Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ) - Кисель Елена - Страница 102

[2] Толос – гробница

Онемела Персефона от обрушившихся бедствий,

Духом страсти похотливой подземельный мир овит…

Гиви Чрелашвили

Пещера в Аркадии. Берег Коцита. Загрей. Мелиноя.

Имена и названия ложатся зарубками поперек линии памяти. Торжествующим отзвуком аэдов: «Было!» Отчаянным воплем крови и сердца: «Не было!!»

Мнемозина стыдливо прикрывает заалевшие щеки дощечками с воском, стараясь не рассматривать, что там, на дощечках…

Я знаю, что у тебя там, богиня памяти.

Я видел это однажды.

Я слышал ее задыхающийся шепот: «Папа… зачем ты… не надо!», видел разметавшиеся волосы, закушенные губы, пытающиеся изобразить счастливую улыбку: высшее наслаждение – делить ложе с царем царей… Я помню, как она, шатаясь, шла к ручью, чтобы смыть с ног семя Эгидодержца, и след поцелуя клеймом горел на плече. Невидимкой я стоял, глядя на то, как ее слезы мешаются с родниковой водой – никчемный Владыка, сберегший мир и отдавший жену.

Забери ты эту память, Мнемозина. Очень прошу тебя – забери и спрячь.

Это хорошая память: с красочными подробностями, которые так приятно обсасывать у костра, с правильным исходом, и лица в ней знакомы.

А другой кусок, полурасплывчатый и серый, можешь оставить мне – пусть себе плавает в крови. То ли случайный сон, то ли греза, то ли видение, мелькнувшее на треть мига перед глазами, когда коснулся своей нити в доме Мойр.

Выдумка, которой никогда не могло быть.

В ней все неправильно: там сутулый воин стоит напротив яростной молнии, там на воине нет шлема, и ветер треплет жесткие пряди, и смутно проступают по правую руку очертания громадного черного пса, приготовившегося сшибаться… с кем? зачем?

Единственное, что есть правильное и знакомое в этом глупом видении – это лицо одного из противников: светлое, дышащее величием, с искрящимися гневом глазами… Знакомое.

Себя во втором лице я не могу узнать, сколько ни пытаюсь.

Ну вот, ты смеешься, Мнемозина. Да что там, даже воды Амсанкта булькнули вязким смешком изнутри: такого не может быть!

Я знаю, что этого не может быть.

И знаю, в какое из видений хочу верить.

Квадрига фыркала, крутилась и пыталась запугать живность на сотню стадий вокруг. Топотом, ржанием, клацаньем зубов – в ход пошло все.

Кустарник был растерзан и сжеван, колесницу вредные жеребцы волокли по кочкам и только по кочкам. Так, чтобы колеса сильнее грохотали.

А живность пугаться не собиралась. Наглые птицы устраивали хоровое пение над головой. Мелькнула пыльная шкурка лисицы, несущей в зубах мышонка. Да что там, пчелы как гудели, так и гудят.

Потому что – под покровительством. Высшим.

Потому как нельзя же настрой ломать.

Потому что тут, в Аркадии, в зеленой дубовой роще лишь в нескольких стадиях от заросшего щетиной камышей Алфея – сейчас будет свершаться таинство.

Прямо вот тут, немного дальше по течению ручья, стремящегося к речке, – и будет. Где-нибудь в местечке потенистее, а то проклятый Гелиос разжарился со своей колесницей не на шутку – Тартар не приведи, жаркие лучи обожгут державную кожу!

Для любовных утех лучше тень. А уж если отец решил овладеть дочкой, а эта дочка еще замужем за его мрачным братцем – тогда вообще…

Впрочем, что я… Зевсу наплевать – за кем замужем. Наплевать, солнце или нет. Хотел бы – прогулялся бы ко мне в подземный мир и потешил похоть прямо там. Заодно бы в гости ко мне наведался, а то давно не виделись.

Я оставил коней, махнул рукой. Сколько шуму ни производи, Громовержец не выскочит. Да и я не уверен, что хочу, чтобы он выскочил.

Я вообще не понимаю, что я тут делаю.

Зачем к Мойрам мотался. Выслушивал чушь про переписанный свиток, раздвоенную нить, про всего себя.

