Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ) - Кисель Елена - Страница 91

Ему вообще никто и никогда не препятствовал.

Геката повела плечами, словно ощущая перемены.

– Мир странен, – прошептала она. – Наверное, вернулся Владыка. Идем, ты изранила ноги на этих берегах. Я напою тебя нектаром и снадобьем из молока, меда и лотоса: ты будешь безмятежной при встрече с мужем…

Мир был странен – да. Он качался и трещал, но не силясь сбросить меня, как в былые времена, а разрываясь от гнева и бессилия заодно со мной. Буря назревала там, куда не спускаются ветры, где не властвует Тучегонитель…

О, нет, он и тут властвует. Добрался, дотянулся.

Доказал свою власть, не спускаясь в подземный мир, отнимая то, что дал сам, да какое там – забирая последнее…

Доказал ли?! Отнимет ли еще?!

Тартар даже подначивать не решался. Да и Ананка не предупреждала из-за плеч.

Знала: доказал и отнимет. Это же Громовержец. Эгидодержец.

Ему никто никогда не препятствовал.

Сколько я просидел на песчаной отмели, вслушиваясь в свой мир, – не помню. Ивы над Коцитом тревожно перескрипывались – косматые старухи, перемывающие косточки молодым соседям. Огненные валы Флегетона рвались вверх, кромсали мать-темноту, и споткнулись лошади Нюкты, везущие ее колесницу к выходу, и храп Эреба стал не таким сонным…

Тени толпами валили от входа, и в надрывных стенаниях тонул плеск хароновых весел: друг-Убийца выполнял свою работу на славу.

– Теперь ты понял, – устало и равнодушно обронила Судьба. – Будь прежним невидимкой – и вечно бросайся клеить трескающийся сосуд: скрепишь одну трещину – а вода вытечет через другие. Или будь Владыкой – и позволь твоему списку писаться как должно.

Как там вежливо говорить со своею Ананкой? «Помолчи, ради Хаоса?» – когда хотелось бы сказать: «Заткнись, чтоб тебя в Тартар?»

Промолчал. Снял шлем, направляясь к своему дворцу.

И Ананка цокнула языком одобрительно, потому что: какой невидимка, если – видно?

[1] Таларии – название сандалий Гермеса

[2] Панамфайос – Всепрорицатель. Один из эпитетов Зевса.

[3] Стратий – Воинственный. Один из эпитетов Зевса.

[4] Телейос – Всемогущий. Эпитет Зевса.

И к сердцу холод льнет незримых глазу ножниц.

Чуть вьется жизни нить… Жужжит веретено.

Г. В. Голохвастов.

Златокрылый стрелок, сын брани и ласки, разве не вопросы без ответов ты любишь больше всего?

Стрела в чужое сердце – вопрос. Стрела-ответ ложится на твою тетиву с неохотой, а то в мире было бы больше счастливых пар.

Сын ярости и нежности, не задавался ли ты вопросом: может ли бог любить, как смертный?

Ведь ты же не будешь спорить, что смертные это умеют лучше. Прощают то, что бог бы не простил. Совершают безумства, которые измыслить не может Онир с его коварным жезлом сновидений.

Сходят в мой мир, что обозначает: они любят больше жизни.

Ответь мне, сын копья и пены, стрелял ли ты в Орфея? В Пигмалиона, полюбившего свое творение? В Кефала, отвергнувшего любовь богини и предложенное бессмертие ради жены?

Ладно, молчи, я отвечу за тебя: не стрелял. Или, может, промазал и никому об этом не рассказал. Полетел шутить жестокие шутки с остальными, бурча под нос: «Кто ж там знает, чем в него ударило. Предвечным Хаосом, что ли…»

Предвечным Хаосом. Силой, которую он породил и которая тоже любит пошутить, как ты, как твоя мать…

Вот только великой Эрос для ее шуток не нужны стрелы.

В то время как ты несешься посланцем своей матери, щедро раздаривая влюбленность, страсть, похоть, увлечение, опьянение – невидимая Эрос идет следом и касается одного из тысячи… смертных, всегда только смертных, потому что богам нечего положить на чашу ее весов, принести на ее алтарь.

