Золото скифов - Колчина Нина - Страница 12

Игорь развел руками и простодушно улыбнулся, глядя на бабу Нату.

Она сидела за столом великолепной Солохой. Сашка сделала обещанный макияж и прическу. Сразу стало ясно, что на «бабу» она совсем не похожа. Коричневый газовый шарф мягко вплетен в темную косу, короной уложенную на голове. Пестрый платок на плечах. Соболиные брови, матовое лицо…

Счастливый день! Баба Ната радовалась, что брат приехал именно сегодня, видит, какая сестра красивая, все к ней с уважением и любовью. Она переводила взгляд с Игорька на Сашку, с Сергея на Надю, понимая, что им хорошо, и благостно ощущала свою сопричастность…

«Щоб всигда так було!» — мечталось ей.

В конце мая — начале июня на Москву обрушилась жара, да такая рьяная и упорная, что скоро успела надоесть.

Баба Ната, не очень-то доверяя взбесившемуся климату, — вдруг закроется солнце облаками и тучами на все оставшееся лето?! — вытащила на балкон матрацы и подушки. Пусть проветрятся да прожарятся и потомятся. Долго потом солнцем пахнуть будут! Московские хозяйки то ли отвыкли от этой обязательной, на взгляд бабы Наты, процедуры, то ли никогда и не привыкали. А напрасно! Сон здоровый будет. Но что городские понимают в том, как надо дом вести?

Ох, бывало, школила ее мать! Еще маленькую, девчонку совсем, а учила и хату отмывать — блестеть должна, на постельное белье сил не жалеть — хрустело чтоб белизной и крахмалом, кастрюльки песком надраивать. Перевернет вверх дном и, если увидит следы копоти или недочищенной пригари, может и за косу дернуть.

К десяти годам она умела готовить почти то же, что и мать, а в двенадцать даже с тестом управлялась не хуже. Родители умерли давно, и выйди она замуж раньше Миколки, так и осталась бы главной хозяйкой в отчем доме. Но к чему гадать, как было бы, если?..

Жены Миколкиной она не полюбила — молодая, нахальная, горластая. Чтоб не рассориться из-за нее с братом, осталась тогда баба Ната в Москве с Сергеем и Надей. А вскоре у матери Сергея случился инсульт. Кому ухаживать? Сергей с Надей студентами были, да и не женаты еще, жили порознь. Она Миколку отправила домой, а сама, можно сказать, переселилась в больницу. Даже на свадьбу к брату не поехала. На Украину вернулась через год. Не удалось выходить матушку. Почти никаких улучшений после больницы не произошло — ни с постели не встала, ни речь не наладилась. Царствие ей небесное!

В отчем доме всем заправляла невестка, и Нате там было неуютно. Вот тогда она самую большую в своей жизни глупость сделала. Замуж вышла.

Появился в их краях парень непонятный. То ли гостил у соседей, то ли угол снимал. И повадки какие-то незнакомые. Не деревенские и не городские… Взял он, наверное, своей загадочностью. Кто непонятный — к тому всегда бабы тянутся. Вот и к соседу ее многие тянулись, но повезло дурам — Натка отбила. Расписались. В дом его привела. Думала свое положение упрочить: и сестра старшая, и муж при ней — все как у людей.

Но куда там! Вместо солидности и уважения — позор да насмешки.

…Пьяницей он оказался горьким. И блатным. В прошлом три года тюрьмы. Делать в доме ничегошеньки не умел, поскольку дома-то настоящего никогда не имел. Был бы еще ночью горячим, может, Натка и подержала бы около себя. Но и здесь неудача! Пропил, видно, свою силу мужскую. Миколкина жена услышала раз, как Натка мужа упрекает, что проку от него никакого ни днем, ни ночью. И поддела. Что ж, дескать, мужика себе такого нашла — ни кола ни двора? Змея! Но что скажешь? Права!

Натка выгнала его прочь. На другой день села писать Сергею с Надей — они были женаты уже два года. На Наткино письмо отозвались сразу, к себе пригласили. Она тогда думала — поживет у них немного, уймутся деревенские сплетники, потом вернется. Но вот как вышло!

А вскоре после ее приезда в Москву от Сергея ушла Надя, и оставить его одного Ната не могла — в таком он был горе. Попивать даже стал. Ох и намучилась она с ним! Ночи почти не спала. Боялась — он либо с собой что сотворит, либо дом сожжет со своим ночным курением. Подойдет она, бывало, к его комнате и прислушивается — жив ли. Один раз услышала — плачет. Извел себя. Худой стал, страшный.

