Злобный леший, выйди вон! (СИ) - Аведин Илья - Страница 42

Спустя несколько дней Теодор Кительсон рассказал Олегу свои мысли:

- Раз уж он так любит детей, а с тобой у него есть еще и старые счеты, я полагаю, он не замедлит явиться к тебе, как только услышит крик о помощи. Если ты откажешься от роли приманки, я пойму, хотя по глазам вижу, что ты тоже считаешь ваши дела незаконченными, –  заметил Теодор Кительсон.

Он поведал план Олегу. Простой как охота на котенка. Олег должен был сесть под определенным деревом, и звать на помощь. Прямо перед ним, под заранее спиленной веткой, будет вырыта волчья яма. Неподалеку, в засаде будет сидеть Теодор Кительсон, на тот случай если что-то пойдет не так. План не идеаленый, как признался сам ученый, но нужно было как можно скорее поймать людоеда, пока тот не сожрал еще кого-нибудь.

На следующий день, Олег уже сидел под деревом и кричал о помощи. Он притворялся, что повредил ногу и не может идти. В десяти шагах от него в кустах крыжовника прятался Теодор Кительсон. Он надел на себя старую рыбацкую сеть, к которой посредством смолы прилепил мелкие ветки, листья, сухую траву, так что, даже не прячась в крыжовнике, его можно было принять за вполне обычный кустарник.

Долго кричать о помощи не пришлось. Скоро по другую сторону ручья показалась сгорбленная фигура. Все те же лохмотья и палка для опоры. Голову человека покрывал капюшон, так что лицо скрывала тень. На одной ноге его красовался сапог, другая же была босая.

- Чего с тобой приключилось, несчастный? – спросил человек.

- Ногу вывернул, - Олег поморщился, - не могу ступить и шагу.

- Так тебе может, помощь моя нужна?  - сказал человек и зашагал  в его сторону, хромая на обутую ногу.

Олег пытался разглядеть лицо человека, но тот старательно не поднимал головы и сторонился света.

- Сейчас только ручей перейду, и помогу тебе, мальчонка, не пужайся.

«Почему одна нога босая, а другая обута? - думал Олег. – Да и сапог знаком».

- Сейчас сейчас, кхе-кхе, - прокашлялся человек, - я тебе помогу.

«Сапог, - вспомнил Олег, - точно такой сапог, с золотистым узором, и на небольшом каблуке был у того опричника, что хотел меня убить! Неужели это он?».

От такой неожиданности мальчик встал. Теодор Кительсон все это время следивший за незнакомцем, вскинул самострел.

- Что? Прошла нога? Кхе-кхе. Вот мы и встретились, погань мелкая! – сказал незнакомец и скинул с себя плащ.

Он выпрямился, хрустя позвоночником, и от этого вырос на три головы. На нем были ободранные штаны, и остатки рубахи. Босая нога, выглядела вполне нормальной, не считая длинных и грязных ногтей. Вторая же, от колена до стопы, казалась чужой. Синяя и распухшая, спрятанная в сапог, что распирало изнутри, она явно мешала ему ходить. Вокруг колена, змеей обвился широкий, сине-красный шрам. Когда Олег увидел лицо человека, он обомлел. Чувство отвращения и неприязни, опередили чувство страха. На лице человека сидело другое лицо. Словно маска скомороха, сделанная из кожи другого человека. Пустые глазницы, через которые смотрели два маленьких, хищных глаза, покосившийся рот, съехавший набок нос, серый цвет кожи, в некоторых местах настолько растянутой, что сквозь нее было видно настоящую кожу незнакомца – ничего отвратительней Олег не видел в жизни.

- Что? Воротишь нос? Это по твоей милости я теперь аки калека безликий. Убожество! Это тот, в  кольчуге, искромсал мне лицо. Ничего, как видишь, благодаря ему, я обрел новое, - сказал людоед и натянул повыше сползшую маску. – Скоро она приживется. И нога глядишь, не отвалится. Особенно теперь, когда мне есть чем полакомиться.

Людоед уперся палкой в землю далеко перед собой и, сделав несколько быстрых шагов, с ее помощью перелетел через ручей и оказался прямо перед Олегом. Мальчик прижался к дереву и не шевелился.

- Ну что ты стоишь? Беги малек. Беги!

Олег не шевелился.

- Я рассчитывал позабавиться, но ты, как я погляжу, не настроен. Будь по-твоему. Покончим с этим.

Людоед достал из-за спины, уже знакомый Олегу, похожий на волчий клык, ржавый кинжал. Но воспользоваться им не успел. Сделав шаг навстречу Олегу, он сделал последний шаг к волчьей яме и провалился.

