Злобный леший, выйди вон! (СИ) - Аведин Илья - Страница 92

- Ох и брешешь, дорогой мой. Винный бес существо семейное. Без своего выводка никуда не пойдет.

- А ты открой другие бочки, дражайший.

Пробка покосился на существо, сидящее в большой бочке, и приоткрыл крышку той, что поменьше. Из бочки на него смотрели два маленьких глаза из-под слипшихся темных волос.

-  А! – закричал он. – Еще бесы!

Три оставшиеся бочки зашевелились, но лишь у одной из них вылетела крышка, и на свет явилось еще одно существо.

- Приехали что ли, в погреб-то? – спросил Еремей, услышавший про бесов, и решивший подыграть брату.

- Еще нет, как видишь, стоим на постоялом дворе.

- Эй, мужик, а погреба у вас есть тут? – обратился Еремей к паломнику. – А то, глядишь, и тут останемся.

- Как, тут останетесь?

- А вот так. Чего нам мотаться все по селам, да по деревням. Можно же и на постоялом дворе осесть. Как считаешь?

- Верно, говоришь брат.

- Брат? Так у бесов и браться есть?

- А как же, – подтвердил Еремей.

- Вон в той бочке, сын мой едет. Дочку ты мою уже увидел. Жена моя вот тут вот, - постучал он по соседней бочке, - под боком у меня.

- Так, стало быть… - медлил с решением Пробка, словно все еще не мог поверить, что перед ним настоящие бесы. – Вы взаправдашние бесы? То есть, без дураков, самые настоящие бесы?

- Ага, смотри, сейчас моя младшая тебе клыки покажет. Доча! – крикнул он.

Бочка, в которой сидела дочь Гаврила, задрожала и из нее показалась маленькая чумазая мордочка; в глазах девочки отражался крохотный огонек, что мерцал в окне постоялого двора.

- Не надо клыков! – закричал Пробка и попятился назад. У самого кря он оступился и повалился вниз, задев головой, лежащее на земле ведро.

- Он там жив? – спросил Гаврила.

- Пар изо рта идет, - ответил Еремей.

- Значит жив.

- Вытаскивай своих, пока нас никто не видит, а я приведу лошадей.

- Посмотри других, а то на прежних далеко не уедем. Устали бедняги, по снегу-то.

- Посмотрю.

Скоро Еремей вернулся, ведя трех свежих лошадей, из тех, что уже стояли в конюшне до их приезда. Вся семья уже сидела возле бочек и ждала отправления.

- У маленькой пальцы отмерзли, гляди, - показал Гаврил.

- Это плохо. Очень плохо. Надо быстрее добраться до Лысовки, там будет лекарь.

- Откуда ты знаешь? Может там нет и трети того, что рассказывают.

- А я верю, что есть. Вперед! – скомандовал он, и телега понеслась прочь.

Когда мужики вышли наружу, то обнаружили Пробку, лежащего среди пустого двора, припорошенного снегом. Следов не осталось - снег все спрятал. Когда несчастного привели в себя, он клялся, что телегу увели винные бесы, но ему никто не поверил, к тому же во всем Тридевятом Царстве о винных бесах слышали лишь те, кто напивался до умопомрачения в погребах. Мужики решили, что проезжавшие мимо разбойники увели телегу, а заодно дали по голове Пробке, чтобы тот не болтал лишнего. Так купец остался без телеги, Фарсин без вина, а паломник Пробка без желания заглядывать в винные бочки.

***

Лошади раскидывали в обе стороны клочья белой пены. Холодный месяц, окруженный ожерельем звезд, освещал дорогу. Среди туманных холмов, на которых ветер кружил снег в призрачном танце, показался одинокий огонь. К нему братья и взяли путь.

- Похоже на костер, - сказал Гаврил.

Еремей выдохнул теплым воздухом на свои руки, похлопал по щекам и вгляделся вдаль.

- Да, нет. Из окошка свет. Хата чья-то.

- Скоро увидим.

Тусклый свет в единственном, не покрытым морозным узором окне, поманил их словно мотыльков. Окно то располагалось на первом этаже добротной и просторной, по-простому сделанной, сосновой избы. С треугольной крыши ее свисали надутые зимними ветрами шапки, больше похожие на большие носы. Двор избы был кое-как огорожен простеньким забором, через щели в котором не пролез бы только добротный господин. Из-за избы выглядывала на дорогу совсем небольшая конюшня.

- Надо спросить дорогу.

- Лучше бы нам не показываться, - сказал Гаврил, оглядываясь.

