Каюсь. Том Второй (СИ) - Раевская Полина - Страница 62

Глава 25

«Что бы я не делала, к чему бы не стремилась: хорошему или плохому… ты всегда был и будешь причиной. Все мои самые лучшие порывы ради тебя, все мои ошибки из-за тебя. Это не обвинение и не оправдание. Констатация факта - ты суть всего происходящего в моей жизни.» Тварь! Какая же ты лживая, изворотливая тварь! Так играть на чувствах… У меня вырывается хриплый смешок, а потом и вовсе захлестывает смехом. Прокручиваю все слова этой бл*дищи, все ее проникновенные взгляды, вспоминаю себя дуралея, теряющего разум от каждого ее признания, и давлюсь горьким, отчаянным хохотом на грани какого -то помешательства. Так хреново мне еще никогда не было. Хотя за сорок лет я на своей шкуре испытал достаточно. Но это только закаляло, делало сильней. И сколько бы жизнь не измывалась надо мной, сколько бы не била мордой об асфальт, я всегда поднимался, даже когда надежды совсем не оставалось, а от отчаянья ехала крыша, во мне все равно яростно клокотала жажда этой проклятой суки. И через боль, через лишения, через совесть я карабкался с днища туда, где ни одна живая душа не посмела бы больше показать мне, что я никто и ничто в этом сучьем мире. И что же в конечном счете? Очередная история про Самсона и Далилу. Я, подобно наивному сосунку был очарован, обольщен и повержен. Ей - этой невежественной, вульгарной, бестолковой дурище удалось то, что не удавалось никому и ничему. Ей удалось сломить меня, раздавить, словно жука, размазав мою волю, мой дух, мою гордость - да всего меня со всеми моими нелепыми чувствами к ней -химере. Но самое позорное, что все это не от коварства или желания отомстить, а от глупости и трусости. Чайка и трусость, кто 6ы мог подумать? Хотя была ли она вообще - моя Чайка? Разве может искренняя, открытая, любящая до сумасшествия девчонка в один момент превратится в такое абсолютно деморализированное,низкое существо? Бред собачий. значит, уже была с гнильцой. А я обманувшись, проглотил, не распробовав вкуса и отравился, будто ядом, сжигающим напрочь все нутро, разъедающим его до кровоточащих язв. И как теперь жить, я просто не знаю… Хотя, к чему эти эвфемизмы? В красоте искусственных фраз жить как раз-таки можно. А вот если тебя вы*бал без вазелина какой-то сопляк на пару с твоей любимой женщиной - вот тут в пору удавиться. Потому что жить, постоянно спрашивая себя, как можно быть таким долба*бом в сорок-то лет, тошно. И мне тошно! От себя, от нее, от всего этого дерьма, в котором она нас выкупала. Так тошно, что хоть на стену лезь, головой об нее бейся и вой раненным зверем. Но я сижу тихо, пялюсь в одну точку, оглушенный и еще до конца не осознавший весь этот сюрреалистический пизд*с,и как конченное быдло хлещу охлажденный Гевюрцтраминер прямо из бутылки, а в голове голосом маленького мальчишки пульсирует лишь одно: «почему, почему, почему?». -Олег Александрович,- врывается в мой вакуум боли тихий голос Анны Петровны. Я медленно перевожу на нее расфокусированный,пьяный взгляд. Она смущенно отводит свой и неловко переминаясь, наконец, озвучивает цель визита. - Извините, но может, все -таки послать кого-то…

Мне становится смешно от столь подходящей к случаю формулировки. -Все, кто заслуживал, Анна Петровна, уже посланы, -отсалютовал я бутылкой с кривым смешком. -Я имею в виду… -Я понял, что вы имеете в виду, - холодно осадил я ее, с трудом сдерживая клокочущую ярость. -Свободны! -Но ведь нельзя же так, - сделала она еще одну робкую попытку достучаться до меня. - Голая по снегу… -А со мной так можно, да? - скривился я. - Можно надо мной так измываться? -Простите, - задрожав, прошептала она, но мне уже было все равно, кто передо мной и кому я изливаю душу. На все уже было наплевать. -Интересно получается: она, бл*дь, вечная жертва, а я -чудовище, тиран! Только эта ваша невинная овечка поболеет и забудет, а меня… меня она искалечила на всю оставшуюся жизнь! Мне кто поможет? Кто побежит меня укутывать, чтобы я не замерз, когда она с меня кожу живьем содрала? - проорал я, захлебываясь эмоциями, фонтаном рвущимися через глотку. - Идите вы все нах*й со своими этими «так же нельзя! Можно! Вон она вгрызлась в меня своими акульими клыками, и порвала к х*ям на британский флаг, и