Княгинины ловы (СИ) - Луковская Татьяна - Страница 37

- А где Игнатий? - только сейчас Димитрий вспомнил про гребца. До битвы тот рядом был, это князь точно помнил, а после сечи как в воду канул. И ведь никто не спохватился.

Все кинулись осматривать трупы, но среди убитых ловкого гребца не оказалось.

- Вот ведь, черти, провели, как детей малых! - раздосадовано хлопнул себя по лбу Вышата, когда князь растолковал ему, в чем дело, - сами в западню к ним пришли.

Димитрий упал на колени, стал креститься и бить земные поклоны. Следом за ним упала на колени Елена и все, кто был.

- А мы молимся, что гребец иудой оказался? - тихо шепнула Параша Акульке.

- Мы Бога благодарим, что люди на лодьях живы - здоровы да домой к женам и детишкам воротятся, - пояснила старуха.

В шатре было душно. Спертый, раскаленный воздух давил на грудь, сушил горло. Сквозь небольшую дыру наверху внутрь рвался солнечный луч. В нем медленно кружила пыль, завораживая странной плясовой. Надо бы открыть полог, чтобы ветер с реки обдул лицо, но Димитрию хотелось закрыться ото всех, хотя бы ненадолго, ни с кем не разговаривать, никого не видеть. Он устал от людей за эти дни. И это желание одиночества накатило вновь.

Елена ушла с холопками разбирать растоптанные на холме вещи. «Может, еще что-то спасти можно», - смущенно объяснила она. Сам Димитрий выкупался в Утице, сбросил, как просила жена, у входа грязные вещи, чтобы потом холопки забрали выстирать, и улегся в шатре на наскоро набросанные овчины. Только сейчас он ощутил усталость, она повисла на его руках и ногах, сделала тяжелой, неподъемной голову. Горькие мысли начали ползти к князю изо всех щелей, как будто сидели в засаде в темноте шатра и ждали, когда он, наконец, приляжет.

«А если бы Мстислав не пришел, что было бы сейчас? До прихода своих мы бы не продержались, Первак нашел бы только мертвые тела. А что сталось бы с Еленой? Страшно даже думать. И все из-за меня, я виноват!.. А если бы не мать, если бы не настояла на своём и за женой поехали бояре, а я остался в граде? Улиту бы на шею себе посадил, они бы с Найденом скорехонько меня со свету сжили - не успел бы и распознать что к чему. А ведь уверен был, что Улита сохнет по мне, страдает, а выходит, крутила мной, как девка веретеном. Наказать ее надобно, чтоб охоту пакостить отбить навсегда. Соберу войско, да на Бежск пойдем... А Ростислав как же? Жалко мальца, он-то ни в чем не виноват? Я уж за сына начал его считать... Каким он вырастет: недалеким и жадным, как отец, или коварным и расчетливым, как мать? Неужто кровь возьмет свое, и этот добрый, пусть и избалованный «медвежонок», превратиться в «матерого шатуна» да угрожать мне будет с братцем своим, во грехе нагулянном?.. Идти, идти против заозерских надобно... Бежск сжечь - гнездо их проклятое...»

Сон начал накрывать тело Димитрия тяжелым одеялом беспамятства, и стало казаться князю, что плывет он в лодочке-долбленке где-то по родной Чернаве, нет рядом гребцов, и он веслами не работает, а несет его река, сама ведая куда. А кругом густой туман, и как не старается Димитрий, он не может рассмотреть берегов, только темная вода за бортом мерно журчит, унося лодку все дальше и дальше. Непонятная тревога охватила князя, как будто сейчас густое молоко тумана прорвется и он что-то увидит, важное и пугающее. Вот лодочка круто начинает забирать вправо, и пелена действительно рассеивается. На берегу в белых одеждах с большим животом стоит Улита, она грустно смотрит на Димитрия и машет ему рукой. Он раздраженно кричит: «Чего тебе надобно от меня?!» «Благодарности за спасение». «За какое спасение, душегубка проклятая, мне ли у тебя прощение просить?!» «Тебе. За то, что душегубкой оказалась да тем душу твою спасла, разве не так? Ежели бы я честной да влюбленной в тебя бабой была да ждала тебя смиренно, что приедешь, как обещался, кто бы ты тогда был, князь?... То-то же, иудой и обманщиком, слову своему не хозяин. Ты бы от Елены разве ж ко мне воротился?.. Молчишь? А теперь я грешница, а ты в праведном гневе очами сверкаешь. Вот хочешь град мой спалить. А за что? Что уму-разуму тебя, спесивого, поучила?» «Хитро излагаешь, только не я к тебе ночью нагой пришел, а ты ко мне. Не звал я тебя». «Не звал? А не за этим ли ты в Бежск приплыл, неужто на ловы так хотелось? Или всё-таки позабавиться с вдовицей? Моисей Угрин муки принял, чтобы тело свое в чистоте сохранить [1], а ты? Даже прогнать меня не смог, а считаешь распутницей». Улита печально гладит живот. «А любого моего тело-то не прибрал, в грязи на осквернение лежит». «Приберу, за то не беспокойся»... «Ну, чем она лучше меня, да разве ж она может так-то целовать?» - и Улита тянет к Димитрию руки, и руки эти длинные, дотягиваются до самой лодочки. Князь от них шарахается назад, раскачивая долбленку, а Улита начинает громко хохотать, показывая ровные крепкие зубы, а это и не зубы, а клыки. И не княгиня Бежская пред ним, а медведица. «Ведьма!» - яростно кричит Димитрий и просыпается.