- А-а-а! – донесся протяжный крик снизу.

Теодор Кительсон выбежал из укрытия, скинув с себя сеть. Олег стоял, прижавшись спиной к дереву, в трех шагах перед ним в волчьей яме вопил, хрипел и булькал Старичок Боровичок. Теодор Кительсон, подошел к краю. Его, прежде всегда доброжелательное и во всем заинтересованное лицо не показывало ничего кроме злобы и ненависти. Он выстрелил из самострела куда-то вниз. Крик и хрипы тут же прекратились, но ученый еще раз зарядил самострел и выстрелил во второй раз. Небольшие капельки вишнево-красной крови долетели до его кафтана. После этого он достал из кармана пузырек, заполненный густой желтой жидкостью. Сосуд плотно закрывала деревянная пробка, из которой торчал шнурок. Щелкнув по шнурку пальцами, он поджег его и кинул пузырек вниз. Яма осветилась сине-зеленым огнем.

- Вот теперь все, - сказал Теодор Кительсон. – Ты цел?

- Цел, - ответил Олег.

- Хорошо. Когда пламя погаснет, мы его закопаем.

Запах гари заставил Олега отойти подальше и только когда огонь утих, он посмотрел вниз. На дне лежало обгорелое существо, раскинув длинные худые конечности, словно раздавленный таракан. Лоскуты кожи свернулись и облупились. Во многих местах торчали обугленные деревянные колья, что пронзили тело насквозь. В голове твари торчали два снаряда, один подле другого. Огромный кусок черепа откололся после второго выстрела и болтался лишь на тонкой обугленной полоске кожи, отчего голова напоминала разбитую гнилую тыкву. В желудке мальчика что-то затрепетало и поспешило наружу. Олег побежал к ближайшему кусту.

- Да, зрелище не из приятных, - сказал Теодор Кительсон.

- Зачем было все это делать именно так? – спросил Олег, когда рвотные позывы его отпустили.

- Ты о чем?

- Зачем так жестоко? Хватило бы и одного выстрела.

- За всю свою жизнь я видел много разного зла и понял, что с большим злом я должен поступать так. Уверен, что в моем королевстве нашлись те, кто захотел бы защитить этого людоеда, ссылаясь на болезни разума и невозможность суда над тем, кто лишился рассудка. Так бы он и прожил всю жизнь в катакомбах под Храмом Первых, питаясь кашей из капусты да куриной требухой, пока не умер от старости или несварения. Как ты думаешь, он болен? – спросил Теодор Кительсон, и не дождавшись ответа продолжил. – Конечно! Но, уверен, что ему, в общем, нравился такой уклад дел. К сожалению, для него, - ученый посмотрел на еще дымящуюся волчью яму, - это идет вразрез с моими воззрениями. Тот, кто подвергает опасности общество, должен его покинуть и больше не обременять нас своим присутствием, либо покинуть этот свет. Как ты думаешь, он бы покинул добровольно эти края? Я думаю, нет. А если бы и покинул, я не смог бы спать спокойно, зная, что эта тварь, забравшись подальше, продолжает обгладывать детские кости. А теперь, - сказал он уже с привычной улыбкой, - возьми лопату, она лежит в свертке за деревом, и начнем погребальную церемонию.

Когда, в тот далекий день, они возвращались в убежище, Теодор Кительсон сказал:

- Знаешь, Олег. Как-то раз, когда я ждал переправы через реку Айвор, ты о такой не слышал, имела место одна интересная беседа. Между мной и обычным портовым плотником. Пока я сидел на причале и ждал паромщика, я наслаждался видом спокойной зеркальной глади реки - судоходной артерии целого графства. Тут ко мне подсел мужчина, одетый, как и все портовые рабочие в обноски, пропахшие сыростью и опилками. Запомнил я его бороду, я еще подумал, как она у него не попадает под пилу, когда он работает, но не о том речь, хотя и это я тоже выяснил. Ах да, еще меня удивили его глаза. Удивительная в них виделась доброта вперемешку со смирением и спокойствием. Никогда бы не поверил, что могу описать так орган зрения, но что есть, то есть. Именно эти чувства возникли во мне. Слово за слово и вышли мы с ним на очень серьезные и интересные темы. Я даже забыл, что говорю с плотником, казалось, что это был мой брат уеный-ренегат, до того складно, изящно и в то же время лаконично он говорил.  Так вот, он мне сказал, что любое преступление, требует прощения. Я несказанно удивился этой мысли, а он еще и добавил. Что если все друг друга простят, то и зла в мире не будет. К сожалению, мой паром пристал к берегу, и я вынужден был с ним проститься. После я долго думал над его словами и понял, что какой-то смысл в них есть.