Волк в капкане (СИ) - Lehmann Sandrine - Страница 107

— Готовности к серьезным переговорам? — переспросил Тим. — То есть ты имеешь в виду, что они мне должны будут дать эту машину? Переговоры-то я вести буду.

Отто подавил смешок. И тоже подумал, каков наглец. Но это было одной из причин, которые заставили его дать шанс Шеферу.

— Не возражаю, если тебе удастся отжать две. А если три — третью продадим пятьдесят на пятьдесят.

Они вместе вышли из здания ФГС, и пошли каждый к своей машине. Отто — к довольно старой БМВ 318, Тим — к вполне импозантному Саабу.

Ромингер сел за руль и долго не включал зажигание, думая, куда бы ему податься. Он все еще не пережил расставание с Рене, депрессия не отпускала его уже третью неделю, с отъезда в Америку и Канаду. Послезавтра новый год, он понятия не имеет, где и как отмечать. На рождество, как обычно, он поехал в Пон-де-Кле к Ноэлю, праздновать заодно с его же днем рождения, но на этот раз он, по выражению друга, был примерно такой же веселой компанией, как фисовский комиссионер с похмелья в тумане на Штрайфе. Пока Отто склонялся к встрече нового года наедине с бутылкой виски.

На самом деле, он должен быть вне себя от счастья. В его жизни многое менялось. Он, что называется, проснулся знаменитым — вернулся из Америки состоявшейся суперзвездой, любимцем нации, в аэропорту его встречала толпа фанов, табун журналистов не давал пройти к машине. На него посыпались спонсорские предложения, намного более дорогие, чем прежде. И он уже не отклонял их подряд, не глядя — уж очень серьезные суммы там фигурировали. Но успех радовал его куда меньше, чем если бы его было с кем разделить. И вообще, в жизни было столько всего, что хотелось разделить. Но теперь, его же стараниями, у него не было такого человека. Не с кем позлословить о жадности и глупости Фоссе (того самого, который воображал, что может обмануть Ромингера на том, что от зубов отскакивает у любого первокурсника экономического факультета). Не с кем посмеяться над снисходительным надутым павлином Матинэ, который предположил, что Отто не по зубам разобраться в ценообразовании спонсорского договора. Некому пожаловаться на боль в спине после очередного жестокого падения на тренировочной трассе. Некого попугать синяками на бедрах после бронзового слалома в Аспене. Некого кормить с вилки кусочками форели, запеченной с травами. Не с кем поспорить о последнем триллере по телику. Некого обнять, поцеловать, соблазнить, заставить кричать от любви и наслаждения. Боже, как он скучал по ней. Он никогда и ни по кому так не скучал.

Свято место пусто не бывает. Он мог каждую ночь проводить с новой девушкой, одна краше другой. Видимо, они прослышали, что теперь место вакантно, и начали проявлять чрезмерную, по его мнению, активность. При желании он мог в день приходовать по парочке-тройке красоток. Вот только желания не было.

Нет, он, конечно, не принял монашеский постриг, он снова спал с девушками одноразового пользования. Но он делал это как-то без удовольствия, будто по обязанности. Будто доказывая себе, что свет не сошелся клином на Рене Браун. И, разумеется, ни с кем он не испытывал такого невероятного наслаждения, как с ней.

Никто не догадывался, как ему хреново. Никто не понимал, что за самоуверенной улыбкой и спокойствием скрывается боль. Он и не собирался ни с кем откровенничать. Даже Макс с бóльшим неодобрением, чем обычно, обозвала его блудливым котом. А потом поинтересовалась, что он испытывает, потеряв эту девушку, единственную настоящую из всех, которые у него были. Удар попал в цель, и Отто, чтобы не показать больше, чем ему хотелось, ушел от разговора, как-то глупо отшутившись. Даже Регерс с грустью спросил: «Когда же ты повзрослеешь, кретин?» Браун злился, грубил, просто-таки нарывался на драку, но Ромингер не поддавался на провокации. Хоть наедине, хоть на людях он молча глотал оскорбления — в результате его репутация хладнокровного и выдержанного человека еще сильнее упрочилась.