Зачем оставил свой мир, если все равно не собираюсь выступать против брата.

«Тебе не следовало, невидимка…»

Ага-ага, мне не следовало. Суды, дела, а я тут в Аркадии, невидимкой, под солнышком.

По соседству с братом, который собирается соблазнить мою жену. И знаю ведь, что сделает, раз собрался, так чего приперся?!

Не знаю, своими глазами увидеть, наверное.

Так, в сторонке постоять. Чтобы если уж плевок в лицо – то до конца. Если лакать желчь из чаши – то еще и дно вылизать.

Лгун, – шепчут искусанные губы (не мои, конечно). Ученик Аты. Ты знаешь, зачем ты здесь. Знаешь ответ на вопрос. Ты знал его с самого начала.

Верно. Я здесь для того, чего никогда не сделаю – ибо жребий превыше всего.

А потому пройти мне по следам державного брата, взглянуть в лицо Коре – и, невыходя из тени… Владыкой становиться. Благодарить себя, великого, за то, что, подобно настоящему царю, умею отличить важное от неважного.

А вот и оно – неважное, за зелеными холмами притаилось.

Открытая пасть просторного и наполненного светом (ненавистным!) грота, прозрачный ручей шуршит совсем рядом с входом. Песок хранит тяжелый извилистый след – неужто змеей, братик, вспомнил старые времена? Мне говорили, к Деметре ты явился золотым змеем – почему-то посчитав эту форму привлекательной.

Змей-искуситель, что может быть нелепее?

Нет, на этот раз он предпочел густую рубиновую окраску. И кожа его светилась, как спелые зерна граната. Персефона безвольно вытянулась на ворохе трав, откинув голову, прикрыв глаза и прикусив губу – издалека это могло бы сойти за чувственную гримаску, но я-то знал это выражение лица, оно говорило: перетерпеть и забыть…

Крупная морда с золотыми бусинками глаз покачивалась у ее лица, кольца любовно обвивали тело, слегка пульсировали, сжимались в предвкушении того, что будет…

Будет. Будет.

Закрыть глаза. Проглотить великую честь, которая посетила мой дом мимоходом. Аид-насильник вполне может быть и Аидом-рогоносцем, тем более – почетно. Если ребенок будет – еще почетнее, от Самого ведь, раз уж я не могу иметь детей.

Хтоний хваткой здравого смысла вцепился в волосы, не хотел сниматься – куда? Ты же Аид-невидимка! Ты же – в тени! Что на ней – свет клином сошелся?!

Да. Те крупицы света, которые каким-то невероятным образом попали в мою жизнь через своды моего мира – сошлись на ней. Пришлись на нее.

Будет. Будет ли, Громовержец?!

Я сдернул хтоний, оцарапав щеку.

Я вышел из тени.

– Радуйся, брат.

Муж вернулся после долгой отлучки. Отражением той сценки с Минтой, когда после долгой отлучки вернулась жена. Наверное, это будет хорошей темой для застольных песен и скабрезных рассказиков, в которых жена будет прятать любовника в пифос, или под ложе, или Тартар знает, куда.

Только вот здесь нет пифоса и ложа, и в светлом гроте некуда прятаться, и я узнал тебя с первого взгляда, младший брат, у меня не было даже тени соблазна – сделать вид, что мою жену посетил кто-то другой.

– Гера не в настроении или нимфы закончились?

Младшие боги шепчутся, что Аид Мрачный редко когда промолвит слово, но уж если промолвит – может им камни расколоть и кожу содрать до костей. Хотя нет, про кожу до костей – это о взгляде.

И точно, моим взглядом можно сейчас свежевать, в нем – отблески Кронова Серпа, который когда-то сжигал меня изнутри, а каждым словом я хлещу, как кнутом, наотмашь, потому что нельзя иначе.

Не тот собеседник, чтобы иначе.

Персефона смотрела потрясенно, хватая ртом воздух, – страшен? Вздор, она меня каким только не видела, взять хоть утро после брачной ночи…

Хорошо, таким она меня и правда не видела.

Хотя, может быть, она просто слишком верила в мой здравый смысл.

Золотистая дымка пала на алую тварь, рассеялась – и в мой взгляд уперлись две молнии из глаз Громовержца.

– Ты осмелился говорить со мной в таком тоне?