Боги бессмертны, а потому не умеют любить больше жизни.

Так может ли бог полюбить, как смертный?!

Я долго задавал себе этот вопрос.

Но здесь, на черте пограничья, под вечно умирающим тополем – здесь я не буду спрашивать об этом ни себя, ни тебя, златокрылый стрелок.

Тебя – потому что тебе здесь не место, сын страдания… и страдания.

Себя – потому что теперь я знаю ответ.

Он падает с пальцев благоуханными – но внезапно алыми каплями.

Она вошла, пританцовывая, как шла тогда, по лужайке. И как никогда не ходила в моем мире: здесь она несла себя, величественно откинув голову, плыла медленно, с осознанием высоты своего положения, и не все тени осмеливались взглянуть…

– Сидишь в темноте, – сказала весело. – Владыке лень зажечь факелы?

Факелы ярко полыхнули золотом – и золотом отозвались искры в зеленых глазах.

Цвет лотоса. Говорят, где-то на острове посреди океана поселился блаженный народ – лотофаги. Жрут золотой лотос круглый год и пребывают в блаженном забвении – а больше им ничего и не надо.

Геката наверняка наведывалась на этот островок, и не раз.

– Я слышала, Танат наконец нашелся? Гермес утащил Ареса прямо с праздничного пира. Вовремя утащил: Гефест как раз взялся за молот, чтобы отучить кое-кого шептаться с чужими женами… И куда же пропал Железнокрылый? На Олимпе ведь прямо ставки на это делают! Афродита уверяет, что и его не миновало чувство любви. Эрот отмалчивается и крутит свой лук, Аполлон слагает какие-то песни о разбитом сердце, а Афина мудрее всех – она подозревает заговор. Так что случилось?

Отвечать не хотелось. Но слушать и смотреть – это еще хуже: наигранная, порожденная отваром лотоса безмятежность в глазах, довольный румянец, щебет – так, наверное, она разговаривает с нимфами на поверхности…

– Сизиф. Басилевс Эфиры. Сумел его сковать. Продержал в подвале полтора года.

– Ого.

Фррр! – взметнулся тяжелый гиматий, одолженный у Гекаты. Будто бабочка высвобождалась от крыльев… хотя разве может бабочка без крыльев стать красивее?

– Почему ты сам не освободил его? Впрочем, о чем я. Он подданный. Посейдон поступил бы так же. Знаешь, он умудрился на пиру вызвать Афину на соревнования в колесницах. И почти победил.

Сколько своего зелья Геката влила в Кору? Видно, с запасом, чтобы уж наверняка. Теперь вот ее глаза искрятся чересчур озорно, губы слишком алые, волосы…

Каленой медью – по плечам. Веселыми брызгами – во все стороны. Теперь хитон… нет, посмотрела на руки, порхнула к столику с притираниями.

Следы от ногтей на запястье нужно было непременно замазать.

– Почти победил. То есть, опередил Афину. Вот только бежал сам, а не стоял на колеснице. Представляешь? Превратился в скакуна и обогнал и свою колесницу, и Промахос… Правда, это было уже после того, как он свалился с колесницы: это все лучшее вино Диониса, оно очень крепкое… ах, вот это масло, из любимых маминых фиалок…

Мне не нужно было приходить в общую спальню. Или нужно было придумать, что говорить и делать. Или не придумывать, а сразу делать – так поступают Владыки.

Они уж точно не изображают каменный идол на кровати, пока жена, благоухая фиалками, скидывает с себя хитон.

– Там пока что такая неразбериха из-за этого праздника, да и из-за Таната тоже… мать не заметит моего ухода. А почему ты смотришь так? Я думала, ты обрадуешься.

Наверное, если бы не лотос – она бы уже испугалась моего взгляда. А так вот – безмятежно улыбаясь, тянется к губам.

Искрой в соломе вспыхнувшее желание погасло, потонуло в другом огне – багровом, жгучем, от осознания, что ее коснется другой, а я…

А я не помешаю.

– В чем дело? Неужели ты устал настолько? А может, опять завел себе кого-нибудь? И кто на этот раз – нимфа? Нереида? Смертная?