За зеркалами (СИ) - Орлова Вероника - Страница 54

            - Я видел сам. Эти чёртовы две буквы его имени и фамилии. Мне даже кажется, это некий отличительный знак всех, кого трахал Натан Дарк.

            А в моём сознании сотни женских лиц. Я не могу выделить ни одно из них. Только смотреть в сменяющие друг друга разноцветные глаза: синие, карие, зелёные, серые...волосы контрастных оттенков, разные формы губ и носов. Серой массой, сплошным потоком лица незнакомых, возможно, и не существовавших никогда в реальности женщин, но только от мысли, что каждая из них носит на себе его знак...

Он хотел пробудить во мне страх? Ненависть? Презрение? Подозрение? Я не знаю. Чувствую только, что он словно плеснул в меня чашей с болью. Прямо туда, где билось сдавленное железными тисками сердце. Истерически билось, трепыхалось раненой, окровавленной птицей.

            - Вот почему он не может быть Живописцем, - не знаю, как выдавила из себя...но всё же смогла, глядя в окно, задёрнутое белыми шторами.

            - Что?

            - Ты сам сказал. Дарк предпочитает женщин. Навряд ли его будут возбуждать маленькие мёртвые дети.

            Люк вдруг расхохотался, вернув меня в реальность. Отклонив голову назад и закрыв ладонью глаза, он смеялся почти минуту, чтобы, успокоившись, сложить руки на груди и наклониться ко мне.

            - Ты ошибаешься, если считаешь, что Живописец придаёт этому сексу такое же значение, которое вы придаёте. Этот парень настолько зациклен на мелочах, на своём ритуале и подготовке, что момент с сексом я бы не назвал самым важным в его действиях.

            - Ты никогда не говорил, каким его видишь, Люк.

            Взгляд тут же стал жёстким, непроницаемым.

            - Потому что я его не вижу. Но я уверен, что в каждом элементе его ритуала есть особый смысл. И тебе нужно лишь разгадать его для себя. А ещё ты можешь сколько угодно защищать Дарка и верить этому подонку, но с некоторых пор я не отрицаю возможности влечения как к живой женщине, так и к трупу.

            - С каких именно пор?

          - С тех пор, как понял, что мы безнадёжно проигрываем, Ева. Ты уступаешь ему по всем пунктам.

            Развернулась резко, на каблуках, чтобы удержаться от желания влепить ему пощёчину. Понимая, что он прав...и не желая принимать правды.

            - Ты ошибаешься. Я не играю, Люк. А значит не могу уступить.

            - Это ещё хуже, Арнольд, - очень и очень тихо, еле слышно, - потому что он от игры навряд ли откажется, а значит победителем в этой игре станет именно он.

ГЛАВА 21. Ева. Натан

Ещё совсем недавно, если бы меня спросили, как выглядит Ад, я бы обрисовала место, очень похожее на больницу, на унылые палаты со светлыми стенами и стойким, въевшимся в них запахом лекарств. Место с широкими окнами, избавленными от занавесок, и исцарапанными острыми гвоздями плохо прокрашенными деревянными рамами. Место, которое с самого детства вызывало тихую панику и острое желание оказаться как можно дальше от него, не чувствовать эту ужасную вонь медикаментов и затхлого, но почти ощутимого присутствия самой смерти, кружившей под побеленными потолками в поисках следующей своей жертвы. Таким я видела больницы тогда, много лет, когда приехала вместе с матерью навестить отца. Его привезли туда прямо с работы, когда неожиданно папе стало вдруг плохо с сердцем, и обычная муниципальная лечебница оказалась ближайшей к его офису. Позже отца переведут в другую, оснащённую, по словам матери, самыми лучшими на тот момент препаратами и приборами больницу, но я уже её не увижу, так как Ингрид наотрез откажется отвести меня туда. А всё потому что в тот первый раз меня вырвало прямо в коридоре, сразу после того, как я увидела ослабевшего, но всё же сумевшего выдавить из себя грустную улыбку папу, лежавшего на кровати с белыми простынями. Он знал, чего мне стоило прийти туда, и пообещал выписаться как можно скорее, чтобы больше «не мучить свою девочку».

