Золото скифов - Колчина Нина - Страница 52

— Э! Остынь! — Спаситель слегка пихнул Глеба в грудь, и тот плюхнулся на стул. — Ну так как?

— У меня с собой только пятьсот.

— Давай свои пятьсот плюс шмотки твои… те, что в сумке лежат, — будут мои! Согласен? — довольно хихикнул, радуясь своей находчивости.

— Согласен, — чуть слышно ответил Глеб.

Предусмотрительно рассортированные фотографии были разложены в два конверта. В одном лежала Альбинка, в другом — Сашка. Тот, что с Сашкой, Спаситель запихнул подальше, во внутренний карман куртки, словно чуял, что этот конвертик требует особой подачи и имеет особую цену.

…Глеб впился взглядом в Сашку, которую целовал какой-то хмырь. Она откинула назад голову и закрыла от удовольствия глаза… А здесь хмыря можно разглядеть лучше. Глеб всматривался в него напряженно и оценивающе. Хотел понять, почему, почему именно с ним!

— Когда это было? — спросил выцветшим голосом.

— Сегодня, в пять тридцать. Они приехали минут через десять после Альбины Владимировны с этим…

— А сейчас они где? Не знаешь?

— Знаю. На Большой Садовой. — Он взглянул на часы. — Уже два часа, как…

Глеб ушел в комнату и закрыл за собой дверь. Спаситель тактично оставил его одного…

Очень долго она не отвечала на его звонки, потом ответила. Он спросил ее, почему не отвечает, она сказала, что не хочет, и он понял, что обидел ее. Но он не хотел ее обижать. Он любит ее очень сильно… сильно-сильно…

Глеб заплакал и даже сам, видимо, не заметил, как это произошло. Лишь когда зарыдала Сашка, он словно очнулся и постарался взять себя в руки. Вдруг почувствовал, что обязательно должен увидеть ее. Сейчас, непременно, сию минуту… Иначе он умрет, сойдет с ума или с ним случится что-то непоправимое…

— Глебушка, милый мой, я так люблю тебя.

Она без остановки что-то причитала и плакала, плакала. Прижималась к нему мокрым от слез лицом и все никак не могла успокоиться.

Глеб молчал. С тех пор как переступил порог ее дома, он не произнес ни слова. Не снимая плаща, повел ее в спальню, стал раздевать и смотрел, как, поеживаясь от холода, она лежала на кровати, всхлипывая и закрывая руками лицо. Опустившись на пол, он подтянул Сашку к краю кровати и, положив ее ноги себе на плечи, нежно облизал открывшееся лоно. Потом отпрянул, внимательно посмотрел, в какие складочки, бугорочки и стеночки только что тыкался чужой вонючий х…й, и смачно во все это плюнул.

В гости к Кларе Игорь поехал через год после встречи с ней в археологической экспедиции. Ей очень хотелось принять его в отчем доме, показать родной Гамбург и познакомить с дедом. Противостоять ее натиску не было возможности. Да и причин, собственно говоря, не было. В то время их отношения дышали бесхитростной непринужденностью и искренним интересом друг к другу.

Игорю даже не приходило в голову, что с ее родней надо быть начеку, поскольку его наверняка воспримут как жениха. Первым забил тревогу Зимин-старший. Ему Клара не то чтобы не нравилась — он просто не отнесся к ней всерьез.

— Ты, сынок, собираешься предложить ей руку и сердце?

Испуганный взгляд Игоря таких действий не предполагал.

— Тогда ты компрометируешь девушку своим визитом, а себя ставишь в дурацкое положение! — улыбнулся отец. — Только подумай! Что ты скажешь деду ее обожаемому?

— Гитлер капут! — пытался отшутиться он, но червячок сомнения уже начал точить.

Когда Клара поняла, что принять ее приглашение Игорь никак не решается, то пустила в ход последний довод — сказала, будто у деда есть документ, который наверняка заинтересует Игоря как археолога…

Довод оказался веским, и устоять Игорь не смог.

Семья Клары встретила его радушно. Сам Игорь держался дружески, но независимо. К тому времени уже понял, что любовные отношения с ней лучше не афишировать. В день приезда выдержал стычку со своей неугомонной подругой, которая настаивала, чтобы он разместился в ее комнате. Но ночевки в одной кровати уж больно походили бы на каникулы супружеской пары.

