Голос вождя - Злотников Роман - Страница 13

– Хм… вот это точно не Высоцкий! – удивленно сказал Бат.

– И не Окуджава! – добавил я. – Светлана, неужели это…

– Это мои стихи! – тихо произнес Кариков.

– Да ты реально крут, мой юный друг! – Батоныч хлопнул Бориса по плечу здоровой рукой. – А еще Виталий Дмитрич сообщил, что после войны, которую ты закончишь полковником, ты сделаешь головокружительную карьеру – дослужишься до звания главный маршал и получишь Нобелевку по физике!

Мне казалось, что гуще покраснеть у Бориса уже не выйдет… Ан нет! Вышло! Лицо Карикова приобрело какой-то запредельно-пунцовый цвет, и мне даже показалось, что в полутемной палатке стало гораздо светлее.

– Ладно, Володя, хватит нашу будущую мега-звезду смущать!

– Да, ты прав, Виталь… – кивнул Батоныч, явно наслаждаясь смущенным видом своего молодого друга. – Не будем пока про будущее, давай про настоящее! Скажи мне, товарищ старший лейтенант, что за фигня творилась сегодня в эфире? Почему мои командиры не могли связаться между собой?

– Но ведь вы, товарищ генерал, всех слышали и всем могли команду дать! – вытянувшись по стойке «смирно», сказал Кариков.

– Я – да! Но почему на других частотах сплошной треск морзянки стоял? Комбаты почти не слышали командиров полков. Я уж молчу про ротных!

– Так, товарищ генерал, немцы ведь тоже не дураки и быстро перенимают передовой военный опыт! – скривился, словно куснул незрелый плод хурмы, наш будущий маршал войск связи. – Видят, что мы их забиваем, ну и кинули нам ответочку – чуть не сотня их радистов работали телеграфными ключами на наших частотах. Как мне сказали наши радиоразведчики – просто матерились открытым текстом, суки! А один, видимо самый умный, блин, какую-то поэму Хайнриха Хайне ключом долбил.

– Чью поэму? – переспросил Бат.

– Володь, Хайнрихом Хайне эти дикари называют Генриха Гейне! – усмехнувшись, пояснил я.

– Ладно, Борис Ринатович, считай: соскочил! – недовольно поджал губы генерал. – Что хочешь с немцами делай: хоть поэму Пушкина им ключом долби, хоть русским матом крой, но чтобы в следующий раз мои ребята могли спокойно между собой общаться, вплоть до рассказывания анекдотов!

– Хорошо, попробуем… – пожал плечами Кариков.

– Не слышу, товарищ старший лейтенант! – рявкнул Бат.

– Есть, товарищ генерал, все будет исполнено! – снова вытянулся во фрунт Очкарик.

– Ну вот… Совсем другое дело! – смягчился грозный комдив. – Давайте быстро по стопочке за новую встречу и новое знакомство пропустим! А то через полчаса командиры полков на разбор полетов явятся.

На столе зазуммерил телефон. Батоныч взял трубку.

– «Высокий» у аппарата!

– Добрый вечер, Владимир Петрович! – Голос говорившего доносился из динамика, словно из автомобильной колонки – громко и отчетливо. – Константинов[18] вас беспокоит.

Батоныч как-то сразу подтянулся, выпрямился и, повернувшись к нам, прошептал одними губами:

– Сталин говорит!

Кариков и я тоже выпрямились, даже Светлана как-то внутренне подобралась.

– Здравия желаю, товарищ Константинов!

– Рад, что ви вижили, Владимир Петрович! Но мне доложили, что ви ранены?

– Пустяки, товарищ Константинов, просто царапина! Спасибо за беспокойство!

– Это вам спасибо, Владимир Петрович! Я знаю об успехе вашей… воинской части. Простите, что не могу поздравить по всей форме – меня предупредили, что по этой линии лучше не говорить лишнего. Потом по ВЧ подробно мне расскажете, что и как, хорошо?

– Хорошо, товарищ Константинов!

– А за свою… жизнь… – Сталин сделал паузу, – благодарите нашего общего товарища, Виталия Дмитрича…

– А он здесь!

– Ага! Очень хорошо. Передайте ему трубку.

