Первое танго в Париже: Привилегия для Эдисона - Павлова Мария Юрьевна - Страница 12

— Наверное, нет, Павлик. Мне тоже неуютно в их присутствии.

Павел подошел к треножнику и, прижав руку к груди в сдержанном и торжественном поклоне, развернул его. И тут же обернулся к Маше.

Он жадно обнял ее, так что она жалобно пискнула, и, в объятиях друг друга, они свалились на широкую кровать.

Жарко любя Машу, Павел никогда не задумывался о «технологии любви». Просто кто-то неведомый выключал у него в голове критическое мышление, механизм моделирования ситуаций, оставляя только сторожа, который сидит внутри каждого мужчины, даже когда он увлечен любовной игрой. Насчет сторожа Павел знал уже давно: лет двадцать назад, когда они с Машей только-только начинали совместную жизнь, разбушевавшийся ветер с треском распахнул плохо прикрытую оконную створку, задувая в их с Машей любовное гнездышко палые листья вперемешку с пылью. Тогда внутри Павла и проснулся сторож-страж и бросил его тело в нужную сторону. Опомнился Павел, только когда створка была плотно закрыта и защелкнута на шпингалет.

Любовный восторг не позволяет чувствам взаимодействовать с разумом. И если разум дает команду открыть глаза и посмотреть на любимую, то чувства диктуют обратное. Закрыть глаза и отдаться течению реки ощущений. Из этой реки тебя может вытащить только сама любимая. Или ты ее… Но сейчас стремительное течение несло обоих, затягивая в воронку притяжения и выбрасывая на поверхность до тех пор, пока сквозь плотную вязкую тишину не стали пробиваться звуки. Шум листьев, едва слышный скрип ветвей садового платана. Сонное ржание лошадей в загоне. Только тогда сон накрыл их своим теплым крылом.

Спалось в доме у дядюшки Дестена удивительно сладко, до утра еще оставалось время…

…И они, держась за руки, вбежали в жаркий и дурманящий травяным цветением июль.

Горячий песок под ногами жжет подошвы, солнце палит как сумасшедшее. Они с разбегу плюхаются в воду.

Плыть легко, река несет их сама. За песчаной отмелью русло делает небольшой поворот, и они оказываются в небольшой заводи, где почти нет течения и вода теплее — успела нагреться под лучами июльского солнца. Оно колышется желтым кружевом под нависшими с берега ветками ивы.

Не сговариваясь, они вплывают в пронизанный солнцем грот.

Ухватившись за ветку, он притягивает ее к себе. Она от неожиданности замирает. Он обнимает ее сзади и прижимается губами к ее щеке. Слышно, как в кустах у берега тихо булькает маленький водопадик.

Его дыхание становится совсем близким — осторожные губы касаются ее шеи чуть ниже уха. Неведомое раньше блаженство туманит мысли. Краешком плеча она чувствует, как стучит его сердце. Не соображая, что делает, она медленно поворачивается и, обхватив его за плечи, поднимает вверх лицо. Осторожно, едва касаясь, он губами собирает капли воды вокруг ее губ. Его сердце бьется так гулко, что ей чудится — оно у них общее. И эти оглушительные толчки — начало нового отсчета времени. Они попали в другое измерение и пространство — их общей жизни. Новое, незнакомое желание довериться его губам прокатывается волной по ее телу. Она вздрагивает.

— Тебе холодно? — едва слышно, в самое ухо спрашивает он.

— Нет, — невнятно бормочет она, не в силах разжать рук и перестать слышать, как бьется их общее сердце. От всего мира их укрывают зеленые ветки ивы.

«Как в раю!» — думает она. Мышцы его спины напрягаются под ее рукой, влажные твердые губы накрывают ей рот. В его поцелуе нежность и требовательная властность. Она теряет контроль над происходящим. Освобождение от власти рассудка блаженное. Их держит невесомость прильнувших друг к другу тел. Губы не хотят расставаться. Время останавливается.

Оба не помнят, как оказываются на берегу. Со всех сторон их укрывают все те же ветки ивы. Не разжимая рук, он бережно опускает свою ношу на теплый мелкий песок. Спиной она чувствует его шелковистую твердость.

