Минус двадцать для счастья (СИ) - Ручей Наталья - Страница 23

Вот передо мной стоял человек, которого я любила и знала. Α вот меня рассматривал незнакомец, с которым я не хотела находитьcя наедине.

И музыка. Протяжная музыка с подозрительными напевами… Все шансы ощутить себя в фильме ужасов.

Взгляд метнулся к двери, и Виталик это заметил. Сделал шаг ко мне, а потом передумал. Отвернулся. Тяжело выдохнул. Выключил музыку, которая пугала меня.

— Я все-таки все испортил… — пробормотал он. — Я так хотел, чтобы ты осталась со мной… Я все-таки все испортил, Лерка. Теперь ты меня боишься.

— Не тебя, — преодолев внутреннее сoпротивление, подошла к нему, обняла со спины. — Меня пугает то, что с тобой происходит.

Он перехватил мои пальцы, прикоснулся губами и переплел со своими. В тот момент я была уверена, что мы справимся, вместе мы со всем обязательно справимся! Но как не замедлила показать жизнь, это были излишне самонадеянные надежды.

Как можно помочь тому, кто не хочет этого? Это так же нереально, как вылечить больного, не признающего, что он болен. И если ребенка ещё можно заставить, надавить на него, то что делать со взрослым?

Виталик не видел проблемы в том, что с ним происходит. Проблемой он считал то, что я не хочу разделить его взгляды на жизнь.

— Попробуй, — уговаривал он, собрав для меня стопку книг, — возьми их, прочти, и ты все поймешь.

С каждым разом он все сложнее принимал мой отказ. И с каждым разом мне все сложнее было заставить себя с ним увидеться.

Когда он начал меняться? Кто на него повлиял? И как вернуть обратно Виталика, который мне все еще был небезразличен? Я терялась в этих вопросах, и я устала повторять, как заводная игрушка:

— Нет… нет, прости… это не мое. Меня это не интересует. Нет, нет, нет…

Он стал навязчивым в желании приобщить меня к новым знаниям. Тепеpь в его машине звучали не инструментальная музыка или рок, а заунывные мантры, действующие на нервы. На заднем сиденье машины появились книги — на случай, если я одумаюсь и захочу их захватить после свидания. А сами свидания стали для меня не в радость. Я как будто отбывала повинность.

Мы больше не целовались. Я не могла. Виталик пытался, но… И, конечно, я больше даже не помышляла о том, чтобы снова появиться в его квартире.

— Я всех разгоню, — как-то обмолвился он, — на этот раз уже точно. Хочешь? Придешь? Лерка, если ты скажешь…

И я сказала. То, что чувствовала в данный момент. Чистую правду, которую было больно принять мне самой.

— Прости, но… я не могу… вот так… пока ты…

— Пока я такой?

Кивнула. Посмотрела в глаза, ища прежние искорки смеха — а там лишь печаль от новых знаний. Тех знаний, к которым я не стремилась. А может, и не знаний вовсе, а заблуждений?

Виталик долго молчал. И дoлго смотрел на меня взглядом уставшего старика.

— Я не всегда буду таким, — заявил с азартом и так уверенно, что я даже приободрилась. Но потом добавил: — Я не всегда буду на этом низком уровне духовного развития. Я пойду выше. И мне жаль… Лерка, мне жаль, что ты не хочешь расти со мной, потому что…

Я почти надеялась, что он договорит, что он скажет то, что было заложено в троеточие. И я загадала мысленно: если он скажет, что бросит меня, я уйду. Сейчас. В ту же секунду.

Да, это будет слабостью, да, я вздохну свободней, а его фактически брошу в этом его «озарении», но мне было невыносимо сложно с ним находиться рядом. И видеть, и понимать, что Виталика, моего Виталика больше нет.

Был кто-то, кто выглядел так, как он. Кто-то, у кого был его голос, глаза, его одежда. Но интонация голоса, взгляд, даже походка — все изменилось, стало каким-то чужим. И та душа, которая скрывалась внутри этого двойника, тоже была для меня незнакомой.

Виталик словно пoчувствовал мои ожидания. Качнул головой, сжал челюсти, будто борясь с порывом сказать, освободить меня от себя, а потом выдохнул и… Промолчал.

Он не хотел меня отпускать.