Конечно, Отто не делал ничего глупого. Он не торчал по ночам под ее окнами, он не болтался в универе в надежде случайно увидеть ее, не звонил и не молчал в трубку. Не бежал к зазвонившему телефону с бьющимся сердцем. Он очень старался выкинуть ее из головы. И не сомневался, что рано или поздно преуспеет. Время лечит. Он в этом уверен.

Артур Браун всерьез волновался за сестру. Она утопала в тоске, все время плакала, ходила по дому как сомнамбула. Она прогуливала занятия в универе, не хотела краситься и делать маникюр, перестала острить, умничать и задирать брата. Тогда, после изнасилования, он радовался, как быстро она пришла в себя — на следующий день, когда на ее лице еще были свежие ссадины и синяки, она уже смеялась, подкалывала его, ее глаза сверкали. Сейчас все было намного хуже. Прошло больше полмесяца с тех пор, как Ромингер бросил ее, и пора бы уже даже разбитому сердцу начинать оживать. Но никто, видимо, не потрудился сказать ей об этом. Вскоре после возвращения из Америки Артур вдруг заметил, что на ее груди ослепительно сверкает огромный бриллиант, и поинтересовался, откуда это. Рене поспешно сунула кулон под футболку и скрылась в своей спальне, ничего не ответив. «Отступное», — зло подумал Браун.

Сначала он просто дулся на сестру — мол, она получила аккурат то, что заслуживала, он ли ее не предупреждал, что нельзя ей связываться с Ромингером. Но дни шли, она, казалось, все глубже вязла в своей хандре, она будто угасала, как свеча. Он уже начал за нее бояться, вернулся домой и даже не ночевал у Максин. В довершение ко всему, Рене похудела так, что не могла носить ничего из своей одежды, ходила в полосатых пижамных штанах, перетянутых на талии шнурком. Они болтались на ней, как на вешалке. Она будто бы перестала есть. Тощая, бледная, с глазами, тусклыми как лед, сковавший ее, она превратилась в призрак самой себя. Она только и делала, что запиралась у себя в спальне и рыдала под балладу «Dreaming» Ингви Мальмстина.

Чтобы заставить ее есть, он пытался изощряться в кулинарии. Он учился готовить какие-то замысловатые закуски, приносил дорогие десерты, все без толку. Утром пятого января его терпение лопнуло. Глядя, как она неохотно ковыряет нежный, воздушный омлет с грибами, который он так старательно готовил, Артур взорвался. Он грохнул кулаком по столу и заорал:

— Да что с тобой такое, убогая?

Она не вздрогнула от неожиданности, у нее вообще были какие-то заторможенные реакции. Просто подняла на него глаза:

— Ничего. Не кричи так.

— Ничего?!! Да ты посмотри на себя! Ты что — в гроб себя загнать решила? Сдохнуть назло этому ублюдку Ромингеру? Да я убью этого сукиного сына!!!

— Не надо. Я не смогла удержать его. Я виновата, не он, — монотонно сказала она.

— Удержать? Да чтобы удержать такого б. дуна, надо п… алмазную иметь!!!

— Ну тем более, — равнодушно сказала она, отодвинула тарелку и встала. — Спасибо, я не голодна.

Он посмотрел на несъеденный омлет, потом на сестру — кожа да кости под старым свитером, и вдруг, неожиданно даже для себя самого, рявкнул:

— А ну-ка стой!

Она остановилась и посмотрела на него через плечо. Он медленно спросил:

— Он тебя обрюхатил, да?

— Нет, — она скользнула в темноту коридора, почти безжизненный сгусток тени. Артур пошел за ней, сам толком не понимая, чего он от нее хочет.

— Тогда что с тобой такое? Почему ты не ешь? Какой у тебя срок?

— Никакой. Отстань. — Она захлопнула дверь перед его носом.

Сколько времени пройдет, прежде чем он поймет, что она ему соврала? Или не соврала?

Да, у нее задержка уже месяц, но это вовсе не означает, что она беременна. Это все можно списать на стресс, на разъезды в Австрию и Германию, в конце концов. Ее без конца рвет, она потеряла аппетит и сон, но это все может быть следствием депрессии. Грудь набухла, под бледной кожей отчетливо проступил венозный рисунок. Мало ли, может что-то с гормонами не в порядке. Ладно, пора перестать обманывать себя и принять как факт то, в чем она, в общем-то, и так уверена.