Южная роза (СИ) - Зелинская Ляна - Страница 23

              -… дикарей вроде меня? – продолжил Форстер её фразу. - Или вроде гроу? Вы ведь это хотели сказать, синьорина Миранди? – казалось, он явно наслаждается её промахом - таким довольным было его лицо и таким цепким взгляд синих глаз. – Так ответьте на мой вопрос: к чему тогда были ваши извинения, если вы считаете меня дикарем? Это была просто попытка сохранить лицо? Побыть милой воспитанной южанкой? Ну же? Честность на честность, синьорина Миранди. А потом я отвечу на ваш вопрос о том, чего я стыжусь, а чего нет.

              Было видно, как забавляет его этот разговор, как внимательно он всматривается в лицо Габриэль, а на его собственном лице при этом отражались противоречивые эмоции. Казалось, что ему одновременно и смешно, и немного обидно, а ещё - очень любопытно.

              -Честность на честность? Извольте! – выпалила Габриэль, понимая, что уже никакие приличия на свете не удержат её от того, чтобы сказать этому наглецу всё, что она думает. – Я решила извиниться не ради вас, а ради себя. Потому что настоящая южанка не должна идти на поводу у грубости и невежества! Не должна опускаться до такого уровня, за которым теряются всякие границы воспитания. Увы, я не смогла остановиться и сожалею об этом, - она всплеснула руками, - ведь грязь, как известно, липнет к тем, кто прикасается к ней. Но я бы извинилась, будь на вашем месте кто угодно! Как и вам следовало сразу же извиниться за ваши рассуждения о том, что принципы любой девушки можно купить за пару шляпок и туфель! Особенно учитывая то, что о них узнали посторонние. Вы говорили обо мне гадкие вещи! Вы унизили меня перед обществом. Вы были неправы, и любой воспитанный мужчина, обладающий внутренним благородством, извинился бы за подобное мнение. И ему было бы стыдно, что оно стало достоянием общественности. Но вам, наверное, нужно ещё объяснить, что такое «внутреннее благородство»?

   В последние слова она вложила весь сарказм, на который была способна.

              -Какая пылкая речь, синьорина Миранди…

              Форстер сделал паузу, посмотрел на темнеющую гладь пруда и зажженные фонари, которые слуги спускали на воду с мостков, и продолжил уже без всякой насмешки:

              - Хорошо, честность за честность. Но сначала давайте-ка кое в чём разберемся. Я не извинился не потому, что не обладаю, как вы выразились, «внутренним благородством». А потому, что не чувствую вины за свои слова. А извиняться в силу традиций – увольте! Я действительно сказал, что принципы любой девушки не устоят против новой шляпки и туфель. И это было сказано в личной беседе в тех выражениях, в которых я привык общаться с друзьями. В этой ситуации стыдно должно быть тому, кто подслушал его и сделал достоянием общественности. Так вот, туфли и шляпки, в данном случае лишь метафора, фигура речи. Смысл в том, синьорина Миранди, что я вошёл сюда «презренным гроу», как изволила выразиться одна достопочтенная синьора, а по прошествии двух дней добрая треть этих милых дам готова отдать за меня замуж своих дочерей. И всё потому, что синьор Грассо шепнул им на ухо пару слов о размерах моего состояния. Их принципы тут же были принесены в жертву возможности регулярно иметь в гардеробе новые туфли и шляпки, не смотря даже на «мой способ заработка», как вы изволили выразиться. И это уже не фигура речи. Поэтому я не вижу необходимости извиняться за то, что является правдой.

              Форстер скрестил руки на груди и добавил уже мягче:

              -Но это всё неважно, потому что поговорить с вами я хотел совсем о другом. И пусть ваши извинения неискренни, я всё равно их принимаю, и совсем не сержусь на вас за эту детскую шараду, потому что…

              ...О Боже! Какая снисходительность!

              Кажется, Габриэль в жизни не испытывала такой злости, она даже топнула ногой и, махнув сложенным веером, в нарушение уже всяких приличий прервала мессира Форстера, воскликнув:

              -Вы не желаете извиняться, тогда и я беру свои извинения обратно, раз, по-вашему, они неискренни! Вы… вы отвратительны в самолюбовании своим богатством, мессир! Вы говорите, у вас есть внутреннее благородство? Как бы не так! Оно не присуще нуворишам вроде вас! Внутреннее благородство не позволяет воспитанным людям кичиться тем, что они богаты! И уж тем более не позволяет им кричать на каждом углу о том, что они могут купить любую женщину, как какую-нибудь овцу! Вы могли просто извиниться за свои слова, даже если в душе с ними не согласны! – воскликнула Габриэль, взмахнув руками.

