Омут - Яковенко Сергей Валериевич - Страница 13

– Послушай, Николай, ты меня настораживаешь. Я что-то делаю не так? Ты скажи. Если тебя что-то не устраивает, ты говори прямо, не юли. Я не в настроении, чтобы твои загадки разгадывать.

– Загадки? Да какие тут загадки, Маш? Для меня сейчас единственная загадка – это снежная королева, сидящая на соседней койке! – я переставал контролировать свое негодование и говорил все громче, – Я тебя не узнаю! Ты ведешь себя так, будто мы с тобой не муж и жена, а черт знает кто вообще!

– Будь добр, муж, – последнее слово она намеренно выделила надменной интонацией, – Выдерживай такт. Я не намерена выяснять с тобой отношения в таком тоне. И коль уж ты заговорил о странном поведении, то потрудись объяснить свою недавнюю выходку, когда ты явился домой в каких-то лохмотьях и насмерть перепугал ребенка.

Я осекся. Неужели причина в этом?

– У меня был трудный день, – не зная как еще объяснить ей свое поведение, пробубнил я, – Очень трудный. Просто поверь…

Она нахмурилась:

– То есть, ты хочешь сказать, что у тебя был трудный день и это дает тебе право приходить домой и вываливать свои проблемы на меня и на ребенка. Так?

– Вываливать свои проблемы? Да я соскучился по вам, дура! Я чуть не издох в тот день! И если бы не это… – я вовремя осекся и сжал зубы от гнева.

– Значит так, супруг, хочу, чтобы ты понял раз и навсегда. Ни я, ни Юлия – мы не твоя собственность. Ты не имеешь права использовать нас ни в качестве твоих личных психологов, ни в качестве твоих спасателей или еще кого-то там. И мы не какие-нибудь вещи, чтобы по нам скучать. Мы – твоя семья. И у каждого – свои обязанности и мера ответственности. Моя функция – родить ребенка и воспитывать. Твоя – обеспечивать семью и принимать участие в воспитании дочери. Это наши с тобой обязанности. Больше никаких обязательств, друг перед другом, у нас нет и быть не может. Даже секс вторичен! Если ты до сих пор это не уяснил, я сегодня же обращусь к юристу, и он подготовит брачный контракт. Расходы беру на себя. Ты ведь у нас теперь безработный, не так ли?

Я с отвисшей челюстью слушал ее монолог. Эта чудовищная, циничная тирада каждым сказанным словом, словно тяжелым молотом, ударяла снова и снова, не давая возможности прийти в себя. И самым чудовищным в ее словах было то, что все сказанное было логичным и правильным. За исключением единственного обстоятельства. Одного, но самого важного обстоятельства. Она не брала в расчет любовь…

– Звонил Самойленко, сказал, что ты написал заявление и никому ничего не объяснив, ушел. Мне ты ничего не хочешь объяснить?

– Нет, – только и ответил я ей.

– А мог бы и потрудиться… – она вцепилась в меня холодным взглядом, – И как ты намерен зарабатывать деньги? Меня не устраивает перспектива обеспечивать нас самостоятельно. А судя по твоим заскокам, теперь еще и на психолога придется тратиться. Или даже на психиатра.

Все это время она сидела на больничной койке с ровной спиной, не меняя позы. Ее речь была взвешенной и беспристрастной, каждое слово чеканилось, словно металлические монеты под тяжелыми ударами пресса. Это была Маша. Ее тело, ее волосы, глаза, ее голос и даже запах. Это, безусловно, была она. И она была живой, настоящей. Вот только внутри не было, ровным счетом, ничего. Холодная, космическая пустота. Вакуум.

Только сейчас я начал подозревать, что ничего, на самом деле, у меня не получилось. Я так и не смог вернуть то, что утратил однажды.

Женщина в электричке, продавец в киоске, таксист, люди, шагающие мимо умирающего человека, и не стремящиеся ему помочь… Даже Филька не обрадовался моему приходу! Я попал в пустой мир. В нем люди даже не здороваются друг с другом, потому что никто никому не желает здравствия. Я не понимал, что именно здесь было не так. Отсутствие любви? Сострадания? Или, может быть, отсутствие души?

– Где Юля?

– В саду. Где ей еще быть? Ты от вопроса не уходи. Где работать намерен?