- Мы почти в слепую едем. Дороги нет. Места знакомые мы покинули. Надо испросить. Вы сидите здесь, а я схожу. Может для дочки твоей найду одежду потеплее.

- Доброй ночи, - сказал с порога Еремей.

Следом за ним в небольшую комнату, отделенную от другой такой же дощатой стеной, ворвался неожиданный, как удар хлыста, и кусачий, как дворовый пес, зимний ветер. Последняя свеча в лампе жалобно изогнулась, но выдержала натиск. Чья-то шуба едва не повалилась с крючка, прибитого возле входа.

Хозяин, дремавший на своей руке, что-то пробурчал в ответ, не открывая глаз.

- Целовальник, а скажи-ка мне, пожалуйста, Лысовка то, в той стороне аль как? – указал он рукой, полагая, что в той стороне находится искомая деревня.

Хозяин вновь что-то буркнул сквозь сон.

- А ты, для чего туда скачешь?

- Что?

- Зачем ты, говорою, в Лысовку стремишься?

Это к Еремею обратился мужчина, сидящий подальше от света последней свечи, но кое-что Еремей все-таки разглядел в незнакомце. Жидкие темные волосы, осанка горбатого волка, руки, поджатые к груди, худоба и могильная бледность. Облик человека кричал о том, что ему доверять нельзя.

- А по делу, батюшка.

- По какому это делу?

- Не гневись, но говорить я об нем не могу.

- Тайное что ль?

- Ох, еще какое.

Глаза мужчины сверкнули в темноте.

- Я просто сам оттуда. Человек я там не последний. Так что можешь и мне доложить, коли дело такое тайное.

Еремей сделал шаг назад.

- А ты случайно не беглый, а? – спросил «не последний человек».

Еремей открыл дверь на улицу, и вновь впустил зиму внутрь. Последняя свеча погасла, погрузив комнату во мрак.

- А ну стой, – крикнул мужчина. – Держи его!

Еремей сдёрнул шубу с крючка, оставив на нем тонкую черную полоску, и выбежал прочь.

- Держи шубу, - сказал он брату, прыгая в телегу.

- Но откуда?

- После скажу, надо мчать отсюда. Пошли! – скомандовал он, и телега покатила дальше.

Как только изба скрылась за холмами, Еремей притормозил лошадей и они пошли спокойней.

- Так что там было? – спросил Гаврил.

- Мужик какой-то. Может господский, может дворовой. Кто ж его знает? Он как сказал, что я может быть беглый, так я шубу дернул да и выбежал оттуда.

- Как он прознал?

- А кто ж его знает. Прознал как-то. Ты как там, племяша? – спросил Еремей девочку, которая утонула в подаренной ей шубе вместе с братом. Девочка застенчиво засмеялась и зарылась поглубже в теплые меха.

- Вот и славно, - сказал Еремей, подмигнув девочке.

- И все-таки, как думаешь, кто он таков?

- Кто?

- Да тот, что тебя беглым назвал?

- Ну, имени я не спросил, ты уж извини. Хотя, - сказал Еремей, немного подумав, - он сказал, что человек в Лысовке не последний.

- Так а чего же ты деру дал, если мы к ним в Лысовку едем?

- А что человек из Лысовки будет делать ночью в кабаке в такой дали от деревни, а?

- Может нужда привела.

- Какая нужда? Люди там о нужде забыли.

- Ох, Еремей, а если это не так?

- Гаврила, доверься мне. Хуже нам там точно не будет. Иди подреми лучше. Потом сменишь меня, и я покимарю.

Так Гаврил и сделал. Он перебрался к семье, укутался в старые одежды потуже, и, поглядев на звездную россыпь над головой, уснул. Сменил он Еремея, когда стало светать. Когда же бледно серый диск светила, скрытый за суровым полотном облачного неба приблизился к зениту, он разбудил старшего брата.

- Ерем. Ерема.

- А? Чего?

- Гляди.

Дорога последнюю версту виляла меж холмами и вывела к лесу.

- Куда? На что?

- Вон там, - указал он пальцем. – Видишь?

- Лес как лес. Раз дорога ведет туда, то и езжай спокойно.

- Да нет. Вон под деревьями. Люди.

- Ну-ка подъедь.

- Да ты что?

- Подъедь, говорю. Никакой опричник или стрелец или приказчик не стал бы в такую погоду без кареты, или на худой конец саней, передвигаться, а эти вон, пешком идут. Наши это, родственные крестьянские души. Подъезжай.