Подмена (СИ) - Чередий Галина - Страница 21

— Думаешь, разумная женщина впустила бы в дом незнакомого мужика, который выглядит так, да еще занялась бы с ним сексом?

Он оказывается напротив меня молниеносно. Вот только был в двух шагах и уже стоит впритык, обжигая меня жидким металлом глаз и резким яростным дыханием. Наклоняется ко мне так, что мы оказываемся нос к носу, как два готовых сцепиться зверя.

— И как же я выгляжу, Аня, — вот теперь он звучит, несомненно, угрожающе, да только моя способность пугаться все еще вне зоны доступа.

— Огромным, опасным… — бормочу я и приподнимаюсь, откидывая голову, чтобы прихватить своими губами его нижнюю.

Григорий чуть отстраняется, ускользая от моего прикосновения. Его шея напряжена, глаза все так же гневно сужены, а мышцы на руках и груди вздуты от того, как он сжимает свои здоровенные кулачищи. Я кладу руки ему на плечи и, лаская, веду вниз, не собираясь скрывать, насколько мне сильно нравится его мощное тело. Глажу, обвожу очертания каждого твердого мускула, каждой толстой вздувшейся вены, в которой, пульсируя, течет энергия его жизни.

— Угрожающим… — продолжаю я и совершенно легко признаюсь. — Таким, что у меня дух от тебя перехватывает… таким, что в голове плывет просто от того, что смотрю.

Кулаки Григория разжимаются, и он больше не отстраняется, когда я тянусь его поцеловать, а наоборот подается навстречу. Его руки дергаются в попытке схватить меня, но я сильнее сжимаю его запястья и теперь отстраняюсь сама.

— Я же еще играю, помнишь? — говорю, притормаживая его, хотя и самой хочется уже послать к черту все эти выкрутасы и просто ощутить его на себе и в себе.

Григорий даже не возражает и только фыркает, оставляя свои руки висящими вдоль тела. Его взгляд снова меняется. Злость исчезает, и остается только коктейль похоти, насмешливого веселья и вызова. Он выпрямляется и кивает, будто говоря: «Ну, давай, дерзай, детка».

И я решаю, что хватит уже честных игр выше пояса. Оглядываюсь и тяну его за руку к стулу. С ответным вызовом смотрю в глаза, расстегиваю его брюки. Не делая пауз, зацепляю пальцами штаны вместе с бельем и тяну вниз по ногам, опускаясь на пятки. Его член выпрыгивает прямо перед моим лицом и шлепает об живот с таким «вкусным» звуком, что я невольно сглатываю. Не трогаю, только смотрю, поражаясь тому, насколько приятно просто ласкать глазами тяжелую мошонку и неоспоримую твердость, таранившую меня совсем недавно, упакованную в мягкую, шелковистую кожу.

Набираю в легкие воздуха, щедро, через край наполненного его чисто мужскими флюидами, дую прямо на влажно поблескивающую темную головку и натурально кайфую, наблюдая, словно в замедленной съемке, как сначала дергается достоинство Григория перед моим лицом, прижимаясь к его животу. Вслед за этим сокращаются сами рельефные мускулы торса, одновременно с резким вздохом-стоном, от которого мои собственные внутренние мышцы сворачивает сладким узлом. И как последний аккорд, добивающий меня — вязкая, прозрачная капля, взгромоздившаяся на такой желанной вершине, срывается, ползет вниз, оставляя буквально гипнотизирующий меня извилистый мокрый след.

Я настолько сильно хочу узнать его вкус, что тянусь вперед и слизываю ее, получая в ответ невнятное ворчание мужчины. От острой терпкости пощипывает язык, а от сексуального жаркого аромата его тела туманится в голове, меняя само восприятие момента. Я хочу уже не просто испробовать, подразнить, добиться отклика. Я хочу все по полной, без оглядок на красивость или цивилизованность. Причем именно для себя.

— Садись! — сиплю я, упираясь в его живот, и Григорий плюхается на стул, будто тоже не слишком уверен в своих ногах.

Толкаю в стороны его ноги и усаживаюсь между ними, широко раздвинув собственные. Обхватываю толстый ствол одной рукой и трусь лицом о его основание. Целую и облизываю нежную кожу мошонки, добиваясь того, что она поджимается, очень медленно при этом двигая кистью вверх-вниз. И по-настоящему млею, наблюдая краем глаза, как дрожат от напряжения мощные бедра, как белеют пальцы Григория от того, как он впивается в край стула, как его кожа покрывается поблескивающей пленкой пота. Следую приоткрытыми губами вверх, прихватываю и щекочу уздечку, получая в награду сдавленный стон сквозь зубы. Вбираю член внутрь рта сколько могу, резко отпускаю и слышу рваный вскрик. Еще, мне нужно еще этого. Полностью отдаюсь процессу, двигаюсь по становящейся все жестче длине настолько быстро, насколько хватает дыхания и сил, упиваясь уже грубыми безостановочными стонами. Но как только улавливаю в этой примитивной музыке жаждущей разрядки плоти приближение к высочайшей ноте и еще больше одуряющего вкуса на языке, резко отстраняюсь и поднимаю глаза. Нет, я вроде никогда не была мстительной, но прямо сейчас захотелось ему напомнить, как я ощущала себя тогда, в первый раз, когда он остановился в миллиметре от моего оргазма.

