Золото скифов - Колчина Нина - Страница 29

На следующее утро Зимин-отец спросил у сына, что они с Альбиной решили.

— Вернусь из экспедиции, и поженимся.

В голосе Игоря Сергей Матвеевич радости не услышал.

— Я понимаю твои сомнения, сынок, но, похоже, эта девочка действительно любит тебя очень сильно. Решил жениться — не обижай ее равнодушием! — Зимин помолчал. — Я тебе прямо скажу — ты мне вчера не понравился!..

Игорю же явно не понравилось то, что сказал отец. Он поморщился даже от досады, но выговаривать отцу за вмешательство в личную жизнь не стал. Ограничился предположением:

— Я думал, пап, ты не захочешь породниться с семьей Ульянских после того, что произошло…

Роль жениха поневоле, которую он разыграл при Альбинке, Игорю тоже была неприятна. Ни в коем случае не хотел он обидеть девочку, но представить, что входит в ее семью и как ни в чем не бывало общается с дядей Володей, не мог. Отец хоть и говорит сейчас, будто понимает все его сомнения, — вряд ли отдает себе отчет в том, что после пережитого шока снова придется вернуться к дружескому общению с Ульянским. Нет, уже не просто дружескому — родственному! Игорь вспомнил, как, обнимая вчера плачущую Альбинку, строил свадебные планы на осень и сам не знал, верит себе или нет.

Сашка, с которой всегда жили душа в душу, смотрела хмуро и неприветливо. Ее колючий взгляд в сердце Игоря отзывался тоской и сознанием неправильно проживаемой жизни.

К Альбинке она отнеслась с поистине сестринским участием, изобретательно предлагая подруге свежие и убедительные свидетельства любви Игоря. Альбинке больше всего на свете хотелось быть убежденной. Под сладким натиском Сашкиных доводов она успокоилась и все реже вспоминала тот вечер, когда пришла к Зиминым объясниться и отдать Игорю руку и сердце.

Сашка оказалась прекрасной утешительницей, но не предполагала, что вскоре им с Альбинкой придется поменяться местами.

В конце третьего курса в автомобильной копилочке Глеба набралась наконец сумма, достаточная для покупки «жигулей». Заветная мечта должна была вот-вот осуществиться, когда до Глеба дошел слух, что его однокурсник, сын азербайджанского партийного босса, продает свой «опель». Два года Глеб любовался его элегантной тачкой — и вот… ее можно купить!

Им овладело лихорадочное желание стать хозяином темно-вишневого сокровища. Не хватало полутора тысяч, и Глеб заметался по Москве. Отец отказался дать деньги по соображениям принципиальным — нечего, дескать, пижонить! Родственники, не получив добро от Большакова-старшего, не посмели субсидировать покупку, у друзей-приятелей можно набрать рублей триста, ну, от силы пятьсот. Не больше!

Единственный, кто согласился одолжить большую сумму, был сигаретный барыга. В долг он давал под проценты, всего на два месяца и требовал залог. Глеб бросился к Сашке. В качестве залога ему нужен был Миколкин клад.

— Через два месяца верну! — уверенно пообещал он.

У Сашки такой уверенности совсем не было. Где он возьмет деньги через два месяца? Да еще с процентами? Скорее всего, «Крымская смесь» останется у барыги. При одной только мысли об этом у нее заныло сердце. Ни за что! Не расстанется она с Миколкиным кладом! Глеб поворчит, поворчит и успокоится. Либо найдет деньги в другом месте, либо откажется от «опеля». Прав Большаков-старший — нечего пижонить!

Глеб, однако, не успокоился и, когда окончательно стало ясно, что, кроме как у барыги, денег достать негде, заявил о своих правах на Миколкин клад.

— Сашенька, подруга моя дорогая! Ты, надеюсь, не забыла, как эти бирюльки покупались? — нахально и отвратительно спросил Глеб. — Или, думаешь, мы в расчете? Отработала, так сказать?

— Ты с ума сошел, — пролепетала Саша.

Слезы, отчаянные и горькие, полились градом…

— Как он может так мерзко разговаривать со мной? — спрашивала она Альбинку, рыдая у нее дома на Большой Бронной и приканчивая пачку сигарет.

В историю покупки Миколкиного клада Альбинку пришлось посвятить. Она удивленно покачивала головой, словно не верила, что у Сашки были от нее секреты, но «сокровищную» тему развивать не стала.