– Сначала я! – внезапно заявила Светлана и вырвала трубку у оторопевшего Батоныча. – Здравствуйте, товарищ Ст… гм… Константинов! С вами говорит та самая «милая барышня», с которой вы беседовали этим утром. Меня зовут Светлана. Пока мы ждали… Ба… гм… Владимира Петровича, я решила помочь местным медикам в госпитале. Там ужас что творится! Это совершенно недопустимо и просто безнравственно! Во всем госпитале я не нашла ни единой ампулы пенициллина! А вы знаете, сколько раненых я прооперировала за последние два часа? Восьмерых! Но только пятерым из них удастся выжить, а еще трое умрут – только потому, что на склад не завезли обычнейший, примитивнейший пенициллин! Кто-то должен за это ответить! Кто вообще за это отвечает? Начальник медицинской службы армии? Кто?!

Сталин нисколько не разозлился.

– Милая барышня, – сказал он глуховато, с прорезавшимся грузинским акцентом – вождь волновался, – нэ ругайте начальника мэдслужбы. Я знаю, что такое пенициллин, но вся беда в том, что в СССР его нэт[19]. Он имеется у англичан, но эти союзнички нэ торопятся делиться с нами подобными разработками.

– К-как? – прошептала ошеломленная Света. – Вообще нет? О господи… Простите меня, раскричалась тут… Но… как же без антибиотиков? Без них будут просто чудовищные потери!

– Товарищ… Светлана… – в голосе вождя послышалась вкрадчивость. – Ви, я так понимаю, тоже из бу… в смисле попали к нам вместе с Виталием Дмитричем? Ви врач?

– Да! – грустно кивнула Светлана. – Доктор медицинских наук.

– А вот ви и займитесь пенициллином! И прочими медицинскими делами. Кто лучше вас разберется в том, как лечить раненых бойцов!

– А, ну хорошо, – пробормотала Светлана, – я согласна…

– Вот и отлично! А теперь передайте, пожалуйста, трубку вашему… гм… другу!

8 сентября 1941 года, СССР, Москва, завод № 51 НКАП СССР

Поликарпов проснулся рано, можно сказать, на заре. Лег он поздно, но выспался, даже удивительно. Ну, как выспался… Тело все еще умоляло поваляться, а мозг уже вошел в рабочий ритм, требуя задач.

Николай Николаевич осторожно поднялся – для сна он воспользовался стоящим в кабинете жестким диваном, на котором легко получить травму позвоночника. Впрочем, Лавочкину не досталось и такого ложа – пришлось устроиться на четырех сдвинутых вместе стульях. И ведь спит же!

Поликарпов, стараясь не шуметь, сложил плед, плеснул из графина в ладонь и омыл лицо. Сразу полегчало.

Присев на подоконник, он выглянул на заводской двор, уговаривая себя не спешить. Вот, дескать, пусть сначала Семен проснется, а потом и за работу… Ох и слаба плоть…

Николай Николаевич бездумно оглядел кабинет. Стол, заваленный чертежами и «синьками», кульман в углу, портрет Сталина на стене…

Поликарпов спокойно смотрел на вождя. Вождь был орел.

Всем бы подчиненным Иосифа Виссарионовича хоть толику сталинского ума – и не о чем было бы мечтать более. Увы.

Советская Россия быстро прирастала образованными людьми, но вот на самый верх подчас поднималась всякая шушера, грязная пена. И это не брюзжание, натерпелся просто…

Николай Николаевич поневоле улыбнулся. Ему ли, человеку глубоко верующему, говорить о терпении? Когда его арестовали, обещая расстрелять, а потом сопроводили в Бутырку, он воспринял это как испытание. Потом, правда, обычная ретивость и кровожадность низшего звена была убавлена сверху – его и других конструкторов собрали в ЦКБ-39. Это была та же тюрьма, но ее мозговитым узникам было позволено думать и творить.

Всякое бывало. С Туполевым он разругался, зато с Ильюшиным и Сухим сработался. Потому, наверное, что они не вмешивались в его задумки. А когда он создал «И-16» и сам Чкалов пролетел на нем в Первомай, Сталин сразу отметил самолетик.

С этого момента начался взлет и самого Поликарпова.

Спустя несколько дней после парада его наградили орденом Ленина – «за выдающиеся заслуги в деле создания новых высококачественных конструкций самолетов». Немного позже он стал депутатом Верховного Совета СССР, директором и главным конструктором вот этого завода, получил Звезду Героя Социалистического Труда и Сталинскую премию 1-й степени…