              Она попыталась разложить веер, чтобы как-то унять волнение, но веер выскочил из рук и упал на мостик, и Форстер тут же наклонился, поднял его, но не отдал Габриэль, а произнес, не сводя с неё глаз:

              -И кто из нас лицемер? – он усмехнулся. - Вы же просили честности, синьорина Миранди. А быть честным - это как быть голым. Не всегда красиво, и не всем нравится. Я называю вещи своими именами, а вы предпочитаете смотреть на удобную ширму. Вы прекрасно понимаете, что прячется за ширмой, но делаете вид, что так и надо. Но глубоко внутри вы знаете, что я прав насчет «принципов, туфель и шляпок». И поэтому злитесь на меня.

              Он чуть наклонился вперёд и тон его голоса снова изменился, стал совсем другим, ещё более серьёзным:

              - Поверьте, я сожалею о том, что произнес тогда эти слова, но не за их смысл, а потому что они были вам неприятны, и лишь поэтому. Считаю ли я, что вас можно купить за дюжину шляпок? Хм. Надеюсь, вы не утопите меня в пруду, как эту маску, но я изучил финансовое положение вашей семьи, Элья…

              -Что? – Габриэль чуть не задохнулась от этой наглости. – Да как вы… Да кто дал вам такое право!

              -Погодите возмущаться. Дослушайте сперва. Ваш отец, безусловно, прекрасный, умный и очень интересный человек. Но во всём, что касается денег, он - полный профан. Он ввязался в одно очень сомнительное финансовое предприятие, и совсем не понимает, как управлять ситуацией. И не осознает, чем это может закончиться. И судя по тому, что я от него слышал, он собирается рискнуть всем, что у вас осталось. Я, конечно, дал ему несколько советов, но, для человека ничего не знающего о рынке ценных бумаг, они - как утопающему соломинка. Если так пойдёт дальше, то к концу зимы ваша семья останется без единого сольдо. Вам следует подумать о себе, Элья. Что вы будете делать, когда это случится? – спросил он негромко.

              Габриэль показалось, что у неё даже горло перехватило от такой наглости.

              ...Он изучил их финансы? Милость Божья!

              -Как вы смеете говорить такое? Какое вам вообще до этого дело? И кто позволил вам копаться в делах нашей семьи? С чего вы вообще взяли, что я нуждаюсь в ваших советах? – выпалила она, шагнув навстречу Форстеру.

              Если бы можно было влепить ему пощечину, она бы так и сделала, но её удержали от этого последние остатки благоразумия. Хотя… они были одни на этом мостике, и плевать, что подобное непозволительно, Габриэль было уже всё равно. И если бы он снова усмехнулся, она бы ударила его, не задумываясь, но Форстер лишь похлопал веером по перилам и произнес без всякого сарказма:

              - Может, это и не моё дело… Может, вы и не нуждаетесь в моих советах. Но кое-что о вашем «зефирном обществе», «в котором все поддерживают друг друга» вы должны знать. Оно будет молча наблюдать, как тонет ваша семья, вздыхать и называть вас «бедняжкой». А когда вы окончательно пойдёте ко дну, совсем как ваша маска – все просто отвернутся, и никто не станет вам помогать. Потому что вы больше не сможете позволить себе вести такой образ жизни, какой соответствует их представлениям о приличиях. Вы станете обществу не нужны. Знаете, что вас ждет, Габриэль?

              Он снова похлопал веером по перилам и добавил резко, не считая нужным щадить её чувства:

              -О вас говорят, что вы умная девушка. Перестаньте быть ребёнком, перестаньте злиться на меня из-за всяких глупостей и посмотрите правде в глаза. Вас ждет участь чьей-нибудь приживалки - экономки богатой родственницы, живущей на мизерное жалованье. Либо жены торговца тканями, посудой или бакалейщика. И как скоро общество, за которое вы так цепляетесь, вышвырнет вас наружу? В их понимании, выйдя замуж за лавочника, вы опошлитесь и станете недостойны этих прекрасных садов, - он указал её веером на темнеющие в сумерках деревья, - а став экономкой или гувернанткой всё, что вы получите - вечное снисхождение к так называемой вашей «незавидной участи». И воспринимайте это как совет, - он снова понизил голос и произнёс негромко, и даже с каким-то участием, - но сейчас у вас только один выход, Элья – смирить свою гордость и продать подороже то, что у вас ещё осталось: вашу молодость, красоту и родовую кровь, чтобы удержаться на поверхности. И если вам удастся сделать это не за «дюжину шляпок» – я искренне извинюсь перед вами за все свои слова. Увы, в этом мире всё продается и покупается, Элья. Не за пару туфель, так за дюжину, не за дюжину, так за сотню. И вы в том числе. И я.