Весна художника (СИ) - Малышева Анастасия - Страница 37

Потому что о ней узнал Константин…

— Я никогда не видела, чтобы Костя так злился, — призналась Лена, по-прежнему глядя лишь на свои руки, пока я переваривал услышанное, — Его взбесило, казалось, не то, что я посмела участвовать в такой, по его мнению, сомнительной благотворительности. Он орал, что его жена не может быть моделью для какого-то безымянного фотографа, и что это навредит его репутации. Но мне казалось — нет, я была уверена, что дело в другом. Ему не понравилось то, какой я была на этих снимках. Слишком живой, слишком открытой, слишком…

— Счастливой? — подсказал я негромко, видя, что девушка запнулась, пытаясь подобрать нужное слово.

Та кивнула:

— Именно. Мой собственный муж никогда не мог добиться от меня подобного настроения. Это ударило по его самолюбию — то, что посторонний, по сути, человек, вызывает у меня эмоции, которых законный супруг добиться не может.

Почесав бороду, я едва заметно усмехнулся. Интересно, что бы её муж сделал, если бы увидел то, что видеть мог я? Если бы он услышал её искренний смех, и понял, что причина того — не он? Или, если бы увидел, как Лена сама тянулась за поцелуем — моим поцелуем — в то время, как само только присутствие мужа пробуждает в ней не самые приятные эмоции.

— Что было дальше? — спросил я, заметив, что Лена умолкла.

Вздохнув, девушка сказала:

— Костя скупил все фотографии. Как он сам пояснил мне — ему не хотелось, чтобы на его жену пялились посторонние мужики, как-то пошло фантазировали и прочий бред.

Я вспомнил, как сам пытался купить хотя бы одну работу Лазовского, но наткнулся лишь на жесткий облом — все фотографии были уже проданы. Оказывается, это Волков подсуетился. Шустрый, мерзавец. И ведь наверняка не повесил их нигде — ни в квартире, ни на работе. Не знаю, почему, но я был просто уверен в этом. такие прекрасные работы пылились где-то на чердаке, или в самой темной комнате их дома. Несправедливо. Потому что в этом я был солидарен с Яковом — такую красоту должны были видеть. Её нельзя прятать. Если бы я написал портрет Лены — я бы точно не удержался и показал его всем, кому только смог бы. А ведь я по натуре своей такой человек, который никогда никому не показывает плоды своих творческих порывов.

Но Лена изменила это. Медленно, шаг за шагом, я начал приоткрывать дверцу в свой маленький мирок. Сперва — с помощью салфеток, на которых рисовал разные глупости, и дарил их ей. Но постепенно я начинал испытывать необходимость не просто оформлять помещения, кафе или квартиры — нет, мне всё чаще хотелось, приходя в чей-то дом, видеть там свои работы. А, проходя мимо галерей, в моей голове всё чаще мелькала настойчивая мысль — а сколько людей пришло бы, вздумай я организовать собственную выставку?

— Однако, не это меня напугало, — продолжила Волкова, — Пропали не только мои фотографии. Яков…я не знаю где он, — призналась она дрожащим голосом, — Костя решил, что наша дружба слишком затянулась, и сделал так, что мы больше не виделись. Долгое время он просто не отвечал на мои вопросы, и я не знала, жив ли мой друг вообще.

— Ты же не думаешь, что твой муж убил его? — спросил я, даже не пытаясь скрыть сомнение в голосе.

Нет, одно дело — испортить карьеру, распугать клиентов, но убийство…это уже совсем из другой оперы. И хоть мне не нравится Ленин муж, я не мог допустить мысли, что она живет бок о бок с убийцей. Это…ну, мне просто не верилось в это.

Волкова покачала головой:

— Нет, помучив меня несколько месяцев, Костя всё же признался, что убедил Яшу уехать. Он живет, кажется, в Польше, у него своя студия, он процветает. Ия рада за него. Правда рада. Но те недели, которые я провела, терзаемая чувством вины, не зная, что с ним — они были самыми жуткими в моей жизни. наверное, после этого я и закрыла своё сердце, и смирилась со своей участью. А потом встретила тебя.

Сказав это, Лена подняла, наконец, на меня взгляд, и меня буквально захлестнула целая гамма самых разнообразных чувств. Сожаление, грусть, тоска, и где-то на самом дне робко проблескивала надежда.