…О том, что проходит много времени, она догадывается, когда солнце начинает припекать ей лицо, до того укрытое прохладной кружевной тенью. Она открывает глаза и видит сквозь зелень над собой синее небо и маленькие белые облачка. Они двигаются по бездонной глади совершенно незаметно, но их края меняют очертания — природа продолжает жить в своей отстраненности от событий отдельной человеческой жизни, и время продолжает свой неумолимый ток, даже когда их отдельные человеческие существования соединяются в одно, новое под этим бездонным июльским небом. Она внезапно ощущает огромность и безмерность того пространства, в котором происходит смена времен года, светит горячее солнце, ветер приносит из неведомых далей частицы иных миров, где ни ей, ни ему никогда не быть; миров, которые они не смогут представить себе ни сейчас, ни когда-нибудь потом. Она очень остро ощущает себя незаметной точкой в этом холодном и величественном мироздании, равнодушном ко всему, что в нем происходит. Она смотрит, как проплывают белые высокие облака, и думает, что вот так проходит и любая человеческая жизнь с ее бурными событиями и страстями, не оставляя после себя ничего, как облака не оставляют никакого следа на чистом небе, торжественно и бесстрастно источающем пронзительно-синий свет.

На мгновение ей становится страшно, словно она потеряла свою жизнь и не знает, где теперь искать ее. Он возвращает ей ощущение реальности: приподнимает голову и целует в плечо. Потом открывает глаза и, взглянув на нее, внезапно обхватывает ее и переворачивается на спину. Она оказывается лежащей на нем сверху, прижатая к его телу сильными горячими руками. Теперь на нее смотрят его глаза, излучающие радость — и ее жизнь сразу перестает быть затерянной и незаметной, приобретает определенность. Этот взгляд проникает в ее сердце, и оно начинает принадлежать одному ему.

Вынырнув из сна, Маша долго не могла сообразить, кто она — вот эта сегодняшняя Маша, или жившая задолго до нее разнесчастная-счастливая Евгения, смотрящая на них с портрета взглядом, в котором блуждает загадка, или кто-то другой.

— Маш, а может быть, не стоит отдавать их Симоне? — сквозь полусон услышала она голос Павла. — Мне приснилось, что мы с тобой сначала долго куда-то плывем, а потом лежим на песке у реки, и тебе делается страшно, но я — твой спаситель и защитник…

— …и мне становится хорошо и спокойно, — договаривает, расширив глаза, Маша. — Но все это происходит как будто не со мной. Нам приснился ИХ сон? — Она смотрит на портрет. По лицам Евгении и Томаса этого понять невозможно, но, скорее всего, это так и есть, думает Маша. Так хочется узнать, что они чувствовали!.. — А что тебя пугает? — отвечает она Павлу тихо и как бы нехотя, прилаживаясь к реальности и понимая без слов, о чем он спросил.

— Вдруг, после того как Симона выкачает из них воздух, медальоны потеряют все свои интересные свойства?

— А тебе хочется, чтобы они их не теряли? — Машин сон как рукой сняло, она оживилась и хитро посмотрела на мужа. — Давай отдадим ей только один и посмотрим, что из этого выйдет, — реальность хоть и реальность, но загадок в ней не меньше.

— Идет…

В тот же вечер один из медальонов начал служить научным целям. Через два тончайших отверстия из украшения был выкачан воздух и поделен на несколько порций. Из взятых воздушных проб предстоит выделить все, что только возможно. Первые результаты обнадеживают. Обнаружено как минимум три разновидности спор и несколько неизвестных науке бактерий, находившихся в спячке. Теперь в соответствии с программой эксперимента предстоит по очереди помещать культуры выделенных микроорганизмов в специальные устройства с усилителем и испытывать их воздействие на человека. Еще через несколько дней Симоне удалось выделить ту самую культуру-штамм, благодаря которой владельцы медальонов и испытывали необычные, если не сказать больше, ощущения. Разросшуюся культуру Симона поместила в устройства, разработанные для бесконтактного изучения человеческих ощущений. Эксперимент обогатился новой программой исследований. Руководитель проекта и добровольцы — сами себя они называли подопытными, — приступили к работе. В их распоряжении была неделя — именно на этот срок освободилось помещение лаборатории, в которой Симона должна провести первый пробный эксперимент.