ниче, можно! Все можно! Так что давайте, вон отсюда! Я взмахнул рукой, и как только перепуганная насмерть женщина выпрыгнула за дверь, откинулся в кресле, заходясь вдруг подступившими, беззвучными рыданиями, перемешанными с диким хохотом, хотя смешного в этом ни хрена не было. Я ведь мог из-за этой суки поубивать всех к чертям, без разбора, и плевать, кто прав, кто виноват. Выкосил бы подчистую вместе с семьями, кошками да собаками, и ничего бы внутри не дрогнуло. После звонка Михи у меня мозг как отшибло. Такого леденящего ужаса я никогда в своей жизни не испытывал. У меня руки дрожали от паники и страха, пока я на адреналине летел к этой Кристине. Я даже не помню, как поставил на уши всех, кого можно и нельзя, как поднялся в квартиру и как вообще оказался в ванной, в которой время, будто остановилось. Увидел ее-свое сокровище -скукожевшуюся, избитую, с затравленным взглядом, и слетел в катушек, озверел до такой степени, что готов был сам, голыми руками расправиться со всеми, кто причастен к этому делу. Наверное, я бы так и поступил, если бы не Миха. Когда Янка отключилась, что окончательно довело меня до невменяемого состояния, я, подобно ангелу возмездия навострил лыжи творить правосудие. Получив заверения Литвинова, что моя девочка скоро придет в себя, поспешил претворять планы в жизнь, но на выходе из квартиры был остановлен твердой Антроповской рукой, припечатавшей меня к стене. -Куда собрался? -Ты ошалел что ли?! - сбросил я его руку, но он и не думал так просто сдаваться. Вновь схватил меня за отвороты пальто и хорошенько встряхнул, взбесив так, что я готов был ему прописать в висок, но вместо

этого немного опомнившись, прорычал. - Слышь, ты че маму потерял?! Какого хера ты творишь?! -Это ты че творишь?! Совсем ебн*лся со своей этой…, - так и не высказавшись, скривился он. - Ну, че замолчал -то? Договаривай! - процедил я, готовый в следующее мгновение расхерачить лучшему другу лицо. -Я тебе потом договорю, когда в себя немножко придешь. -Тогда какого… ты меня здесь мурыжишь? -Да такого, Олежа! Ты не чуешь что ли, что п*здежом попахивает?! -П*здежом?!- возмутился я. - Ты ее видел вообще? -Видел!- запальчиво бросил друг, отправляя меня в нокаут следующей фразой. - Вот поэтому и говорю, что попахивает п*здежом! -Что за бред! Сама она что ли, по-твоему, себя разрисовала? -Я не знаю, кто там ее разрисовал, но поверь мне, у нее рыльце в пушку, - агрессивно настаивал на своем Антропов,но подействовало только, когда он с шумом выдохнул и спокойно сказал.-Слушай, Гладышев, ты меня знаешь, я просто так лезть не стану. Да, у меня нет никаких доказательств, одни предположения. И если я не прав, я потом извинюсь, но не позволю тебе наломать с дуру дров. Это не шутки, ты прекрасно знаешь, если совершишь ошибку, потом огребешь так, что жизнь не мила станет. Миха еще минут пять что-то втолковывал, а меня потихонечку отпускало. Разум начал проясняться, и я понял, что друг прав - пороть горячку ни к чему, тем более, что картинка действительно не складывается: слишком много дыр и каких-то не состыковок. Это озадачивало, но что хуже всего-внутри что-то противно позвякивало, будто я упустил какую-то очень важную деталь. -Ладно, все! Я спокоен, - раздраженно прервал я Антроповский монолог, разозлившись на самого себя за то, что другу пришлось приводить меня в чувство, как какого-то ребенка. -Хорошо, тогда поезжай сейчас к Гордееву. Я ему позвонил, он тебя ждет. Будете вместе разбираться со всей этой херней. -Ну, ты даешь, - подивился я Антроповской прыти. -Отчаянные времена требуют отчаянных мер,- сухо парировал Миха, отводя взгляд. -Спасибо, дружище! - усмехнувшись, похлопал я его по плечу, тронутый тем, что он не долго думая, впрягся в мои проблемы. Миха отмахнулся, я же свистнув своих орлов, направился к Гордееву. Богдан Юрьевич, как и Миха, считал, что это все притянуто за уши, и сто процентов Лесков никакого отношения к происшествию не имеет, что меня совсем не успокоило. Внутри зарождалось какое-то мерзкое, нехорошее предчувствие, и меня это бесило. Еще эти насмешливые взгляды Гордеева, советующего приглядеться к своей красавице. -Девчата в ее возрасте такими затейницами бывают, что охереваешь иной раз,- забавлялся он, -Сомневаюсь, что это