            Но теперь...теперь я стояла с совершенно другими эмоциями в такой же больничной палате с откровенно плохим ремонтом, уже местами потрепавшимся, стараясь не вдыхать пробивавшийся сквозь острый лекарственный запах другой, гнилостный от стен и деревянных полов, скрипевших при каждом шаге. Грязные окна с явно проступавшими после дождя тёмными отпечатками капель на покрытых трещинами стеклах были наглухо закрыты и пропускали катастрофически мало света, будто само солнце категорически отказывалось согреть своими лучами кутавшихся в тёплые халаты посетителей и персонал больницы. И несмотря на всё это, я впервые чувствовала бешеную, необъяснимую радость, подаренную надеждой, вспорхнувшей ввысь от новости, что этот подонок не довёл своё чёрное дело до конца. Телефонный звонок из госпиталя, сообщивший о поступлении маленького пациента, непонятно каким чудом оставшегося в живых после встречи с Живописцем. И сейчас мы стояли с врачом возле палаты Кевина Митчелла, девятилетнего мальчика со светлыми кудрявыми волосами на маленькой головке, они падали на его бледный лоб, обрамляя такое же бледное личико с пухлыми, некогда безусловно румяными щёчками.

            Мне позволили увидеть его всего лишь на несколько минут. Позволили почувствовать ту самую бешеную, беспардонную радость от понимания: живой! Впервые - живой! Словно мы выиграли, выгрызли у жестокого, бесчеловечного ублюдка эту маленькую жизнь, хоть и понимая, что никакой нашей заслуги в его спасении не было. Кто знает, что именно, но что-то явно спугнуло Живописца, заставило его сбежать с места преступления, из старенького, покосившегося сарая с прогнившими деревянными стенами, куда он привёл мальчика. Ублюдок успел нанести несколько ножевых ранений своей жертве и, видимо, решив, что та умерла или умрёт, сбежал, услышав голоса вдалеке. Ребёнка нашли возвращавшиеся с вокзала люди, решившие сократить путь до центра через поле. Согласно их показаниям, они услышали из приоткрытой двери сарая какие-то странные звуки, походившие на стук. Войдя внутрь, эти люди увидели привязанного к стулу окровавленного мальчишку с несколькими ранами в области живота и груди. Он и стучал ногой по ножке стола, подавая сигналы. Кевину повезло, что пожилой человек был военным врачом в отставке и успел оказать первую медицинскую помощь, пока его сын приходил в себя в шоке от увиденного.

            - Мальчику крупно повезло, что эти люди оказались рядом. - доктор печально качает головой, - Иначе кто знает, чем бы это обернулось в итоге.

            Я знала. Ещё как знала. Я видела их лица в своих снах каждый раз. И каждое новое «знакомство», как раскалённым ножом по ранам собственной совести.

            - Я хочу поговорить с ним, как только Кевин придёт в себя.

            Доктор снял очки и посмотрел на меня, слегка щурясь и машинально протирая стёкла очков о рукава халата.

            - Я могу лишь пообещать, что мы обязательно сообщим вам, когда мальчик будет в состоянии вынести подобную беседу. Сейчас его состояние стабильно тяжёлое, и поэтому мы не можем точно сказать, когда...

            - Вы же понимаете, что у меня этого времени нет. Поэтому я настоятельно прошу позвонить мне сразу по его пробуждении.

            Протянула ему свою визитку.

            - Это мой домашний номер, доктор Доусон. Такая трогательная забота об этом маленьком пациенте достойна самой искренней похвалы, но если мы упустим время, то вполне возможно, маньяк решит отомстить нам новыми жертвами.

            Доктор сочувственно кивнул, надевая очки на переносицу:

            - Мы постараемся сделать всё, что в наших силах, чтобы Кевин оклемался как можно быстрее, но я не могу гарантировать вам...

            - Спасибо, доктор, вы свободны.

            Замереть от неожиданности, а после развернуться к стоявшему за моей спиной Дарку, который кивнул в этот момент Доусону, поспешно ретировавшемуся куда-то в конец узкого длинного коридора.