Надюха вернулась через три месяца. Тоже не красавицей! А Натка так и осталась с ними. Потом Игорек родился, Сашка… Полюбила их, как родных детей, и заботилась, как о своих. На лето, когда маленькими были, к себе на Украину увозила, чтоб воздухом подышали, в море покупались.

Сейчас загуляли оба, а ни отца, ни матери нет рядом. Надя вчера звонила. Сказала, что в Москву собирается. Ната ей жаловаться на детей не стала, но, когда та спросила, много ли гуляют, честно ответила, что много.

…Они тоже понимали, что много, но отказать себе в удовольствии не могли. Сегодня Альбинка собрала всех на даче; Игорек вот-вот к отцу уезжает, сама Альбинка и Сашка с Глебом сдали утром экзамен по английскому. Можно и отдохнуть. После двух лет усиленных занятий с мгимовским преподавателем для нее и Глеба этот экзамен — просто ерунда! А вот Сашок, бедный, потел.

Сейчас, потея уже от жары, причем всей компанией, они лежали прямо на дощатом полу небольшой купальни, или «купалки», как говорили в «Архангельском», и обсуждали прошедший экзамен. Сашка получила трояк, что немудрено — не готовилась, во-первых, и, во-вторых, тема досталась… караул! «Ордена комсомола»!

— Троешница моя! — Глеб протянул руку и дотронулся до Сашкиной коленки. — Ты английский учи! Советская девушка должна владеть иноземными языками.

Ритм его речи, такой неспешный и осторожный, а также чуть небрежное прикосновение к ее телу сводили Сашку с ума. Она повернулась к нему лицом. Глеб загорал на спине, прикрыв глаза. Ей так хотелось поцеловать густые темные ресницы. Красивый какой! Кожа чистая, здоровая; отливает на солнце перламутром, как шкура молодого тюленя.

Глеб совсем недавно начал бриться, но волосы пробивались на груди не по-юношески густо, чем он втайне гордился. Если представлялась возможность расстегнуть верхние пуговицы рубашки — всегда расстегивал.

Опустить взгляд ниже плоского живота к выступающему бугорку плавок Сашка не смела. В общем, это было нелепо, так как то, что скрывалось под ними, она видела уже много раз. Правда, мельком. Смотреть ТУДА специально не мог заставить ее даже Глеб. Сашка так сильно смущалась, что однажды, когда он слишком настаивал, даже расплакалась.

— Все! Зажарился! — бессильно выдохнул Игорь и нырнул в речку.

Альбинка села на дощатые ступеньки и опустила ноги в воду. Элегантный темно-синий купальник плотно обхватывал фигурку двумя маленькими полосками. Бретельки, отделанные какими-то гранеными стекляшками, игриво сверкали на солнце.

— Тебе тоже такой купальник пойдет! — тихо сказал Глеб Сашке.

Да, пойдет. Но про покупки можно забыть… Сто пятьдесят рублей — все, что скопила, — отдала дяде Миколе. Остальные дал Глеб. Она честно просила в долг, но он даже обсуждать это не стал, заявив, что возвращать деньги не надо. Не без интереса перебирал содержимое «Крымской смеси», предложив сразу перепродать. Когда Сашка отказалась, он вручил ей двести рублей и сказал, что клад теперь будет общий. «Бусики себе сделаешь?» — посмеялась она тогда.

Вещи из клада совершенно околдовали ее. Дома, накинув на коробку какую-нибудь тряпку, чтобы не увидели ни Игорь, ни баба Ната, она шла в ванную. Там, закрывшись на замок, садилась на ящик для грязного белья и по очереди клала на ладошку то бусинку, то серьгу, то амфорку… Нет, так не пойдет. Это надо рассматривать под лампой, в лупу.

Придумав довольно глупый предлог, Сашка поставила задвижку на дверь своей комнаты. Склонившись над письменным столом и не боясь, что кто-то войдет, она засиживалась далеко за полночь, пытаясь очистить бусины от окислительной корки. Как это делается, она не знала и придумывала разные приспособления, фиксирующие волшебный шарик то в одном положении, то в другом. Подолгу рассматривала помятую серьгу, гладила пальчиком золотой щиток со следами голубой эмали и мечтала, что когда-нибудь сама сможет ее реставрировать.