Чудо. Встреча в поезде - Уэст Кэтрин - Страница 42

— Давай-ка и ты — сказал Али, и я с тяжелым чувством повиновалась. И когда перед моим лицом опустилась чадра, отрезав воздух и свет, я наконец осознала ужас того, что сама и совершила.

Я никогда здесь не выживу, в отчаянии подумала я, потому что как можно жить среди этих арабов, как принять этот чужой строй ума, подвергающий женщину подобному испытанию? Для некоторых чадра — это символ гнета или какая-нибудь метафора. Для меня в ней не было ничего — ни метафоры, ни какого-либо символа. Это была просто жаркая душная занавеска, кусок жесткого, как терка, полиестера.

В панике я взяла Али за руку для моральной поддержки. Он тут же ее выдернул.

— На людях мы не держимся за руки и не касаемся друг друга, — сказал он. — И когда мы выйдем из самолета, ты пойдешь позади меня.

Вот это да, теперь мы даже не можем держаться за руки, подумала я, вспомнив его поведение в ночном клубе в Сохо. Вот уж действительно перемена. А еще какие будут перемены? Не хотелось даже и думать об этом, все равно выбора у меня не было.

— На сколько шагов? — спросила я.

— Что?

— На сколько шагов я должна быть сзади?

— На пять, — сказал Али с непроницаемым лицом. Я даже не поняла, всерьез он или шутит.

Самолет приземлился чуть за полночь, и мы вышли в зал прибытия международного аэропорта короля Халяда. Я не шла на расстоянии в пять шагов от Али. Я наступала ему на пятки, боясь потеряться в толпе. Мне казалось, что если я хоть на мгновение упущу его из виду, то больше никогда не найду.

Аэропорт был большой, современный и безликий. А также набитый людьми. Люди толкались, пихались и кричали. Мужчины в белом, женщины в черном, как будто вернулись времена старой черно-белой кинохроники. Когда мы наконец прошли через таможню и паспортный контроль, было уже почти два часа ночи, и я была слишком измотана страхом и своими тайными мыслями.

— А вон мой брат Нагиб, — сказал Али, помахав рукой кому-то в толпе. Нагиб устремился к нам, прорывая толпу. Он вцепился в Али и поцеловал его в обе щеки. Али представил нас друг другу, и Нагиб и меня поцеловал в обе щеки, если это можно так назвать, поскольку они были за чадрой. Я заметила в его руках еще одну чадру — видимо, он не полагался на предусмотрительность своего младшего брата. Нагиб был очень смуглый, с крупными чертами лица, и чем-то походил на Али, но не больше, чем все прочие мужчины в аэропорту, включая двух слуг по имени Ахмед и Абдулла, которых привел Нагиб, чтобы они позаботились о нашем багаже. Я не могла отличить богатых от бедных, хозяев от слуг, и была еще поражена тем, как национальная одежда стирает все видимые различия — касается ли это моды, самого человека или его социального положения. На самом же деле различия были, и вполне очевидные для глаз, если только уметь смотреть. Первое, на что здесь смотрят, это на обувь. На ногах Али были мокасины, в то время как Нагиб был обут в черные остроносые туфли, начищенные до блеска, слуги же носили традиционные сандалии из грубо выделанной кожи. Тобы тоже были вовсе не одинаковые. У Али и Нагиба они были из первозданного белого, очень хорошего хлопка, с тонкой золотой вышивкой по воротнику. У слуг они были из более грубой ткани, не такой белой, и без всяких украшений. Однако пройдет какое-то время, прежде чем я научусь различать такие вещи.

Из зала прибытия мы направились к автостоянке. Впереди шли Али и Нагиб, а я поспешала за ними, чувствуя себя неловко в жарком непривычном одеянии и все еще боясь потеряться. Нагиб взял Али за руку, и меня охватила обида и возмущение. Я знала, что арабы часто держатся за руки на людях и что для них в этом нет никаких сексуальных намеков. Умом я понимала, что если где-то и кто-то держится за руки, то само по себе это ни хорошо, ни плохо, а всего лишь дань традиции. Однако я не могла избавиться от чувства, что мной пренебрегли, будто Нагиб занял мое законное место. Али даже ни разу не обернулся, чтобы убедиться, что я иду следом, и я подумала, интересно, а если я вдруг пропаду, заметит ли он это, заволнуется ли?

Я шпион, напомнила я себе. Я агент на поле боя. Мое задание продлится год, а затем меня только здесь и видели. Почему я должна что-то ожидать от Али? Наш брак не настоящий, это всего лишь прикрытие. На сей раз эта мысль привела меня в норму.

