Невеста Красного ворона (СИ) - Субботина Айя - Страница 47

Я почти готов праздновать победу. Но что-то в его взгляде мешает насладиться даже коротким триумфом.

— Ну и за кого из вас двоих она вышла замуж? - интересуется Шэ’ар с видом человека, который заранее знает, что любой ответ будет в его пользу, но наслаждается неведением жертвы.

Это очередная путаница, прикрытая паутиной обмана волчья яма, в которую он меня заманивает.

— Я всегда был собой. Второй раз ты меня психом не выставишь.

— Ты никогда не был собой, Ма’ну-Но’лу. Даже сейчас. Просто, мать его, удивительно, как до сих пор не превратился в овощ со всем тем дерьмом, которое плещется в твоей башке.

Он нарочно медленно тянется к внутреннему карману пиджака в надежде, что я занервничаю и выдам страх. Но мне правда все равно, даже если наставит мне в лоб пистолет. Но это никакой не пистолет, а простой желтоватый конверт. Шэ’ар бросает его на стол и взглядом предлагает ознакомиться с содержимым. Возможно, я совершаю глупость, но сразу же заглядываю внутрь и достаю оттуда целую кучу фотографий и каких-то бумаг. Медицинские выписки из роддома, какие-то экспертизы, записи непонятным почерком врачей, где все буквы больше похожи на неаккуратную кардиограмму. И фотографии: мать, Шэ’ар и лысый мальчишка между ними. Снимок вроем - первый на моей памяти.

— Тебя не смущает, что ребенок здесь один? - интересуется Шэ’ар.

— Меня смущает, что здесь есть ты.

— Но’лу умер в роддоме, на третьи сутки после рождения. И я не врал в тот день, когда сказал, что своими руками положил его в гроб. Не было никакого второй брата, Ма’ну. Его придумала твоя мать, и она всю жизнь травила тебя ядом своего горя.

— Пошел ты! - Я смахиваю со стола все: кекс и чашку, и посуда плещется на пол, разлетаясь брызгами осколков.

Официантка жмется неподалеку, глядя на наш «разговор» испуганными глазами. Шэ’ар делает ей знак, чтобы убралась, и девчонка пулей несется прочь.

— Вы оба были обречены еще до рождения. - Шэ’ар продолжает вливать отраву мне в уши. - Если бы Рина поняла это раньше и не пыталась перехитрить судьбу, ничего этого не было бы. Я всегда говорил, что аборт - лучшее средство от разочарования в детях.

Мне нужно оспорить его слова, разбить их одним неоспоримым доказательством, но… я просто не могу. Во мне словно открылись разом все двери всех потайных коморок, о существовании которых я даже не подозревал. И оттуда полезли чужие воспоминания.

Нет, не чужие - мои.

В тот день, когда бабочки улетели из моего дома, я вспомнил, что Но’лу сочинял истории. А я сказал Авроре, что всегда был фантазером. И это несоответствие режет изнутри, как будто прошлое обрело физическую форму и собирается вспороть мне брюхо, чтобы родиться.

— Не понимаю, как ты можешь быть рядом с ней, - добивает Шэ’ар, - если даже не знаешь, кто ты такой.

Я знаю, кто я: Красный ворон, спортивная звезда с тысячами фанатов. Я знаю все о бабочках, я люблю гонять на шикарной тачке по ночному городу и терпеть не могу галстуки. Я взял в жены самую красивую и умную женщину в мире, и она сделала меня безумно счастливым.

— Я понял, что она безумна, когда увидел, что Рина носит одного и того же младенца из кроватки в кроватку и называет его разными именами. Знаешь, на что способна убитая горем мать? На все. Даже уничтожить личность единственного ребенка, лишь бы самой поверить, что их все еще двое. Не было никакого второго брата, Ма’ну, его придумала твоя мать, а твоя же больная голова материализовала ее бред.

— А ты ей помог, пичкая меня фармакологическим дерьмом.

— Вы слишком зависели друг от друга, чтобы нормально жить по отдельности. Считай, что ты был ее любимой игрушкой и единственной успокоительной пилюлей.

Я хочу придумать сотню возражений против, но их попросту нет. Все равно, что черпать воду из высохшего колодца: сколько ни опускай ведро, единственное, что можно достать - грохот жести о камень.

Вот почему я так хорошо знал Но’лу.

Самый простой ответ, зачастую, единственно верный.

— Поехали, я хочу кое-что тебе показать.

