Чудо. Встреча в поезде - Уэст Кэтрин - Страница 44

Все, что он там обустраивал, касалось, естественно, только его компьютера. Его различные компоненты валялись по всему полу вместе с проводами, кабелем, электротрансформаторами, предохранителями и прочим. Али располагался в трех комнатах — спальне, кабинете и гостиной. В их убранстве не было ничего европейского или старинного. Мебель была очень низкая, в основном из никелированного металла и кожи. Пока Али соединял оставшиеся части компьютерной системы, я распаковала и рассортировала кассеты и компакт-диски.

— Это напоминает мне о компьютерных курсах, — сказала я, как бы между прочим, — когда же я запишусь на них?

— Мы ведь только приехали, — сказал Али, округляя глаза. — Я позабочусь об этом. Можешь ты со своей жаждой знаний потерпеть хоть парочку дней?

— Конечно, — тут же согласилась я. — Я вовсе не спешу.

Установив компьютер, Али сказал, что хочет показать мне наши владения. Но только мы вышли из парадной двери, как он резко остановился.

— Ты ведь не одета! — в ужасе воскликнул он.

В недоумении я оглядела свою одежду. На мне была рубашка с длинными рукавами из хлопка и длинная юбка в цветочек.

— Ты не можешь выходить без чадры, — сказал Али.

— Но мы же не идем на улицу? Ты ведь говорил, что дома не надо носить чадру.

— Правильно. Но мало ли кто может тут оказаться. Какой-нибудь гость. Или кто-нибудь из слуг. — Али колебался. — Сейчас вроде никого нет, потому что Рамадан и все спят. Но тем не менее… Надо все делать по правилам.

Он, должно быть, шутит, подумала я. А если нет, то абсурдность всего этого должна вызвать у него чувство вины и неловкости. Однако на это было не похоже. Казалось, он твердо решил придерживаться правил, правда, не без некоторой растерянности, поскольку за столько лет жизни на Западе он уже подзабыл эти правила.

— Конечно, мы сделаем как нужно, — искренне согласилась я и вернулась к себе. Я натянула на себя абу, из тех что были в шкафу. Эта аба была из хорошего шелка, как и все другие, принесенные для меня свекровью, и в ней я себя почувствовала совсем иначе. Воздушная и приятная на ощупь, она красиво, женственно падающими складками обнимала мое тело. Одеяние из полиестера, в котором я прилетела, больше я уже не надевала. Свекровь отдала его одной из служанок.

Когда я оделась, как подобает, и накрыла лицо чадрой, Али вывел меня наружу. Полдневная жара напоминала дыхание открытой раскаленной печки. Мы шли по белой аллее из гравия, которая вилась среди цветочных клумб и кустарников. Вокруг не было ни души, и в конце концов Али разрешил мне поднять чадру. Я зажмурилась от ослепительного солнечного света. На территории стояли четыре белые оштукатуренные виллы с крышами из красной черепицы. Они были со множеством террас, арок, декоративных железных решеток, внутренними двориками и портиками. Виллы были окружены высокими старыми пальмами, их листья, похожие на птичьи перья, мягко трепетали в горячем ветре. Я взяла Али за руку, только затем вспомнив, что мне этого не разрешается. Но на сей раз он не выдернул своей руки.

— Тут очень красиво, — призналась я. — И твоя мама очень добра.

— Правда? — откликнулся он, думая о чем-то другом. — Все так говорят.

Он показал мне остальную часть территории — несколько гаражей для парка личных машин, постройки для слуг, служебные помещения, садовые беседки и наружные кухни, которые больше не использовались. Все дома были перестроены и оборудованы современными кухнями и кондиционерами.

Мы медленно возвращались по тихому саду, рука в руке. Али выглядел очень красиво и экзотически в своем белом тобе, который величественно колыхался в такт его шагам. Я почувствовала лень и сонливость в сухом жару пустыни и решила, что оставшуюся часть дня мы с Али будем заниматься любовью, как это было в начале нашего медового месяца. Но когда в его кабинете я сбросила свое черное одеяние и прижалась к Али, он покачал головой:

— Не искушай меня.