Я знала это, видела, ощущала. Несмотря на обмолвки, что мы на разных уровнях духовного развития и что ему нужен попутчик, а не тот, кто вяло рассматривает его следы, он тянулся ко мне. Звонки, встречи, разговоры по скайпу — все вроде бы то же самое, ңо не то. Для меня в тягость. Для него как проверка: я все ещё с ним? Я все еще в зоне доступа?

Наши встречи меня выматывали. Если раньше я возвращалась радостная и вдохновленная, то теперь как после ночной смены, едва переставляя ноги и забывая поужинать. В какой-то момент я начала срываться и плакать по вечерам. Вот он позвонит, я соглашусь с ним увидеться — и плачу, что снова не смогла отказать, что снова все повторится. Он, его лекции о просвещении, мои попытки до него достучаться и стена, которой он в этот момент отгораживается.

Мама заметила перемены во мне, и я, поначалу нехотя, рассказала ей все, что происходит с Виталикoм. И плакала, пока говорила. И долго спала после этого разговора, хотя был день на дворе — просто не было сил ни на что.

Α потом меня oсенило: если моя мама так волнуется и так переживает за Виталика, и пытается что-то придумать, мама Виталика тоже имеет право узнать. Более того, она должна узнать, что происходит с сыном!

Немедля договорилась о встрече с ней. Не на ее территории, в кафе: мне казалось, так будет чуточку проще, среди чужих людей, у всех на виду, я смогу отстраниться…

Чушь! Я так расстроилась, когда начала говорить… Мяла салфетку, пила несчитано кофе, и говорила, говорила, говорила…

А когда моя несостоявшаяся свекровь обняла меня, поблагодарив, что я все рассказала, и пообещала помочь, я расплакалась. Там, в кафе. Среди чужих людей и у всех на виду. Расплакалась от облегчения, ведь я поверила, что у нее все получится и что Виталик вернется. И к ней. И ко мне. Прежний Виталик.

После этой встречи я целых три часа пребывала в приподнятом настроении, а потом мне позвонил сам Виталик, и…

Я никогда не видела, да и не слышала, чтобы он злился, но то, что он говорил тогда… Нет, это не была ненормативная лексика — всe-таки он человек с высшим образованием и не абы каким, да ещё и приверженец духовного развития. Так что нет, матом он не ругался. Но каждое его слово было пропитано такой злобой, таким ядом, что я почувствовала себя oтравленной. В буквальном смысле.

После его монолога у меня разболелась голова, стало тошнить, поднялась температура, а во всем теле образовалась такая слабость, что я несколько часов лежала плашмя. Мама, увидев все это, пыталась помочь, пыталась хотя бы меня приподнять, а я лежала на кровати безвольной куклой и ничего не могла поделать. Смотрела, дышала и плакала. Беззвучно и долго. Прощаясь. Выгоняя остатки любви. Топя их в слезах, чтобы уж навсегда.

Встать мне помогла святая вода.

Странно, но это правда. Я даже не знала, что она у нас в доме есть. И фыркала, и уворачивалась, когда мама пыталась меня умыть ею, и сжимала губы, когда поила. А потом мне стало смешно, и я сдалась — глотнула воды, позволила себя не только ею умыть, но и опрыскать, даже вытерпела без смеха молитву, которую мама прочла. Помогло. Или совпало так. Я не знаю.

Но сначала медленно и тяжело, как увалень, я смогла сесть на кровати. А посидев немного, сумела встать и переместиться в кресло. Мама сменила постель, ту бросила в стирку и застелила мою кровать новым бельем. Но лечь не позволила, и какое-то время мы сидели и разговаривали, а потом мы читали и смотрели телевизор в обнимку.

Когда меня отпустило, мы пили кофе ңа кухне. Ну и что, что глубокая ночь? Это было вкусно. И как-то… по — новoму. Как будто я снова начала дышать полной грудью.

Мама не верила в мистику, как и я, но тогда уверенно заявила, что это сглаз. Уж слишком явные признаки. Я отнекивалась, отшучивалась, отгораживалась от этих мыслей, но невольно думала: а что, если правда?

И если да, то кто это сделал? Мама Виталика — когда мы общались? Кто-то чужой, кто тоже находился в кафе? Тысячи других людей, которые прошли мимо меня за тот день? Или Виталик — по телефону?