Легенды о проклятых. Обреченные (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 39

Я засмеялась, а внутри что-то перекрутилось тройным узлом. Мне было бы насрать. Да, насрать год назад. Полгода назад. Даже несколько месяцев назад. Но не сейчас…не сейчас, когда эта безумно красивая нимфа с божественным телом и ослепительно красивым лицом ждала меня…ждала Далию, а не жалкое подобие с рассеченной щекой, багровыми кровоподтеками по всему телу, похожее на пугало.

— Да ладно, сестренка. Поверь, заживет, останется тонкий шрам. Я знаю толк в шрамах. Лассарский меч тонкий и режет глубоко, но не рвет мясо. Посмотри на мою улыбку — она весьма аккуратная.

Я потрогала пальцами свой рубец и ужаснулась — узловатые края и швы на ощупь огромные. Саанан раздери этих лассарских шакалов. Представила, как моя женщина ужаснется, и ударила от злости сбитыми костяшками по стволу ели.

— Если она тебя любит, ей будет наплевать на твои шрамы и на их количество.

— Твоей…было наплевать? Так наплевать, что она от тебя сваливала каждый раз при первой же возможности?

Ударила…знаю, больно ударила. Он промолчал. Просто отвернулся… а потом услышала его надтреснутый голос.

— Я сказал, если любит, Далия. Если. Мне было бы наплевать, сколько шрамов на ее теле, и даже если бы Саанан изуродовал ей лицо, я бы обожал ее не меньше, чем сейчас.

— Ты безумен, Рейн дас Даал. Я молю Гелу, чтобы твоя шеана быстрее сдохла, и эти чары с тебя спали.

Он даже не усмехнулся, накинул плащ и затянул воротник.

— Когда она сдохнет, сдохну и я. В ней моя смерть. Запомни, Далия. В этой красноволосой дряни хранится моя погибель.

— Хуже, в ней хранится погибель всего Валласса. Найди и таскай ее за собой на цепи, если она тебе так нужна. Нам всем будет спокойней.

Рейн медленно повернул ко мне голову и, увидев его взгляд, я вздрогнула:

— Я найду ее и каждую секунду существования превращу в пытку. Но вначале поедем в Нахадас. Найдем могилу моего сына. Если был сын…

Когда в лагерь вернулись, я не пошла к Лори. Соскучилась до ломоты в костях, до вывороченной наизнанку грудины, так, что кости сводило словно льдом без нее, но не пошла. Все чаще думала о том, что отпустить ее надо…отпустить, им иммадан, и жизнь не калечить. Только эгоизм, он, сука, такой…он жрет изнутри, он душу наматывает на раскаленное лезвие и тянет, разрезая на куски. Моя. Не отдам. Не отпущу. Голову сверну, но не отдам никому…Ко всему ее ревновала. Даже к лежаку ее, к корсету и к кружевным панталонам. Ели из мужиков кто не так глянет в сторону уводила и напоминала ему, что лучше иметь яйца, чем не иметь. Меня обычно понимали с полувзгляда. Красивая она, моя Лори. Я их понимала, всех этих мужланов. Они смотрели на нее, и их колошматило от похоти. Она расцвела за эти месяцы, откормилась, румянец появился, грудь округлилась, и волосы напоминали андалинский мех, переливались на солнце, искрились. Я вплетала в них тонкие золотые ленты. Я любила ее расчесывать, мыть, одевать… а еще больше любила раздевать и слушать ее стоны. Легкие, нежные, такие нежные и жалобные. От желания вылизать ее сводило скулы сутками напролет. Ловила ее у реки с тазом с бельем, прижимала к дереву и сладко трахала, глядя, как кончает, кусая пухлые губы и закатывая бархатные глаза, как шепчет "Еще…не останавливайся…дааа, Далиии, дааа". Или, сунув панталоны ей в рот и поставив на четвереньки, грязно имела сзади, удерживая за волосы, под ее мычание и хрипы. С ума меня сводила. Всем. И телом, и душой. Душа у нее была настоящая, светлая, она меня из мрака тянула, она меня заставляла жить и улыбаться. Она мне подарила "завтра". Я просыпалась, вдыхала запах ее волос и аромат теплой кожи и стонала от наслаждения. Я могла за нее убивать…и я могла бы за нее умереть. И самое дикое… я могла за нее предать кого угодно. Смотрела на брата и понимала — мы оба безумны. Мы не умеем любить по-другому.