– Она такая же?

– Какая такая? – раздраженно рявкнула Маша.

– Уходи, – я уставился в потолок, не желая больше ни говорить с ней, ни видеть ее.

– Нет уж, ты мне ответь…

– Пошла вон! – сквозь зубы процедил я, сжимая кулаки.

Она поднялась и немного постояла надо мной, будто размышляя над чем-то. Затем развернулась и, громко цокая высокими каблуками, пошла к двери. Уже в проеме обернулась и небрежно бросила:

– Пса я усыпила. Слишком дорого обходилось содержание. На одну зарплату не потянем.

Хлопнула дверь. Еще несколько мгновений я держал себя в руках, а дав волю чувствам, с диким ревом приложился кулаком по прикроватной тумбочке. На пол со звоном посыпались пузырьки с лекарствами.

В палате воцарилась тишина. Я глубоко вздохнул, стараясь успокоиться, взять себя в руки и с удивлением отметил, что не испытываю того испепеляющего чувства очередной утраты, которое пережил в тот вечер, первого ноября две тысячи восьмого. Сейчас, лежа в больничной койке под капельницей с антибиотиками, я четко отдавал себе отчет в том, что не смог вернуть навсегда утраченных людей, но, в то же время, ощутил совсем уж неуместное чувство – чувство умиротворения. С первого дня пребывания в этом чужом мире я ощущал, что с ним что-то не так, но усердно старался закрывать на это глаза, не придавал большого значения. Куда как важнее было то, что жена и дочь снова со мной, снова живы. Но как бы я ни старался избавиться от этого назойливого ощущения, оно все равно зудело где-то в глубинах рассудка. А теперь все встало на свои места и стало легче…

Мои размышления прервала вошедшая в палату медсестра-практикантка. Довольно миловидная особа, которая несколько минут назад ставила мне капельницу. Она убрала осколки битых пузырьков, подала мне термометр, попросила измерить температуру и собиралась уйти, но я ее окликнул:

– Простите, вы не могли бы уделить мне несколько минут?

– Что-то случилось?

– Нет, все нормально. Просто я хотел бы задать вам один деликатный вопрос.

Она удивленно вскинула брови и с интересом посмотрела на меня.

– Скажите, если бы я сказал, что люблю вас, что бы вы обо мне подумали?

Ее красивые брови подскочили еще выше, округляя и без того большие глаза, она улыбнулась:

– Не поняла… Это угроза?

– Ну, почему же угроза? Совсем не угроза…

Но она перебила:

– Семенов, вы только что сказали, что убьете меня и говорите, что не угрожаете?

– Да не убью я, господи! Люблю!

Девушка нахмурилась, пытаясь переварить мой вопрос:

– Не знаю о чем вы, Семенов, но думаю, вам нужно отдохнуть… – она развернулась и собралась уходить, давая понять, что разговор окончен, но я снова окликнул:

– Да не уставший я! Выслушайте, прошу вас.

Она остановилась, откидывая голову назад и глубоко вздохнув, снова обернулась в мою сторону:

– Вам скучно, Семенов? Я здесь не для развлечений, между прочим. Мне работать надо.

– Да я много времени не отниму. Честно. Ответьте. Что подумали бы обо мне?

– Подумала бы, что вы сумасшедший.

– Почему?

– Что значит ваше «почему»? Вы хотите, чтобы я вам прочла лекцию о нерациональном поведении? Я бы поставила вам диагноз «СПС».

– Это еще что такое?

– Не прикидывайтесь, Семенов. У вас плохо получается.

– Нет, серьезно. Что такое «СПС»?

– Синдром повышенной сензитивности. Психическое расстройство такое. Еще вопросы есть? Или, может быть, вам романтическое свидание устроить?

– Нет, спасибо. У меня последний вопрос: если бы вы от кого-нибудь узнали, что где-то умирает ребенок, нуждающийся в немедленной пересадке… – я ненадолго задумался, подбирая варианты – Да что там в пересадке… Хотя бы в переливании крови, а у вас была бы, как раз, нужная группа, как бы вы в этой ситуации поступили?

– Это зависело бы от многих факторов… – задумчиво проговорила она, начиная, наконец, проявлять интерес к разговору, – Думаю, вышла бы на его родителей.