Чудо. Встреча в поезде - Уэст Кэтрин - Страница 5

— Я не хочу никаких советов. Я хочу отомстить. Я хочу засадить его за решетку.

— Не сможешь. Возможно, они даже и дела не возбудят. А если и возбудят, то какой-нибудь там классный адвокат вытащит его. Они подорвут твою репутацию. Пожалуйста, пойми меня правильно, Марина, но большинство людей скажут, что ты сама в этом виновата.

— Ты тоже так думаешь? — спокойно спросила я.

— Нет. Но я твоя подруга, и я желаю тебе добра. Лучше послушай меня, забудь обо всем этом. Ты целую неделю ничего не предпринимала. А сейчас почему решилась?

— Я получила по почте этот буклет. В нем говорится, что, по данным ФБР, каждая третья женщина на протяжении своей жизни подвергается изнасилованию, и чаще всего со стороны того, кого она знает. Также там говорится, что если женщина идет на свиданку, приходит домой к мужику и напивается так, что перестает соображать что к чему, и он занимается с ней любовью, то это считается изнасилованием, потому что она не давала согласия. Так вот, я не была на свидании, я не была пьяной, я не приходила к нему домой. Он был там, где ему не полагалось, в сауне, в женский день, и я пыталась сопротивляться. Думаю, случай тут ясный и очевидный, и я хочу посадить его за решетку, где ему и место.

— Допустим, в этом есть свой смысл. Точнее, был неделю назад, если бы ты сообщила сразу же после случившегося.

— Но я только сегодня получила этот буклет.

— Этот буклет везде валяется. Это все продукция феминисток. Возьми «Обратную сторону ночи» и тому подобное. Думаю, это глупость. Вроде протестов против «Плейбоя». Всем этим занимается лишь кучка женщин, но никто не обращает внимания и никто не принимает это всерьез.

Я внимательно ее слушала.

— Об этом я как-то не подумала, — сказала я медленно. — Конечно, ты права. Изнасилование — это вопрос социальный, женский. Я могу повернуть его в свою пользу. Но думаю, ты ошибаешься, считая, что никто не принимает всерьез этих феминисток. Они оказывают большое влияние на полицию и на суд.

— Это тебе ничего не даст. У тебя ни одного доказательства. Он будет все отрицать. У тебя есть только голословное обвинение.

— Доказательство… — пробормотала я. — Надо подумать. — Глаза мои обшаривали комнату, сдаваться не хотелось.

Я взглянула на стол Эми. Почти весь он был занят ее компьютером. Оставшаяся же часть была завалена печатными текстами, учебниками, кучей общих тетрадок, был тут и миниатюрный магнитофон. Над столом висела большая картина с изображением Иисуса, более чем безвкусный образчик католического искусства. Это был подарок сестры Эми. Христос в белых развевающихся одеждах стоял на зеленом холме среди пасущихся овец, распростерши в благословении руки. Он напоминал печальную кинозвезду с бородой и, казалось, с мягким сочувствием смотрел на меня.

Эми проследила за моим взглядом и мягко произнесла:

— Мне отмщение, и я воздам, сказал Господь. Так говорится в Библии. Мы не должны сами мстить. Мы должны прощать наших врагов.

— Нет уж. Другую щеку я не подставлю. Я не христианка, как и Али. А для нас это значит — око за око. Я хочу, чтобы он заплатил.

Я снова взглянула на стол Эми. Ответ был там, прямо перед моими глазами.

— Этот магнитофон записывает с голоса? — спросила я.

— Да, только его надо включить. Сейчас он выключен.

Я взяла этот маленький аппаратик. Он уместился на моей ладони.

— Ты не одолжишь его мне? — спросила я.

— Для чего?

— Собираюсь нанести визит Али. Конечно, со включенным магнитофоном. Он поневоле скажет что-нибудь компрометирующее его. Затем я отнесу запись в полицию — вот мое свидетельство. Скажи, разве это не блестящая идея!

— А это законно?

— Да. Разве не законно записать свой собственный разговор с кем-то, если он даже не знал об этом или не давал согласия? Я знаю законы, в основном, по детективным романам, но в данном конкретном случае я уверена. К нему довольно часто прибегают. Так всегда, чтобы добыть свидетельство, подключаются и записывают разговоры дельцов наркобизнеса.