К реке пошла смыть копоть, кровь и пот и заодно на рожу свою посмотреть. Глянула и кулаком со всей дури по воде, расплескивая брызги. От уголка рта до виска — толстый рубец. Может, и заживет, а сейчас даже самой смотреть тошно. Узловатый, багровый. С полосками ниток. Я бы не вернулась в лагерь. Обосновалась бы в пещере за кровавой рекой…

Но Лори сама пришла… я ее издалека услышала — и дыхание, и шаги. Волчица, точнее. Встрепенулась вся, хвостом завиляла, как сучка. Дура.

Я в лицо воды плеснула и напряглась, когда лассарка сзади подошла.

— Иди в лагерь, лаана. Я приду скоро и поговорим.

— Ждать? Ты предлагаешь мне снова ждать, Дали?

Ступила вперед, готовая закричать, завопить, если это потребуется, чтобы она обернулась ко мне. Потому что мне не нравилось, что она не смотрит. Что отсылает меня с глаз долой…как ненужную, как лишнюю сейчас.

— Или, может, ты ждала кого-то другого здесь? Тогда я тебя огорчу, — еще один шаг вперед, позволяя быстрым волнам реки биться о ноги, — я не сдвинусь с этого места. Хочешь, чтобы я ушла? Унеси меня.

Усмехаюсь, и вода по лицу стекает солоноватая с привкусом крови. Упрямая. Такая упрямая маленькая шеана. Ревнивая маленькая шеана. Она просто не знает, что к ней вернулось, не знает, что и сюда может прийти отряд, что нам бежать надо как можно скорее, не знает, что мои люди все казнены. Все те, кто были взяты вместе со мной… И не знает, что я, как психопатка, люблю ее. И чем сильнее люблю, тем больше понимаю, что ей не место рядом со мной. И тем больше понимаю, что отпущу и сдохну без нее. Ни трон не нужен станет, ни война эта бесконечная, ни месть, которой пресытилась.

Резко обернулась, взметнув ворох брызг, окатив ими и ее тоже.

Стоит позади меня, слезы в прекрасных глазах блестят, и тут же они распахнулись шире. Увидела.

— К этому подарку от лассаров надо привыкнуть, Лаана. Меня он тоже ужаснул. Как и тебя. Все еще считаешь, что я ждала здесь кого-то другого?

— Далииии…

Невольно для себя самой. На выдохе. Приложив ладонь ко рту и чувствуя, как жгут слезы глаза. Не расплакаться, не позволить им пролиться, она ведь не поймет. Моя любимая…моя такая гордая и такая глупая в своей гордости женщина. Она ведь не поймет.

А сердце рухнуло. Вниз покатилось. В реку. На самое дно. Провалилось в мягком песке, покрытое толщей красных вод.

Когда увидела ее лицо…когда увидела, что сделали с ней. С моей Дали…и впервые, Иллин…она думала, я испугаюсь и убегу? А я впервые захотела убить. Найти и растерзать собственными руками ту тварь, что это сделала с ней. И внутри боль ее разливается. Та, которую она прячет за усмешкой, та, которая в газах ее глубоко спрятана. Им иммадаааан…К ней подошла на негнущихся ногах, ощущая, как острые лезвия ее боли вспарывают изнутри мою плоть. Рваными ударами снизу вверх. Руку протянула, чтобы коснуться рубца, и вздрогнула, когда она голову отвела и запястье мое обхватила пальцами. А я глаз отвести не могу от ее лица. Но вижу, представляю, как она получала эту рану, как истекала кровью и какую адскую боль испытывала в этот момент.

— Меня ужасает не твое лицо, а твои мысли, Дали.

Дернула руку на себя…но она держит крепко, а я пальцы в кулак стискиваю от боли…боли от желания коснуться ее

Я забыла, что значит искренность. Я ее никогда не видела, если и видела, то не помню. Со мной искренен только мой брат и то не всегда. А вот сейчас, глядя в эти огромные карие глаза, наполненные жидким хрусталем, на эти подрагивающие губы, я вдруг ощутила искренность на физическом уровне. Глотает слезы и держится изо всех сил, чтобы не расплакаться…потому что знает я не приму ее жалости. Но это не жалость.

Я не знаю, как называется эта аномальная болезнь, от которой скрутило и связало, спрессовало нас с друг другом. Любовь? Мы слишком грязные для нее. Похоть? Мы слишком чистые для нее, ибо не ею единой дышим. Я не знаю, что это, но меня рвет на ошметки только от желания просто быть рядом с ней, волосы ее трогать, брови гладить, губы целовать жадно кусая или нежно облизывая, волосы ее в косы плести и расплетать, спать с ней в одной постели, сплетая руки и ноги, беречь ее и заботиться о ней.