Золото скифов - Колчина Нина - Страница 16

Но одно дело начальнику, другое — его сыну. Игорь не хотел пользоваться отцовскими привилегиями, да и приятельские отношения с Румыном сыграли не последнюю роль в его нежелании оставить палатку. Он смотрел на Румына с большой симпатией и доверием, которые только усиливались на фоне сердечного расположения к нему Сергея Матвеевича.

Была у Румына одна странность, можно сказать, бзик — неимоверная, патологическая брезгливость, которая заставляла его в ужасе отворачиваться от чихнувшего или не садиться на скамейки и стулья в общественных местах. Толпа, скученность, не позволяющие окружить себя некой санитарной зоной, были для него настоящей пыткой. По этой причине Румын ненавидел метро, а наземным транспортом пользовался в исключительных случаях, и то не в часы пик. В основном ходил пешком, превращаясь постепенно в марафонца и покрывая в течение дня какие-то нереальные для современного человека расстояния.

Особым ритуалом было мытье рук. Румын обрабатывал их только со щеткой, безжалостно втирая в кожу пену дешевого полухозяйственного мыла. При возможности еще и водкой дезинфицировал, распространяя такой ядреный спиртовой аромат, что хоть закусывай! Пересушенная раздраженная кожа мстила незаживающими трещинками, болезненной краснотой и непрекращающимся зудом…

Игорь, наблюдая антисептические причуды Румына, даже удивлялся, что тот полюбил археологию. Действительно полюбил и, копаясь в земле, начисто забывал о микробах.

Румын жалел, что Игорю не довелось увидеть курган в полный рост — он застал только невысокую насыпь гигантского основания. Раскопки великолепного четырнадцатиметрового красавца велись уже второй год, и в этом сезоне их предстояло закончить. Работали с утра до вечера, без выходных, и Игорь сильно уставал с непривычки. Болели руки, шея; ломило спину, но в награду ему очень скоро довелось испытать пьянящую радость первой археологической удачи. Снимая слой грунта, он наткнулся на остатки строительных носилок, забытых здесь при возведении насыпи. Дерево почти истлело, а железные детали сохранились неплохо. Находка зарядила его необычайным энтузиазмом и надеждой, которые росли с каждым днем по мере приближения к погребальным камерам.

Каждый курган уникален! Каждый хранит тайну чьей-то жизни. И смерти. Какая это была жизнь, кто оплакивал эту смерть — не узнать никогда. До поры до времени не знаешь даже, сколько в кургане погребений, к какой эпохе они относятся и что разрушила лопата кладоискателей. Почти до окончания экспедиции археолог томится неизвестностью. Что принесут раскопки самой могилы — яркие находки или досадное разочарование? С покаянным чувством перед теми, чей прах тревожит, и ответственностью культурного человека перед потомками, он осознает печальный факт — раскопки кургана есть в конечном счете его полное уничтожение…

Ведутся раскопки по давно отработанной системе: через центр кургана проходит нетронутая полоса земли — «бровка», по обе стороны от которой пласт за пластом срезается насыпь. Бровка убирается в последнюю очередь и требует постоянного и пристального внимания археолога.

Слой бежево-желтого цвета в бровке показался в прошлом году, когда основная часть насыпи была уже снесена. Это материковая почва, выброшенная в древности при рытье могилы. Появление светлого слоя означает, что захоронение совсем близко и наступает новый этап раскопок. Собственно, он наступил еще в прошлом сезоне, и бульдозер сразу сменила лопата. В нынешнем — работают преимущественно мелкими, почти ювелирными инструментами — ножами, мастерками, щеточками, скальпелями…

Когда насыпь полностью сняли, стала ясна общая картина погребений. На зачищенной поверхности четко проступили границы могильных шахт — одной центральной и двух боковых. Завтра начнется разборка перекрытий боковой восточной. Наступал самый ответственный и интригующий момент раскопок, и это определяло настроение всех участников экспедиции. Даже конец рабочего дня не принес обычной для этого часа веселой суеты и разноголосого гама. Лагерь притих. Лишь транзистор хрипло вещал из чьей-то палатки о предстоящей московской Олимпиаде.

