След лисицы на камнях - Михалкова Елена Ивановна - Страница 15

– Лена вышла замуж, уехала на Север и там через пять лет наложила на себя руки. Отчего, почему – не знаем. Письма она писала короткие, я их потом перечитывала без конца, но она всегда была скрытная, Ленка моя… Ничего я из них не узнала. Зойка погибла по-глупому. По путям шмыгнула перед электричкой, можешь себе представить? Взрослая тетка, а пяти минут пожалела, чтобы до перехода дойти. Знаешь, кому сказать – не поверят: Лену-то я простила, а вот Зойку – нет. Она ведь беременная была. И себя загубила, и ребеночка. Кто остался? Я да Лешка. Ну, Лексею моему в Камышовке всегда было тесно. Он уехал в город, сначала на одной женщине женился, затем развелся и сразу к другой подался, потом и вовсе к третьей. Детей нигде не было. Последняя его жена меня убеждала, будто он из-за этого и выпивать начал… Не знаю, Макар. Он всегда бедовый был. Убили его в пьяной драке, а я в больнице тогда лежала, даже на похороны приехать не смогла.

Нина Ивановна бросила сахар в остывший чай.

– Вот, значит, какой расклад, – спокойно сказала она. – Муж мой погиб. Семья ушла за восемь лет, один за другим. Утешение у меня все же оставалось: мальчик мой золотой, сынок единственный… Так и его судьба у меня забрала.

Она помешала сахар. Илюшин слушал позвякивание ложечки и смотрел на фотографию, где все еще были счастливы.

– Знаешь, как я жила? Врать не стану, плохо. Как будто сперва мне сердце вырезали. Затем желудок. После – легкие. И так до тех пор, пока ничего у меня внутри не осталось – одна пустота, как в бочке. А живу-то я до-олго!

Худякова сокрушенно покачала головой и отпила чай.

– Но я тебе вот что важное скажу: наш Господь – он ко мне милосерден.

– Милосерден? – озадаченно повторил Макар.

– Очень!

Илюшин поразмыслил и решил говорить без обиняков.

– Нина Ивановна, вы пережили всю свою семью. Страдали без них, каждый день вам был не в радость. Может, даже умереть хотели…

– Не то слово как хотела! – подтвердила старуха.

– Так и где же здесь милосердие? Это не жизнь, а пытка.

– Вот и я над этим думала. Зачем, думаю, мне Господь выдал столько времени? Что мне с ним делать одной? Горю предаваться? Вряд ли Он этого хотел. Думала-думала, чуть голову себе наизнанку не вывернула, веришь? И вдруг поняла! Это мне шанс дают, возможность измениться. Чтобы с чистой душой пришла я к Нему, когда настанет мой срок. Вот в чем доброта Божья! Если на тебе грязное платье, ты ведь не захочешь перед царем появиться в обносках! Чай, попросишь время, чтобы дыры заштопать да грязь отстирать. Мои нескончаемые годы и есть время на постирушку.

Она перекрестилась на икону.

– Стала я думать: в чем я плоха? Что мне нужно в себе преодолеть? Сообразила: людей я не люблю. У меня была такая хорошая семья, что рядом с ними все прочие казались свиньями. Один собой нехорош, другой вороват, третья блудлива… Особенно убогих презирала. Ну плесень же, дрянь! Бывает, увижу какого-нибудь алкаша, под скамеечкой спящего в собственных нечистотах, и мысленно тряпкой его стираю, будто ошибку с доски. Сразу чище!

– И вы эту брезгливость принялись в себе искоренять? – спросил Илюшин, пораженный ходом ее мысли.

– Верно. Первым привезла Сашку. Он в соседнем дачном поселке зимовал, а когда хозяева вернулись, его чуть не пристрелили. Мыкался по окрестностям, бедолага. Отмыла, вшей вывела, одежду старую нашла… Тяжело мне это давалось, врать не стану. Когда Сашка ушел, поехала во Владимир по делам, и там подвернулся мне на автостанции Володька одноглазый… Я им всем говорила, что у меня обет после смерти мужа: бедным помогать.

– Значит, научились все-таки их жалеть?

Старуха замахала руками:

– Их? Себя! От подобранной кошки больше пользы: она хоть мышей ловит. А бомжи – народ глупый, ленивый, неблагодарный и ни к какому осмысленному труду не способный. Попросишь сортир почистить, все вокруг зальют говном. Скажешь, чтобы семена морковки в грядку засыпали, придешь – семечки сбоку от бороздок лежат, а то и на тропе. Нет, Макар, поганый это народец в большинстве своем. Даже не то чтобы поганый, а так… пустой.

– Своеобразно вы развили в себе сострадание к ближнему, – заметил Илюшин.

Худякова засмеялась.

– Это ты меня поймал! Верно… Только я ведь и презирать их перестала. Люди и люди; все Господу угодны, все Его дети. Однажды вспомнила себя прежнюю: сколько ж мусора в голове носила! Поначалу еще мнила себя благодетелем. Правда, быстро поняла: нет уж, бродяги мои ни о чем меня не просили, им мое благодеяние сто лет не сдалось. Это я свои дела при жизни улаживаю за их счет. Я им спасибо должна сказать, а не они мне. Вот так и живем.

– И много у вас народу перебывало?

– Может, восемь человек, может, больше: я счет не веду. Я для них типа полустанка: придут в себя, оклемаются и дальше чухают. Василий вот только задержался. Но у него и мозгов побольше, и от работы не бежит. Вредный, правда…

– А в деревне… не возражали?

Худякова понимающе кивнула.

– А как же! Григорий больше всех бесился. Требовал, чтобы я своих мужичков выгнала, иначе за ними на вокзал пойду. Но я же перед Господом обет дала. – Она опустила голову со смирением, которое, как показалось Макару, было прямо-таки вызывающе притворным. – Да и священник меня на это дело благословил.

«Ох и непростая старушенция. Беспроигрышную карту разыграла».

– Кто выпивал, тех я сама выгнала, – заверила Худякова. – Мне здесь алкаши не нужны. Подожгут еще дом…

– Кстати, про поджог, – сказал Илюшин. – Расскажите о том пожаре, который случился в девяносто первом.

– Ну, Бакшаевы горели, – нехотя сказала Нина Ивановна. Вся ее словоохотливость разом испарилась.

– Это я уже знаю.

– Человек погиб.

Илюшин вздрогнул и посмотрел на нее.

– Какой человек?

– Парень молодой… Напился, уснул пьяный в сарае. А тут пожар. Никто и не знал, что он там. Когда все было в огне, он закричал… А как вытащишь? Никак. Страшное дело, Макар… – Старуха отвернулась. – У нас не любят о нем вспоминать. Да и я не стану, ты уж меня прости. Сердце у меня от этого болит.

Выйдя от Худяковой, Макар сунул руки в карманы и побрел домой. Не любят они вспоминать! Когда в деревне тетки Маши семья отравилась паленой водкой, об этом потом двадцать лет рассказывали, с подробностями: и кто тревогу поднял, и в какую больницу доставили пострадавших, и кто выжил, а кого не спасли. В деревнях легенда вырастает из ничего, из древесного лишайника и сушеного гриба. А в Камышовке, оказывается, человек погиб, и все молчат, как в рот воды набрали.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.