— И ты был таким…настойчивым. Это раздражало, но вместе с тем безумно притягивало меня. Я начала доверять тебе — не сразу, но это пришло ко мне. Поначалу ты просто заменял мне его — моего лучшего друга. Но постепенно ты вытеснил его, полностью завладев моими мыслями. И я испугалась. Потому что, если мой муж смог избавиться от моего друга, то что он сделает, если узнает, что я не просто водила его за нос последние пару месяцев, но еще и умудрилась влюбиться?

И вот, это снова прозвучало. То самое слово, которое я так хотел услышать, и одновременно с этим так страшился этого момента. Наверное, потому что в нашем случае признание всегда было окрашено в оттенки горечи. Мы не могли позволить себе просто насладиться этим чувством. И только она — девушка, которая сидела передо мной и едва сдерживала слёзы — могла это изменить.

— Уйди от него, — в очередной раз попросил я, едва сдерживаясь, чтобы не повысить голос.

Но Волкова упрямо покачала головой:

— Не могу. Мой муж — страшный человек. Ты просто не знаешь, на что он способен.

Но я только усмехнулся:

— Да нет, наслышан я о происках твоего супруга. Он хотел отобрать у нас это здание, — пояснил я в ответ на вопросительный взгляд Лены, — Стас рассказал мне. Но, как видишь, школа по-прежнему существует. Он не смог ничего сделать тогда — не сможет и теперь.

— Вот только я — не здание, — заметила блондинка с улыбкой, в которой не было ни грамма веселья, — Я — гарантия его партнерства с моей семьей. А еще — его ключик к престижу, и просто красивый аксессуар. Он не отпустит меня. Надумаю бежать — найдет. Фима, от него не скрыться.

— Тогда зачем ты пришла? — спросил я прямо, в упор глядя на девушку.

— Я не знаю, — тихо призналась она, — Просто эти дни, без тебя…мне казалось, что я будто умираю внутри. Странно, ведь я была уверена, что итак умерла, и вместо меня осталась лишь пустая оболочка. Но рядом с тобой я оживаю. И я не хочу, чтобы это чувство уходило. Я эгоистка — и мне это известно. Пытаюсь усидеть на двух стульях — не потерять тебя и не навлечь на себя его гнев. Ты можешь сейчас выгнать меня — я пойму это. Но я решила, что, прежде чем ты примешь это решение, тебе стоит услышать всю историю. Говорят, разговоры — это ключ к понимаю. Надеюсь, молва не лжет.

Я смотрел на девушку, которая сидела передо мной и смиренно ждала моего решения. В ее глазах была лишь покорность и, казалось, она уже смирилась с поражением. Но всё равно, где-то очень глубоко в серых ее глазах я различал слабый огонек всё той же пресловутой надежды. Эта чертовка вообще до обидного часто появлялась в нашей жизни. Я бы даже сказал, ходила с нами за руку. Всегда были лишь мы трое — я, Лена и Надежда.

Буду ли я тем мерзавцем, который погасит эту искру? Или всё же плюну на остатки гордости и соглашусь на эту сомнительную аферу?

Чуть подумав, я не выбрал ни один из вариантов. Вместо этого я, потерев шею и взъерошив всё еще слегка влажные от пота волосы, негромко сказал:

— Я уезжаю из города.

Лена моргнула, потрясенно выдохнув, и будто бы инстинктивно отодвинулась от меня, словно я причинил ей боль своими словами. Мало того — казалось, что она словно уменьшилась в размерах. Или всё дело было в том, что она обхватила себя руками в какой-то защитной позе.

— Вот как… — почти шепнула она, и я тут же дал себе мысленный подзатыльник.

— Нет, всё не так, — поспешил заверить я Волкову, ругая себя и за свой язык и за то, как сжалось сердце от осознания, что я причинил этой хрупкой девушке боль.

Вот знал же, что это прозвучит именно так! И что Лена воспримет новость несколько искаженно! Какой черт меня дернул сказать всё именно так? Видимо, захотелось проверить её реакцию. И она мне понравилась. Настолько, что я испытал отвращение к самому себе — за то, что радуюсь. Ведь она явно не хотела, чтобы я уезжал.

— Мы с парнями едем в тур, по городам, — объяснил я, — Такая практика для нас не редкость — проводим мастер-классы, открытые уроки, отстаиваем честь школы, и всё такое. В этом году график более суровый, потому что мы — чемпионы мира, и нам проплатили несколько поездок еще и в Европу.