Первое танго в Париже: Привилегия для Эдисона - Павлова Мария Юрьевна - Страница 17

— Н-ну… — промурлыкал он, не догадываясь, какое зрелище являет жене. — На чем ты закончила свою мысль?

— На том, что ты талантлив. — Маша, стараясь быть серьезной, изо всех сил сдерживала смех. — Успешен…

Подбородок Павла вскинулся вверх, лицо расплылось в улыбке, правая нога удобно улеглась на левую, руки сами собой скрестились на затылке, локти разошлись в стороны, а глаза стали мечтательно закрываться…

— Но… — Интонация Машиного голоса изменилась. — Ты ленив, медлителен именно в той мере, в какой талантлив! А происходит это потому, что сознание собственной талантливости исподволь подтачивает в тебе силу воли. Другой, совсем бесталанный, штурмовал бы высоты любого дела, пока не добился бы чего-то, а потом, снедаемый чувством страха, как бы не потерять достигнутого упорным трудом, упирался бы и упирался каждый день, пока…

— …не сдох! — подвел итог Павел, пошевеливая верхней губой и не понимая, куда клонит жена.

— Это и есть логика! — не смущаясь, закончила мужнину мысль Маша. — Теперь о сердце. Оно просто тукает. Быстро или медленно. Но в его биении заключено все.

— Маша, но ведь словами ты не можешь объяснить, почему поступаешь так, а не иначе! — начал Павел выводить свою тему, умопомрачительно двигая усиками.

— А надо ли, Паша, объяснять? Ты помнишь, как висел на заборе у Дестена? Я, между прочим, спасла тебя от серьезной травмы, в то время как ты играл в казаки-разбойники…

— Правильно, Маша, но ты же не станешь отрицать, что где-то в подсознании ты, наверное, прикинула, куда это я мог поехать, взяла такси и… угадала! Ведь все-таки угадала! Согласись! Это не есть логика!

— Паша, жена, руководствуясь логикой, спала бы…

— Хм-м-м, и то верно… — озадачился Павел, взмахнув полами халата и перебрасывая ноги слева направо. Он сделал вдох и поперхнулся, заметив, что Маша повторила его движение с халатом и ногами. Надо сказать, что когда так сделал Павел, это было одно, но когда взлетели полы Машиного халата, то черные, с переливами драконы дохнули пламенем, как живые. Бедра мелькнули логическим продолжением розовых коленок. А между ними… узкая полоска трусиков. Павел выдохнул, и логика покинула его голову с разрисованной физиономией, причудливо вспорхнула, расплавилась и приобрела совершенно другую форму и содержание… Маша перестала сдерживаться и заразительно рассмеялась, хлопнув себя по коленям, и согнулась в кресле пополам, трясясь и всхлипывая… Павел воровато оглянулся, будто бы в спальне кто-то еще мог быть кроме них, и подскочил поближе, заходя со спины, затем пригнулся и нежно куснул хохотушку в ухо. Маша взвизгнула, рванулась вперед, но, не сумев распрямиться в сильных Пашиных руках, увлекла его за собой. Кресло, будучи предметом исключительно неодушевленным, застряло между борющимися телами, и скульптурная группа с оглушительным грохотом свалилась на пол.

— Ты не ушиблась? — пробормотал Павел, проникая за отвороты халата. Драконы то ли по прихоти момента, то ли вместе с материей, на которой были вышиты, развернулись головами в разные стороны. На свет появились две симпатичные грудки с напрягшимися сосками. Павел немного поколебался, какой из них поцеловать, но губы, смешно вздрагивая черными фломастерными разводами, уже нашли один и легонько втянули его в свою влажную горячую глубину… Машины плечи обнажились, и драконьи морды совсем зарылись в складках материи. Какое-то время пламенные оранжевые хвосты еще пламенели у самой Машиной талии, но очень быстро скользнули на ковер, прямо на поясок халата, развязанный Пашиной рукой. Он смотрел в Машины глаза.