— Варум? — недоумевала Клара. — Я ест твоя либе фрау. А ты — мой либер ман.

Об их планах на будущее разговор никто из домочадцев не заводил, но, когда вечером вся семья собиралась за ужином, эта тема, казалось, витала в воздухе, даже если обсуждали погоду. «Либерману» во время семейных застолий кусок в горло не шел и вспоминался отец со своими старомодными, но не лишенными резона предостережениями.

«Что ты скажешь ее обожаемому деду?» — словно наяву слышал Игорь, когда смотрел в небесно-голубые глаза дедушки Хельмута.

За что Клара так его обожает, стало понятно очень скоро. Он оказался на редкость обаятельным стариканом. Опрятное, чисто выбритое лицо лучилось добротой. В тихом голосе чувствовалась внутренняя сила уверенного в себе человека. Говорливость, свойственная многим пожилым людям, начисто отсутствовала. Зато наблюдательность — в избытке. Все вместе придавало особую весомость его скупым высказываниям. Игоря он принял тепло и с удовольствием говорил на русском, который выучил еще в советском плену.

Даже в летнюю жару не расставался он с толстым свитером и теплой курткой. Вспоминал, как настрадался в молодости от лютого русского холода. Сначала в окружении под Сталинградом, а потом в Суздале, в лагере для военнопленных, где провел тринадцать лет.

Заложником той жестокой кровавой войны он оказался в сорок третьем. Летом сорок первого она была еще головокружительно победоносной. Вермахт совершал бросок через Украину. Пехотная дивизия 11-й армии, проделывая по тридцать миль в день, двигалась к берегам Ингула.

Короткий отдых давал вечерний привал. Хельмут, тогда молодой обер-лейтенант, служивший в саперной роте, несмотря на смертельную усталость, по ночам спал плохо. Прохладный влажный ветер, гуляющий над украинской степью, тревожил запахами сотен трав, доносил легкий шелест хлебов и потрескивание подсолнухов. Вглядываясь в звездное небо, Хельмут пытался представить, что нет никакой войны и он не лежит, скрючившись, в наспех отрытом окопчике, а парит над черными от ночной тьмы полями и не может надышаться густым медовым воздухом. Но чувство тревоги и страх перед прекрасной поруганной землей не проходили. Он закрывал глаза и просил Пресвятую Деву помочь скорее вернуться домой.

В один из августовских дней он получил приказ обезвредить неразорвавшуюся полутонную бомбу, попавшую в курган накануне, во время воздушной атаки люфтваффе. В кургане после бомбежки обнажилось древнее захоронение, с золотой россыпью поблескивающих на солнце предметов.

Хельмуту первому удалось рассмотреть их вблизи. Кому, как не ему, сыну потомственного антиквара, дано было понять, что перед ним очень древние вещи, скорее всего греческого происхождения, но принадлежащие, судя по типу захоронения, богатому скифскому царю. У него появилась возможность хоть ненадолго отключиться от ненавистной войны и изнурительной гонки по украинской степи. Хельмут, как имеющий навык обращения с деликатными вещицами, получил задание сделать к утру опись найденных сокровищ и надежно упаковать для отправки в Германию.

Составить каталог нескольких десятков находок за такой короткий срок, конечно, нельзя. Хельмут отобрал самые значительные и дал их подробное описание, включая полученные при бомбежке повреждения. Остальные просто внес в список. Но при этом потребовал в свое распоряжение кого-нибудь из внушительной толпы фотографов, прибывавших на поля сражений фиксировать для истории красноречивые картины победы тевтонского оружия.

Запутав фотографа, получившего необычное задание, сложной схемой регистрации груза перед отправкой в Германию, Хельмуту удалось оставить себе по экземпляру каждой фотографии и, конечно, составленную им самим опись. Словно чувствовал, что сгинут ценности либо в военной неразберихе, либо в коллекции какого-нибудь генерала.

Так и получилось! Все вещи и сопроводительные бумаги пропали. Как в воду канули. Если бы не копия каталога, привезенная Хельмутом домой летом сорок второго, могло б показаться, что никакого золота с серебром не было и в помине.