В воздухе словно растворилось напряженное ожидание… Завтра… Завтра…

В проем юрты, не затянутый войлоком, была видна зеленая степь — далеко-далеко, до самого горизонта, где она сливается с небом, чистым и голубым. Около юрты, не выпуская из виду темный проем входа, пасся конь — высокий, огненно-рыжий царский любимец.

— Борисфен, — тихо, почти одними губами позвал из юрты царь.

Чуткий конь поднял голову, посмотрел в сторону хозяина и ласково повел ушами. Иданфирс, так звали царя, вдруг с грустью подумал, что если его убьют в этом походе, то вместе с ним под курганом похоронят и Борисфена — любимого солнечного красавца.

С толстой конопляной полстины царь взял чашу с вином и отпил глоток. Не выпуская ее из рук, стал рассматривать со всех сторон: позолоченная снаружи и изнутри, с толстым золотым ободом по краю и слегка отогнутыми ручками-кольцами. Он привык к этой чаше и всегда возил с собой — гордое воспоминание о первой победе! Иданфирсу было четырнадцать лет, когда его стрела впервые поразила неприятеля. Согласно скифскому обычаю он сам обезглавил врага, выпил его теплой крови, а из черепа царские мастера сработали эту чашу. Чем дольше смотрел на нее скифский царь, тем сильнее хотелось сделать такую же из черепа персидского царя Дария!

Он так крепко сжал ручку-кольцо, что побелели пальцы…

Вести о том, что Дарий с огромным войском переправился через многорыбный Боспор[3], покорил племена Фракии и остановился станом на берегу Истра[4], дошли до Скифии. Захватнической цели своего похода Дарий не скрывал. Даже установил по пути мраморные столбы с наглыми надписями: прибыл, мол, походом на скифов самый доблестный из всех людей — Дарий, царь персов и всего азиатского материка… Фракийские племена подчинились Дарию без боя. Только геты, самые храбрые и честные среди них, оказали сопротивление, но были смяты персами.

Вспомнив отважных и наивных гетов, Иданфирс не мог сдержать улыбки. Это племя считает себя бессмертным. Они, мол, не умирают, а переходят жить в блаженную обитель к богу Салмоксису. Если жизнь в обители им не понравится, геты могут без всяких препятствий вернуться назад. Они так почитают своего Салмоксиса, что защищают его даже во время грозы, пуская стрелы в сверкающую молнию. А между тем в Скифии доподлинно знают — никакой он не бог, а обычный человек! Незнатного происхождения, был рабом у известного эллинского мудреца Пифагора, возомнил себя таким же великим мыслителем и захотел славы. Став свободным, разбогател и вернулся на родину к глуповатым гетам. Общался с горожанами, устраивал для них изысканные угощения и рассказывал о блаженной обители. А тайком от всех строил себе подземные покои, куда вскоре и уединился на три года. Его оплакивали, как умершего, и всей душой по нему тосковали. На четвертый год, однако, Салмоксис вновь явился гетам, и те уверовали в его учение.

…Как только Иданфирс узнал, что Дарий построил мост через Истр и вот-вот начнет переправу, он приказал отправить кибитки с женщинами и детьми в глубь степей и созвал совет царей окрестных племен. Иданфирс не предполагал даже, что большинство царей проявят такое скудоумие! Как ни убеждал их в коварстве Дария — покорит Скифию и соседей не оставит в покое, только объединившись можно противостоять персам, — лишь немногие пошли на союз со скифами.

Среди них племя будинов; но Иданфирс сомневался, будет ли от них толк в бою. Живут по эллинскому образцу. Почитают бога Диониса, время от времени впадают в вакхическое исступление… А союзу с савроматами рад! Смелые, воинственные. Женаты на амазонках, не уступающих в искусстве конных лучников своим мужьям. Вместе промышляют охотой и грабежом. Многие амазонки даже лишают себя правой груди, чтобы ловчее было держать лук!