Маленькие женские тайны - Каммингс Мери - Страница 19

— Клодин… — казалось, увидев ее под душем, он задохнулся. — Ты… ты можешь сейчас со мной разговаривать?

— Да, могу, — Клодин со вздохом выключила воду и потянулась за полотенцем.

Неужели ему трудно подождать с разговорами, пока она хотя бы домоется?

— Клодин…

Заладил одно и тоже… Она закуталась в халат и потуже подпоясалась — кто-то (не она!) опять не закрыл форточку на ночь, и в ванной было холодно, как в пещере.

— Они тебя… изнасиловали? — неожиданно выпалил Томми.

Этот вопрос вырвал Клодин из захлестнувшего ее безразличия, и она удивленно уставилась на него.

— Нет. С чего ты взял?

— Ну, — нелепо залопотал он, — ты сразу мыться пошла, и… и вообще… и ведешь себя как-то странно, и молчишь… Нас учили, что после изнасилования это у женщин характерные симптомы…

— Характерные симптомы, говоришь? — постепенно закипая, переспросила Клодин. — Тебя только это и интересует — изнасиловали или нет? А то, что я провела ночь черт знает где, на холодном полу! То, что они мне чуть волосы все не вырвали, руку вывернули, у самого лица ножом махали… О-хх… — вспомнила и метнулась к зеркалу. Пригляделась — нет, пореза на щеке не было — и обернулась к Томми: — Тебе всего этого мало?!

— …И в больницу ты отказывалась ехать, — растерянно, словно не слыша ее, сказал он.

— А какого черта я должна ехать в больницу, если я хочу домой?! Что мне там делать?! Или что — чтоб тебе тут с Арлетт напоследок повольготнее было? Так и скажи! Я хоть сейчас могу чемоданы собрать! — разъяренно воззрилась на него: ну-ка, что он на это скажет?! Неужели «Да, уезжай!»?

Но Томми лишь слегка поморщился:

— Господи… далась тебе эта Арлетт… — повернулся и вышел, оставив Клодин удивленно смотреть ему вслед.

Когда через несколько минут она вышла из ванной, то увидела, что он сидит на кровати, уставившись в пол. Присев у трюмо и разбросав волосы по плечам, она принялась прядку за прядкой отжимать их нагретым полотенцем.

В зеркале, не оборачиваясь, увидела, что Томми поднял голову — и взгляд у него как у побитой собаки. Выглядело это настолько непривычно, что Клодин даже забыла, что сердится.

— Ты чего?

— Я очень боялся тебя спрашивать.

Ну да, конечно — мужчина… только одно у них на уме!

Она подозревала, что этот же вопрос — не изнасиловали ли ее — вертелся и на языке у Ришара, но он, в отличие от Томми, постеснялся его «озвучить».

— Ведь это я втравил тебя в эту историю, — угрюмо продолжал Томми. — И если бы… если бы…

— Перестань ты! Ну все же обошлось!

— Да, все обошлось… чудом… — слова упали холодными камешками, и в зеркале снова отразилась макушка опущенной головы.

Клодин подумала со смесью иронии и фатализма, что сейчас, по идее, она должна была бы биться в истерике и рыдать на плече у мужа — а вместо этого приходится утешать его.

Все же встала, подошла и легонько коснулась его.

— Ну что ты, в самом деле?!

Не вставая, Томми схватил ее и обнял, притянул к себе до боли. В следующий миг она уже лежала на кровати, придавленная его тяжелым телом; руки его сжимали ее плечи, а губы были у самого ее уха и шептали — лихорадочно, быстро, так же, как утром, когда он сшиб ее на пол и рухнул сверху:

— Клодин… господи… Милая, милая… Я люблю тебя. Я очень люблю тебя. Я никого и никогда не любил так, как тебя… — прерывался, чтобы цепочкой быстрых поцелуев пробежаться по щеке и уху — и снова начинал шептать: — Клодин… ты не понимаешь… Милая… Ты мне нож подарила… Ты не представляешь, что ты для меня значишь!..

И с каждым его словом, с каждым поцелуем словно трескалась, разваливаясь на куски, наросшая на душе Клодин холодная корка.

— Рыженький, — она высвободила руку и погладила его по волосам. — Рыженький мой…

— …Почему ты меня пнул, а не его? Понятно, что он хотел убрать ее подальше от типа с пистолетом, но неужели нельзя было отшвырнуть в сторону его?!