— А что бывает в твоих романах с теми, кто записывает, если дельцы наркобизнеса это обнаружат? Ты подумала об этом?

Я заколебалась.

— Я-то на самом деле не подключаюсь. И он не делец наркобизнеса. Я имею в виду, что он не профессиональный преступник. Я всего лишь собираюсь в Ливингстон Холл. Там полно народу. Что он мне может сделать?

— Ты не считаешь его преступником, однако хочешь посадить его за решетку.

— Я не знаю, чего я хочу, — сказала я. — Все, что я знаю, — это что я должна встретиться с ним лицом к лицу. Я хочу знать, чувствует ли он свою вину, понимает ли, что натворил. Иначе мне покоя не будет. Не пытайся меня остановить, Эми. Я уже решила. Я иду туда прямо сейчас.

— Хорошо, — сказала Эми. — Удачи тебе. Не споткнись по дороге.

3

Вскоре я уже стояла в коридоре Ливингстон Холла с магнитофоном Эми в маленькой сумке через плечо. Как-то Али говорил мне, где он живет, и я запомнила, хотя раньше никогда здесь не была. Двери многих комнат были распахнуты или приоткрыты, и из стереоколонок неслись звуки самых разных рок-н-роллов. По телевизору в фойе передавали репортаж о футболе. В воздухе стоял знакомый сладковатый запах — смесь воздушной кукурузы с марихуаной. Это было обычное, обжитое место, и я почувствовала себя уверенней.

Я открыла сумочку и нажала на магнитофоне кнопку «запись». Затем снова закрыла сумочку и отыскала комнату Али. Дверь в нее была приотворена, и я увидела, что Али сидит за компьютером лицом ко мне. Он что-то печатал с крайне сосредоточенным видом. Меня он не замечал.

Ладно, ничего страшного, подумала я и громко постучала в открытую дверь. Али, кажется, не слышал. Я вошла и закрыла за собой дверь.

— Секундочку, — сказал он, не поднимая глаз. Он еще немного попечатал и наконец оторвался от работы. Завидев меня, он чуть не упал со стула. Интересно, кого же он ожидал.

— Прости, что побеспокоила, — сказала я, — но я должна тебе кое-что сказать.

— Может, присядешь? — вежливо предложил он. Мне показалось, что вид у него усталый.

Я покачала головой. Сидеть здесь было не на чем, разве что на кровати, вещи более чем естественной в комнате студенческого общежития. Однако сама по себе кровать его была далеко не обычной студенческой. Она была огромной. Ни в коем разе он не протиснул бы ее в дверь, должно быть, кровать собиралась на месте. Она была покрыта парашютным шелком персикового цвета. Кровать была самой большой вещью в комнате — она доминировала в ней и притягивала мои глаза, как магнит. На мгновение мне представилось, как бы выглядела на ней наша с Али борьба. Я ведь уже могла себе представить тяжесть его тела, придавливающего меня к этому мягкому матрацу, а не к жесткой деревянной лавке в сауне. Могла себе представить, как бы это было — чувствовать его внутри, долго-долго и без всякой спешки. Чтобы осязать кожей его обнаженное тело, под шепот и шорох прохладного шелка. Я почувствовала, как горячая волна приливает к моему лицу, и насильно отвела взгляд от кровати.

— Чем я могу служить? — сказал Али. Голос его был мягкий, как бархат, он чуть не мурлыкал. Он, должно быть, что-то заметил в моем лице.

— Ты влип в историю, Али, — сказала я.

— Разве? — улыбнулся он.

— Или ты даже не знаешь, что ты наделал?

— Я делал много чего. Мы что, будем играть в «вопросики-ответики»?

— Не мели чушь, Али. Ты влип, и ты это знаешь.

— Моя дорогая Марина, это что, угроза? Ты пришла, чтобы поколотить меня подносом? Как видишь, я дрожу от страха.

— Еще задрожишь. Я иду в полицию. С заявлением, что ты меня изнасиловал.

Али засмеялся, но смех у него вышел натянутым.

— Да ты шутишь, — сказал он.

— Я еще никогда не была более серьезной.

— Как бы ты сейчас ни называла то, что мы делали, тебе, кажется, тогда это понравилось. С чего это ты вдруг передумала?

— Я не передумала. Я сопротивлялась, и ты взял меня силой. Уж это ты не сможешь отрицать.