— У него от этого «опеля» мозги набекрень съехали. Подожди. Скоро придет в себя и позвонит, — успокаивала она подругу.

Глеб позвонил Альбинке в тот же вечер и позвал Сашку к телефону.

— Ты не надумала? — проскрипело в трубке.

— Извиниться не хочешь? — В Сашкином голосе явственно прозвучали строгие Надины интонации.

— Я спрашиваю, ты не надумала отдать мне цацки?

Сашка помолчала и жадно затянулась сигаретой.

— Знаешь, Глеб, а ты мудак.

— От курвы слышу.

…Вот и вся любовь!

Сашка и Глеб не виделись неделю. За это время он успешно провернул финансовую операцию. Сказал отцу, что готов купить «жигули», и, воспользовавшись его связями, в обход длиннющей очереди стал автовладельцем. В тот же день он отдал машину своему барыге и получил сумму, достаточную для покупки «опеля».

Отец устроил небывалый скандал. Рвал и метал. Называл сына «грязным спекулянтом», потрясал кулаками и говорил, что теперь может лишиться партбилета. Он даже счел нужным объясниться с Ульянским по поводу безобразного поступка Глеба. Министру пришлось выслушать соображения шефа о нормах и традициях партийной морали применительно к советскому чиновнику высокого ранга, правда высказанные с дружеским участием. Но Большаков долго не мог простить сыну унижения и страха, пережитых в кабинете Ульянского.

На новой машине Глеб приехал к Сашке в Строгановку, но разговаривать с ним она не стала. Он сделал еще одну попытку примирения. Долго караулил ее в подъезде на Большой Садовой, но когда дождался и подошел, то получил пощечину.

Осенью он предложит Сашке пожениться, но к тому времени ее обиды нарастут как снежный ком, да и предложение пройдет на фоне таких ошеломляющих событий, что она его не примет.

Раннее июльское утро было таким ясным и тихим, что хотелось раскрыть навстречу ему руки и раствориться в прозрачной свежести. Редкие легкие облака нежными перышками касались высокого синего неба, предвещая сухой и жаркий день. В позе васнецовской Аленушки Альбинка сидела на влажноватых от росы досках купальни и смотрела на Цыганку. Темная гладь воды то здесь, то там пестрела пятнами зеленой ряски. Косые солнечные лучи с трудом пробивались сквозь густые заросли ольшаника, освещая реку и прибрежные кусты мягким золотым светом. Вся картинка представлялась скорее сказочной, чем реальной.

Альбинке стало вдруг нестерпимо грустно, будто в последний раз она видит и эту реку, и печальную красавицу иву, и желтые головки кувшинок.

С коротким всплеском взметнулась в воздух блестящая рыбка и тут же плюхнулась в воду. Альбинка улыбнулась, потому что сразу нашла человеческое толкование рыбьей резвости. Прыжок из родной стихии она объяснила буйной, неистовой радостью влюбленной рыбки, которая долго и безуспешно ждала взаимности; и вот только что, в этот ранний час, ее обожаемый мучитель дал понять, что до конца дней хотел бы плавать вместе…

Сюжет удивительным образом перекликался с событием из ее собственной жизни, счастливые мысли о котором и подняли ее ни свет ни заря! Альбинка сладко зажмурилась.

Вчера Игорь прислал такое восхитительное письмо! Она читала его сто раз, и смеялась, и плакала, и целовала… Игорь писал, что понял вдали от нее — любит сильно-пресильно… какой же был дурак лопоухий, что не торопился сделать ей предложение руки и сердца… соскучился, даже стихи ей стал посвящать…

— Игорек, любимый, приезжай скорей! Я тоже соскучилась! — произнесла она вслух.

— Доченька! — раздалось за ее спиной. — Знал, знал, где тебя искать! Смотрю, дверь входная не заперта — значит, упорхнула уже моя ранняя пташка, — говорил Ульянский, спускаясь к купальне по заросшим осокой ступенькам.

Спокойный голос, уверенные интонации — ничто не выдавало тревожного волнения. Ульянский умел держать себя в руках, но сердце ныло от дурного предчувствия. Вчера заезжал в Госплан и в приемной председателя случайно услышал конец разговора двух посетителей. Он их узнал. Видел на каком-то совещании во Владивостоке еще во время той приморской командировки.