Нагиб довел нас до серебристо-серого «Линкольна-Континенталь». Слуги должны были следовать за нами с багажом в другой машине. Нагиб вел машину, а Али расположился впереди. Я сидела одна сзади. Братья говорили между собой по-арабски. Когда мы выехали из аэропорта и покатили по дороге, Али обернулся ко мне и сказал, что я могу поднять чадру и посмотреть. Я так и сделала. Однако смотреть особенно было не на что. Четырехпутная скоростная трасса, разбитая на полосы. Это могло быть и в Штатах, разве что магазины были, кажется, открыты, несмотря на ночное время. Я вспомнила, что сейчас святой месяц Рамадана, когда мусульмане днем постятся и могут принимать пищу только ночью. Должно быть, большинство днем спит, а ночью бодрствует. Али говорил мне, что в Рамадан работают мало, так что почти все это время мы могли бы провести в Европе. Он рассчитывал, что мы прибудем в последние два дня Рамадана, на самое празднество.

Когда полчаса спустя мы въехали в город, мне пришлось снова опустить чадру, чтобы никто из любопытствующих не разглядел в кабине моего лица. Но до этого я поймала на себе взгляд Нагиба в зеркале заднего вида. Взгляд был долгий, прямолинейный, и что-то такое мрачное и понимающее было в нем, что кровь во мне застыла. Мне почудилось, что Нагиб видит меня насквозь, что он знает, кто я и зачем прилетела. Внезапно я совершенно ясно почувствовала, что с Нагибом у меня будут проблемы, вдобавок ко всем прочим, как будто и без того мне их недоставало. Я была в Саудовской Аравии еще менее трех часов, но уже питала к ней полное отвращение. И я решила считать дни до своего возвращения, как, говорят, их считают узники.

Аль-Шалаби жили в районе Шимази, в юго-западной части Рияда. Семья занимала территорию в восемь акров, окруженную простой бетонной стеной высотой в шесть футов, за которой были четыре виллы. Здесь шейх Салман бин Абдул Рахман правил своими сыновьями, внуками, их женами и незамужними дочерьми. Мы въехали в открывающиеся ворота, миновали сад, украшенный иллюминацией, и остановились перед одной из вилл. Здесь нам жить вместе с матерью Али, Нагибом и его женой Хассой.

Мать Али, высокая женщина лет пятидесяти, с волевым подбородком, добрым ртом и нежным глубинным взглядом, встретила нас у дверей.

— Дочка! Добро пожаловать! Добро пожаловать! — воскликнула она, обнимая меня. На этом наш разговор и застопорил, потому что ее английский был полностью исчерпан, а мой арабский был немногим лучше. Единственной полезной вещью, которую я знала, было обращение к моей свекрови со словами «марат-амми» — что буквально означало «жена моего дяди» и отражало широко распространенную практику браков между двоюродными братьями и сестрами.

Мать Али взяла мое арабское одеяние и чадру и проводила в дом. Я оказалась в цветистой гостиной, набитой позолоченными креслами и бархатными диванами вдоль трех ее стен.

Около дюжины женщин с чашками чая располагались на диванах. Мать Али знакомила меня с ними, объясняя, по мере того как мы продвигались, узы родства. Жена Нагиба Хасса была бледной, похожей на мышку, с очень тонкими лодыжками и запястьями. Кроме того, там были подруги, племянницы и разные кузины, но я не поспевала за объяснениями.

По-английски никто не говорил. Еще когда я готовилась к медовому месяцу в Европе, я решила не терять даром времени — заняться арабским языком и изучить арабские обычаи. Я купила гид-справочник Фодора по Аравийскому полуострову и курс арабского языка на кассетах вместе с разговорником, однако Европа была оставлена на потом, а я была так занята, что мало продвинулась в арабском. К тому же, Али сказал, что дикторы на моих кассетах говорят неправильно, с сильным ливанским акцентом. «Русская жена да еще с ливанским акцентом — это уж слишком, — говорил он. — Лучше уж подожди, пока приедем домой — там ты научишься говорить правильно». Он объяснял мне, что вдобавок к обычным выражениям типа «привет», «спасибо», «как себя чувствуете?», я должна знать еще только два выражения. Одно — «иншалла», что означает «если на то воля Божья», а другое — «альхамдулилла», что означает «благословен Господь». Любого из этих выражений, уверял меня Али, будет достаточно для подходящего ответа на девяносто процентов того, что люди мне скажут, понимаю я их или нет. В Штатах все это так мне и представлялось, но теперь, окруженная не закрывающими рта женщинами, я жалела, что послушалась Али. Ливанский акцент, считала я, все равно много лучше, чем ничего.