— А что мешает? — прошептала я, уткнувшись носом в его ухо.

— Никакого секса в дневные часы Рамадана. Это часть поста. А ночью у нас не будет возможности остаться наедине, потому что все встанут. Будет большой обед. Хорошо, что Рамадан заканчивается. — Он вздохнул, крепко обнял меня и отпустил. А что, если бы я настаивала, подумалось мне, было бы по-моему? Почти уверена, что да. Желание бросить вызов было велико, но я прогнала его. Лучше продемонстрировать уважение к местным обычаям.

Около шести вечера проснулись все остальные члены семьи. Я постаралась поблагодарить на своем примитивном арабском свекровь за ее щедрые подарки. Она принесла показать мне семейные фотоальбомы. Ей даже удалось заставить Али сесть с нами, чтобы он переводил ее объяснения. Али хватило только на пять минут. Когда я восхищалась как раз его фотографией, где он в возрасте пяти лет сидел на первом своем двухколесном велосипеде, Али резко встал и ушел под каким-то явно надуманным предлогом.

Мы продолжали разглядывать фотографии без него. Во всех тех семейных снимках было что-то странное, но только когда мы уже просмотрели и половину второго альбома, я наконец поняла, в чем дело. Ни на одной фотографии женщин не было — только дети и мужчины. Я подумала, какую печаль должны испытывать все эти женщины, которым запрещено сниматься вместе со своими мужьями и детьми; но если говорить обо мне, то меня это устраивало. Потому что в альбоме семьи аль-Шалаби не появятся все эти мои улыбающиеся фотоснимки, которые позднее будут порваны с горечью и яростью. Через год я исчезну, говорила я себе, и, если хватит ума и везения, они никогда не узнают, кто я такая и чем занималась.

С заходом солнца вернулся Али, и мы немного перекусили — рис с шафраном и тушеные овощи. Немного позднее Али взял меня на виллу своего дедушки, чтобы представить ему. Шейх Салман сидел в массивном кресле из голубоватого бархата в конце гостиной, обставленной наподобие наших. Когда мы медленно приближались к нему по устеленному коврами полу, я чувствовала себя вполне естественно, держась в пяти шагах от Али. Шейх напоминал библейского патриарха, со своей длинной белой бородой, похожей на тонкую хлопковую пряжу. Али поцеловал дедушку в обе щеки, и я последовала этому правилу. Мы обменялись соответствующими приветствиями и расспросили друг друга о здоровье с подобающей случаю торжественностью. Здоровье присутствующих оказалось, слава Аллаху, в порядке. Теперь уже и я преуспела в использовании этих выражений вежливости. Их легко запомнить, и они незаменимы — при каждой встрече арабы говорят друг другу одно и то же.

Мы с Али сели на небольшие диванчики по обе стороны от старика. С неумолимой неизбежностью принесли чаю, и мы его пили в молчании. Я заметила, что один глаз у шейха мутный от катаракты, но другой был острый и испытующий — им он меня и сверлил довольно напористо. Я подумала, почему это арабы все время пьют чай и почему он у них такой сладкий. Что, если у них есть какой-то тайный способ определять характер человека и его намерения по тому, как он пьет чай? Тревожная мысль. Но вряд ли бы это был надежный метод, иначе я бы никогда не проскочила того славного джентльмена из консульства Саудовской Аравии в Нью-Йорке. И все-таки я нервничала. Я не понимала, почему никто ничего не говорил. Однако оба, и Али и его дедушка, казалось не испытывали от этого ни малейшего дискомфорта. Видимо, это было то самое многозначительное «восточное» молчание, когда не требуется никаких слов, и сие не означает никакого социального конфликта. Естественно, что я подыгрывала. Я не болтала, не суетилась, не пыталась перехватить взгляд шейха. Тем, как я сидела и держала чашку, я старалась выразить смирение, скромность и пиетет. Я подумала, что едва ли арабы держат пальму первенства в области социальной мимикрии. В общем, это не такое уж трудное дело. Я обманула Али, я обманула дядю Хассана, и я обману и тебя, старче. Так же, как Колобок, вдруг подумала я. Только не забывай, как он кончил.