— Он от толчка мог нажать на спусковой крючок.

— А потом ко мне не подходил! Бродил там, разговаривал…

— Я же говорю — спросить боялся, — Томми пожал плечами, словно объясняя нечто само собой разумеющееся.

Впервые за эти дни они лежали обнявшись, лицом к лицу.

Сквозь щелку штор светило солнце, было непонятно, который сейчас час, и у Клодин слипались глаза. Но она не хотела в этом сознаваться — ведь тогда он вполне мог сказать: «Ну, спи!» и уйти по каким-то своим делам.

Она уже рассказала ему более-менее подробно про похищение, напоследок пожаловалась:

— Я хотела дурочкой прикинуться и от них каким-нибудь образом сбежать попытаться. И ничего не вышло… Не получается из меня героиня, да?..

— Да брось ты! В такой сложной ситуации, да еще без всякой подготовки ты очень хорошо держалась, — для пущей убедительности Томми подкрепил свои слова поцелуем. — И так ловко мне про ирландцев намекнула!

— А ты догадался?

— А как же! Ты что — не знаешь, что я умею читать твои мысли?!

— Ну, и о чем я сейчас думаю? — слабо улыбнулась Клодин.

— Сейчас… — лицо его приняло сосредоточенное выражение, он повел пальцами вокруг ее головы. — Ага… ты мечтаешь о страстных объятиях любимого мужчины! Меня то есть, — чуть отстранился, глаза весело блеснули. — А если серьезно, то о завтраке.

В тот же миг Клодин поняла, что и впрямь не прочь позавтракать — настолько не прочь, что аж под ложечкой засосало. И не каким-то обезжиренным йогуртом, а съесть настоящий, полноценный завтрак: тост с подсоленным творогом и накрошенным сверху крутым яйцом. А еще лучше — два тоста!

О, черт!

Как-то само собой получилось, что об Арлетт — о той самой Арлетт, которая всю прошедшую неделю служила для нее источником беспокойства, она за последний час ни разу не вспомнила. Вспомнила лишь теперь, по ассоциации с кухней — в самом деле, если пойти туда, наверняка не миновать наткнуться на француженку…

— Клодин, — глаза Томми посерьезнели, — я перед тем, как придти сюда, сказал Арлетт, — (он что, действительно мысли читает?!), — чтобы она перестала ко мне… перестала себя так вести. Она уже не маленькая девочка, а я женат, и очень люблю свою жену, и не хочу ее даже по мелочам огорчать. Думаю, ей было неприятно… но больше она ничего подобного не сделает.

— Так и сказал — «очень люблю»? — переспросила Клодин.

— Так и сказал! — подтвердил Томми.

— А вчера надо мной смеялся, что я тебя ревную! — обиженно напомнила она.

— Да не над тобой! — он страдальчески наморщил лоб. — Ну что ты, в самом деле! Просто в первый момент мне это нелепостью показалось: что ты, такая красивая — и вдруг меня ревнуешь! Я только потом понял, что ты могла не так понять и обидеться… Но, — в глазах его вспыхнули знакомые веселые искорки, — я готов хоть сейчас искупить свою вину!

— Как?

— Принесу тебе завтрак в постель! Что ты хочешь?

— Два тоста — сильно-сильно поджаренных, буквально до угольков! — начала перечислять Клодин; почему-то захотелось именно таких. — И творогом помажь, и посоли, и…

Когда Томми ушел, она подумала, что, пока он делает тосты, можно четверть часа поспать. Нырнула под одеяло и, казалось, задремала всего на несколько секунд, но, очнувшись и приоткрыв глаза, обнаружила, что на тумбочке стоит тарелочка с тостами и кружка. Сзади доносилось ровное посапывание, к спине прижималось теплое тело — не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, кто это.

Пару секунд поколебавшись — может, встать, поесть? — она повернулась на другой бок и с блаженным вздохом уткнулась лицом в широкую, покрытую рыжеватым курчавым пухом грудь.

Следующий раз они проснулись почти одновременно — Клодин подняла голову и встретилась с полусонным еще теплым взглядом голубых глаз.

И так же одновременно они потянулись друг к другу, и это было так же прекрасно, как всегда — поцелуи и прикосновения, и губы, скользящие по коже, и волны желания, пробегающие от тела к телу. И волшебное чувство обладания, и финальный взлет — до крика, до вспыхнувшего перед закрытыми глазами ослепительного света…