну точку. Это была вывеска «Литературное кафе “Обоз”». А на стене, под вывеской, была огромная, яркая, красочная афиша — «Стихи Зелены Шор. Современные революционные стихи читает автор. Вечер красной поэзии. Только в «Обозе» самая эпатажная поэтесса века — Зелена Шор!» И дата — завтрашний вечер.

Таня застыла на месте как вкопанная, и звезды вместе с коньяком вылетели из ее головы. Зелена Шор... Вечер Зелены Шор... Она почувствовала, как у нее подкашиваются ноги. Значит, Зелена Шор приехала из Киева в Одессу, хоть и на один вечер... Значит, она приехала не одна.

Таня задохнулась, закашлялась, мгновенно протрезвела от выпитого и бегом помчалась в свой Каретный переулок, который был расположен совсем близко, чтобы там закрыться от этого страшного мира и постараться забыть обо всем.

Утро, плавно перешедшее в день, подарило ей мучительную головную боль, разбитость во всем теле и мысли, от которых ей хотелось залезть под стол. Все еще не понимая, явью или сном была привидевшаяся ей афиша, Таня вдруг возомнила, что должна пойти туда. Чтобы увидеть эту женщину — хотя бы одним глазком.

Мысль со всех сторон была совершенно безумной. Что могла дать ей эта встреча, кроме новой боли? Ведь встреча с Володей лицом к лицу просто могла ее убить! Таня прекрасно понимала это, но тем не менее мучилась — нечто необъяснимое влекло ее в подвал.

Она дошла до абсурда. Днем вышла из дома и пошла на Кузнечную, чтобы убедиться в существовании афиши. Да, она была на месте, значит, не привиделась ей. Мучаясь, словно с нее заживо сдирают кожу, Таня вернулась домой.

Поздно вечером, около 10 часов, когда поезд, увози­вший на фронт полк Мишки Япончика, только-только отошел от перрона одесского вокзала, Таня переступила порог литературного кафе «Обоз».

Поэтический вечер был в самом разгаре. Таня разглядела высокую, худую, очень коротко стриженную женщину, которая с возвышения заунывным голосом читала стихи. Смысл слов она не могла разобрать, как ни старалась. Все вокруг пили, курили, орали, хлопали, создавая ту самую какофонию звука, которую она уже здесь слышала.

— Эй, рад вас видеть! — хлопнул ее по плечу коренастый брюнет, тот самый, с которым Таня разговаривала в первый раз. — Здорово, что вы опять при­шли! Сегодня редкий вечер! Зелена приехала из Киева буквально на несколько дней — проводить брата на фронт. И вот согласилась почитать нам.