Григорий дергается в мою сторону, протягивая руки, но потом они падают, и он, запрокинув голову, рычит в потолок, дрожа всем телом. Бедные мои соседи и несчастный мой стул, который имеет все шансы не пережить наших игрищ. Поднимаюсь и, опершись на его плечо, седлаю колени моего любовника и второй рукой направляю его в себя. Сажусь резко, до шлепка тел, и позвоночник тут же простреливает концентрированным удовольствием от копчика до затылка. Наши взгляды сталкиваются, и я вижу темно-серую свинцовую тяжесть беспредельной похоти на месте еще недавней насмешки и вызова в ртутном серебре. Купаюсь в ней, алчно поглощаю огромными глотками, насаживаясь на него все резче, не прерывая этого нашего контакта глаз, до того момента, пока не лишаюсь контроля над заходящемся в эйфории телом. Григорий дает мне какое-то время опять начать видеть и слышать, а потом берет за подбородок, заставляя снова смотреть ему в лицо.

— Наигралась? — задыхаясь, глухо рокочет он у самого моего рта.

— Да, — шепчу я и вскрикиваю, чувствуя, как мощно дергается его член внутри, когда Григорий вскидывает бедра подо мной и усмехается.

— Ну, тогда теперь моя очередь!

Стремительно обхватив меня, он поднимается и шагает к дивану. Все дальнейшее я при всем желании не могу вспомнить четко. Краткие вспышки, больше ощущения иссушенных, казалось, бесконечным требованием его плоти тела и сознания, чем четкие образы. Я распростертая под ним, сотрясающаяся от немилосердных толчков, на коленях, с головой, прижатой к постели его лапищей, пока он яростно врезается сзади. Скрип дивана, глухие удары в стену, мои стоны, уже мольбы, которым никто не внял. Хриплые приказы оставаться с ним, кончить еще, да, вот так и, наконец, финальные рывки, настолько глубокие и сокрушающие, что мой разум отказался принять эту дикую смесь наслаждения и боли и трусливо увлек меня в темноту.

Звук будильника раздался, кажется, лишь спустя мгновенье после того, как я закрыла глаза. Прислушалась и пощупала рукой рядом. Ну, в принципе, не особо-то я сомневалась, что проснусь в одиночестве. Хотя и не сказать, что меня это огорчило. То, что бывает таким замечательным и увлекательным ночью, утром часто превращается в неуместное и неловкое. А в нашей с Григорием ситуации таких моментов более чем достаточно. Я глубоко вдохнула, еще не открывая глаз, ожидая болезненных вспышек повсюду. Все же вчерашняя постельная эквилибристика не совсем то, чем я привыкла заниматься обычно. И это не говоря уже о полугодовалой засухе. Но ни одна мышца не заныла. Нигде ничего не ломило и не тянуло, как раз наоборот — внутри словно появился новый источник мощной энергии. Едва проснувшись, я чувствовала себя бодрой как никогда. И еще безумно голодной. А быстро прогнав в голове вчерашние события после прихода Григория, к тому же и беспросветно глупой. Я опять повела себя, как залитая по уши гормонами малолетка. Хотя в юности мне не случалось вытворять нечто подобное. Тогда я всегда стремилась поступать правильно и делать, как вроде бы положено. А вчера? О чем мы, собственно, поговорили до того, как опять крышу снесло, и способность размышлять и анализировать оказалась временно недоступной? Да ни о чем. Мое упоминание о незащищенном сексе, а значит, и возможных последствиях Григорий проигнорировал. Да я и сама хороша. Не стала развивать тему и позволила переключить внимание. В итоге вопрос с его здоровьем остается открытым, как и с тем, женат ли он. Но из всех моих стараний вызвать у себя чувство тревоги или вины за беспечность на грани слабоумия ничего не выходило. Моя совесть и чувство самосохранения, не особо склонные обычно к компромиссам, сейчас с легкостью соглашались с доводами оперативно подыскивающего оправдания сознания. Не знаю, занят или нет — прекрасно, значит, намеренно ничьих прав не нарушаю. Не настаивает на защите — замечательно, значит, здоров, и я не произвожу в его глазах впечатление нечистоплотной, несмотря на наше нетривиальное знакомство. Угроза беременности… хм, такая уж это угроза? Я давно не юная, создавать семью и терпеть кого-то в своей жизни на постоянной основе только ради того, чтобы родить… Эта мысль вызывала неприятие на самом глубинном уровне. А если рассматривать мужчину просто как донора спермы, то, честно говоря, разве можно желать кого-то лучше, чем этот загадочный Григорий. Не знаю, как для кого, но по мне, если и называть человеческую особь мужчиной, то именно его. Огромного, грубо сколоченного, излучающего в окружающее пространство энергию секса и агрессии… Так, стоп!