тот случай, - процедил я, хотя уже ни в чем не был уверен. -Это хорошо, что сомневаешься, - одобрительно кивнул Гордеев, но тут же добавил ложку дегтя, попадая в десяточку. - Плохо, что не уверен. Я усмехнулся, закатывая глаза, так как мне нечего было сказать в ответ. -Ладно, не будем наговаривать на девочку раньше времени, - смилостивился рыжий гад. - Я сейчас парням позвоню, пусть выясняют, что к чему. Ты поезжай домой, и не бушуй пока, разберемся. Позвоню завтра, как новости будут. Я кивнули не говоря больше ни слова, покинул Гордеевскую резиденцию, подавленный сомнениями. Они, как черви копошились у меня внутри, вызывая омерзение и злость, потому что сколько не крутил ситуацию так и эдак, не мог понять, зачем Чайке что-то скрывать. Но и отбросить сомнения за ненадобностью, тоже не получалось, ибо все указывало на то, что эта паразитка действительно что-то скрывает. Если до этого я не акцентировал внимание на тревожащих симптомах, списывая их на переутомление и загруженность Чайки, то теперь они были, словно на ладони и кричали : «Эй, придурок, задумайся, что происходит с твоей малышкой! Разве от загруженности вздрагивают при каждом звонке? А от переутомления не могут сомкнуть всю ночь глаз?. С каждой минутой я все больше убеждался, что какой-то секрет у Чайки все же есть, но никак не мог взять в толк, каким образом он может быть связан с избиением. Бред же! Нет, Янка, конечно, может найти приключений на жопу и соврать может, но она никогда бы не стала подводить меня подобным образом. Это не про нее! Моя девочка не будет шутить такими вещами, чтобы выгородить себя. для нее моя безопасность превыше всего. Уж в этом я уверен! Кое -как успокоив своих внутренних демонов, я позвонил Литвинову, узнать, как там Янка, и опять загрузился. Оказалось, эта коза устроила концерт: отказалась от обследования и укатила домой. Я не мог понять, что это все значит, и начал предполагать самое худшее: что ее все же изнасиловали, и теперь она боится сказать об этом, накрутив себя. Стоило представить себе этот сценарий, как у меня внутри все похолодело, а к горлу подступила тошнота, ибо самое кошмарное, что можно сделать с мужиком - это надругаться над его женщиной. Поэтому я изо всех сил гнал от себя эти ужасные мысли и образы, иначе просто бы сошел с ума. Боже, не представляю, как быть, если это окажется правдой. Я же себе никогда не прощу, что не уберег ее. Твою же мать! Как вообще весь этот беспредел мог случится? Почему я сразу не нанял ей охрану?! Идиот, бл*дь! Идиот! Самобичеванием я занимался до тех пор, пока не приехал в Жуковку. Мне потребовалось некоторое время, чтобы привести мысли в порядок, успокоится и заставить себя войти в дом. Минут пятнадцать я бродил взад-вперед перед дверью, никак не мог пересилить себя, потому что боялся увидеть подтверждение своим догадкам, но и терзаться неизвестностью тоже не мог, поэтому собрав волю в кулак, вошел-таки в дом. Отдав распоряжение принести ужин в спальню, я поднялся наверх, обдумывая, с чего начать разговор, но стоило увидеть Янку, скрючившуюся над унитазом, как все эти мысли отошли на второй план. Смотреть на нее трезвыми, незашоренным эмоциями, взглядом было подобно удару под дых: худая, изможденная, бледно-зеленая с разбитым лицом она была похожа на героиню фильма ужасов. На мгновение я будто онемел. Ее слезы и паническое удушье были невыносимы. Естественно, ни о каком разговоре не могло быть речи. В таком состоянии ей нужна была, прежде всего, забота, а не допрос для выяснения обстоятельств. Разобраться мне очень хотелось, но состояние моей девочки было важнее всего. Поэтому я заткнул в себе Шерлока и врубил няньку. Вышло не ахти: в голове бесконечно крутились дурацкие мысли, и я то и дело приспрашивался, следя за реакцией. Прогулка немного освежила мою голову, но оставила после себя какое-то горькое послевкусие, словно Чайка попрощалась со мной. Ее слова легли камнем на сердце, и я не мог отделаться от ощущения их двойственности, скрытого смысла, что с еще большей силой растравливало мои сомнения и подозрительность. Но я давил их в себе, чтобы… не знаю, честно, не знаю. Я всегда был реалистом и предаваться иллюзиям было не в моих правилах, просто с ней все мои правила постоянно летели к чертям.