Павел чувствовал, как пульсирует его кровь, отдаваясь в самое сердце. Губами, прижатыми к Машиной шее, он ощущал ее пульс. Неожиданно у него мелькнула мысль, и он перевернулся на спину, увлекая Машу за собой. В дурмане любовной игры они соединились, совершенно не помня, с чего все началось. Невыразимая легкость и веселье овладели ими. Наконец Павел прижал Машу к полу и, нашарив рукой клубочек ее вязания, положил его ей на переносицу. Она мгновенно приняла игру и со смехом стала удерживать клубок на месте; иногда в момент чувственной волны глаза ее закрывались, и клубок угрожающе начинал поворачиваться, готовый вот-вот скатиться на пол, но тут Маша, выплывая из облака ощущений, в самый последний момент делала движение головой, и хрупкое, до безумия возбуждающее равновесие восстанавливалось…

— Да, да-аа! — протяжно простонала Маша, роняя клубок, ставший из центра Вселенной маленькой самостоятельной розовой планетой, скатывающейся в неизвестность…

Снаружи послышался чей-то приглушенный крик.

— Кто там? — встрепенулся Павел, вскинутый сторожем-стражем, и… крепко приложился к столешнице снизу, где любовники оказались по причуде обуявшей их страсти… Удар был силен. Угасающий оргазм слился в голове Павла с искрами из глаз. Маша осторожно высвободилась из его объятий, с удивлением оглядывая место, где настигла их страсть. Павел охал, держась за голову.

— Погоди-ка. — Маша отняла его руку. Там, прямо на ее глазах, вздымалась внушительных размеров шишка. — Паша, да это уже вторая травма в Париже! — простонала она. — Как ты ухитряешься?

— Наверное, ты мне очень нравишься в роли сестры милосердия… — Павел схватил ее руку и прижал к ней чумазые губы. — Логично?

— Не подлизывайся! — Маша поднялась и пошла доставать маникюрные ножнички. Потом аккуратно выстригла волосы на месте ранки и заклеила ее пластырем. Вскоре горячая парочка уже пила свежий апельсиновый сок под навесом палубы.

— Слушай, мы с тобой в Париже, а чем занимаемся? — отставив прозрачный высокий стакан, спросил Павел Машу.

— Чем же?

— Шишки себе набиваем!

— Набивание шишек — это и есть путь познания.

— Философ ты мой! — расчувствовался Павел. — Давай лучше продолжим эмпирическое познание другим способом.

— Каким же?

— А пойдем гулять. Вдвоем. По Парижу.

— Пашка, это замечательная мысль. И пришла она тебе в голову после удара об стол!

— А что это доказывает?

— Что путь к истине лежит через набивание шишек.

— Логично.

Почувствовав раскол в стане волонтеров, Симона деликатно приостановила ход эксперимента, справедливо рассудив, что полученных данных вполне достаточно для постановки проблемы и включения в научный обиход некоторых специальных понятий, над углублением которых еще предстояло работать не одному научному коллективу. Сейчас же она просто объявила о перерыве, призвав всех отдыхать. Так и сделали.

На следующее утро Маша и Павел отправились гулять по Парижу. В эти утренние часы город был не столь многолюден, как вечером и ночью. Большинство увеселительных заведений было закрыто, однако это было даже к лучшему — ничто не мешало наслаждаться созерцанием архитектуры и городских достопримечательностей.

— Паш, а давай повторим маршрут Томаса и Евгении?

— А что? Давай.

И вот они на бульваре Клиши, затем — Гранд-Арме. По пути к Елисейским Полям они увлеченно обсуждали французские фразы.

— Шампс Элисее — это Поля Елисейские, стало быть, шампанское — означает полевое! — предложил свою версию Павел.

— Полевыми бывают цветы! — спорила с ним Маша, вертя головой во все стороны. — Конечно, если ты настаиваешь… А смотри-ка, здесь татуировки делают. — Над небольшой арочкой горела неоновая вывеска «Tattoo».

— Давай зайдем, Маш? — оживился Павел.

— Ты мало расцвечен? Нога еще сизая, шишка фиолетовая с переходом в желтый, усы черные едва оттер! И еще татуировка? — Ее начал разбирать смех. — Осталось разве что написать что-нибудь этакое… где-нибудь в интимном месте, а?

— Ну почему сразу в интимном? — смутился Павел.

— Например, можно написать: «Здесь средоточие страсти!»

— Маш, ну чего ты так развеселилась? — начал краснеть Павел, оглядываясь по сторонам.

— Ой, не могу!.. — Машу все больше разбирало. — Или написать: «Кость цела! Слава его величеству!»

— Ну и при чем здесь его величество?