Шэ’ар предлагает сесть с ним в машину и я, не задумываясь, соглашаюсь. Кроме водителя, здесь еще один мордоворот. Но безопасность - последнее, о чем я думаю. Вернее, не думаю о ней вовсе. Если я сегодня не узнаю всю правду, то просто сойду с ума.

Пока мы едем, я все еще отчаянно пытаюсь зацепится хоть за что-то. Как скалолаз хочу взобраться на отвесную скалу, но каждый выступ тут же срывается, и я вместе с ним. Не важно, сколько раз буду пытаться взобраться на нее - падаю снова и снова, и этому не будет конца.

Это я был Но’лу, и я был Ма’ну. Мать любила своего несчастного Но’лу и пичкала его рассказами о бабочках, а Ма’ну всегда был только придатком, чье сердце качало кровь в призрака.

Это Но’лу любил Аврору. Сейчас я отчетливо помню, как замирало его - мое! - сердце рядом с ней. Как он - я! - придумывал для нее миллионы историй, лишь бы красавица не грустила. Чудовище было готово на все ради ее улыбки, взгляда, возможности просто быть рядом. Она была такой красивой на маскараде: в маске бабочки, платье с кучей блесток и маленькой короне в черных локонах. Настоящая эльфийская принцесса из сказок. Две половины души любили одну и ту же девочку, и тогда, именно тогда, Ма’ну решился дать «брату» пинка под зад. Даже принес колечко в подарок, и плевать, что пластмассовое и с куском цветной стекляшки вместо драгоценного камня. Снял ослиную шкуру, чтобы она увидела его настоящего, с улыбкой до ушей. Встал на одно колено, как это всегда делали принцы из сказок… и его осмеяли все ее гости. Тыкали пальцами и кричали: «Смотрите, осел клеит принцессу!» А она мотала головой и говорила: «Я тебя не знаю, я тебя не знаю».

Я сбежал.

Меня нашли на обочине и отвезли в больницу. Где я сказал, что меня зовут Но’лу. Тогда же мое сердце впервые остановилось. Я чувствовал разряды тока, которыми врачи пытались снова его запустить. И им это удалось. Но чтобы жил один, другому пришлось лечь в могилу. Ма’ну решил, что это будет Но’лу.

Я убил сам себя, потому что не мог с этим жить. В реанимации «воскрес» Ма’ну. Врачи не могли этого знать, но в тот день они совершили уникальную, единственно в своем роде операцию - разделение души.

Мы приезжаем на кладбище и молча идем между рядами красивых готических памятников. Кладбище лунников - настоящая ода посмертию. Я знаю, что будет дальше, и иду на это сознательно, как на эшафот.

По приказу Шэ’ара мордовороты быстро раскапывают могилу. Он знал, что так будет - у меня нет другого объяснения, откуда бы еще взяться лопатам в багажнике его тачки.

Гроб пуст.

Точнее, он до краев полон ложью всей моей жизни.

С ложью жить легче. Это аксиома, которую знает каждый из нас.

Но ложь - самый сильный наркотик. На него «подсаживаешься» сразу, с первого раза. Потому что, простите за каламбур, всегда проще, когда проще.

Я смотрю на пустую могилу и вижу там несуществующий труп. Это я там лежу. Частичка меня. Потому что вдвоем мы не могли существовать. Потому что мы никак не могли поделить между собой Аврору.

Мне странно и тепло от того, что моя любовь к ней - длиною в жизнь. С того самого дня, как красивая девочка на детской площадке подсела на скамейку к маленькому уродцу и попросила его почитать ей книгу. Конечно, она могла сама, но она сделала это нарочно, чтобы ему не было одиноко. И не важно, влюбился в нее выдуманный брат или я сам - это все была моя душа. Одна, как я теперь знаю.

Я знал, что обречен на нее. Не в этой жизни - так в следующей. И даже если Аврора Шереметьева станет моей на старости лет - она будет все так же прекрасна, а мое счастье - безграничным. И это никакая не одержимость.

Это Любовь. Ради которой я пройду сквозь огонь, прыгну со скалы и выживу, даже если во мне не останется ни единой целой кости.

— Ты ничего не знаешь о любви, Шэ’ар. - Собственный голос спокоен и звучит уверенно. Ни намека на тревогу или неуверенность. Потому что впервые в моей жизни механизм в моей голове работает четко, как часы. И я в ладу со своими демонами. - Ты даже себя не любишь, потому что не рискнул бы приводить меня сюда.