Капли пота одна за другой заструились по вискам. Князь судорожно начал оглядываться. Рядом в одной исподней рубахе мирно спала Елена, подложив руки под щеку. Густые шелковистые волосы разметались по овчине. Солнечный зайчик бесстыже скакал по оголившемуся бедру. Димитрий накрыл его ладонью, и он заплясал уже по его руке. Жена тут же открыла глаза и смущенно одернула рубаху, прикрывая округлые колени.

- Мы вроде бы справились: и свиту твою, князь, постирали, и корзень я сама замыла, на солнышке сохнут, к вечеру уж одевать можно будет.

Видя, что муж угрюмо молчит, стала оправдываться:

- А меня Пересветовна к девкам в шатер отдыхать не пустила, говорит: к мужу ступай... ну, я вот и пришла...

И так как супружник по-прежнему молчал, поспешно добавила:

- Так я уж выспалась, пойду...

- Кто ж тебя пустит, - задирая назад рубаху, улыбнулся Димитрий. Зайчик опять весело запрыгал по нежной коже. Игривое настроение охватило и молодого князя. И дурной сон, и мрачные мысли разом вылетели из головы. С напускной суровостью он спросил:

- Кабы не Пересветовна, так и не пришла ко мне - лешаку? Так вы меня с девками прозвали, уж знаю все, как вы надо мной потешались?

- Так отдыхаешь ты, князь, устал сильно, что ж я мешаться буду ... да и не звал ты меня, разве ж можно без приглашения приходить? - пролепетала Елена. - А про лешака, то случайно вышло, мы больше не будем, не гневайся.

- Будете, уж я тебя узнал, потешаться ты мастерица. Что ж ты, как боишься меня? Как боярином ходил, так не боялась.

- Вчера мы ровней с тобой были: ты муж, а я - молодуха, да зато княгиня, и оба полюбовники да грешники. А теперь ты - князь мой да хозяин, и отец меня супружнику вручил, слушаться велел. Боюсь я тебя, Митенька, вроде ты передо мной, а вроде и нет. Вот брови сдвинул, гневаешься за что-то.

Димитрий улыбнулся.

- Чего ж тебе меня бояться, разве ж что дурное сотворила? - сказал он как можно ласковей.

- Ничего я дурного не делала! - как-то беспокойно и горячо ответила Елена.

- Ну, так и бояться нечего, я тебя больше не обижу, да и другим в обиду не дам.

- Больно? - сочувственно спросила она, осторожно проводя пальчиками по истерзанной звериными когтями груди.

- Приятно, когда гладишь. Ласковая ты... у меня... Ох, ласковая...

И весь мир перестал для Димитрия существовать: и враги, и друзья, и сомненья, и печали. Все это будет потом. Сейчас была только его княгиня, и он любил ее.

Вечером Димитрий с ближней дружиной выехал на пир к тестю. Солнышко плавно тонуло в окаеме, оглаживая на прощание все вокруг мягким розовым светом. Стрижи, шумно разрезая воздух, таранили стаи мошкары, спеша до заката получить богатую добычу. Травы еще дышали дневной жарой, но от реки уже тянуло приятной прохладой. Там в камышах забористо, на все лады, распевали привычные песни местные квакушки.

«Хорош Божий мир, - подумал Димитрий, - а ведь мог этого и не увидеть, кабы не тесть. Уж придется-то шею нагнуть, куда ж деваться». Елена, провожая мужа, надела на него новенькую расшитую ее рукой свиту. Одежа для супружника лежала в коробе на западной телеге и поэтому не пострадала.