Еврейское счастье военлета Фрейдсона (СИ) - Старицкий Дмитрий - Страница 17

— И вы, товарищ Фрейдсон, отдайте мне свои трофеи, — потребовал от меня комиссар.

Я подчинился. А что делать?

Смирнов вложил пистолет и револьвер в кобуры Недолужко и Вашеняка, добавил к ним ремень Ананидзе и, походя, повесив всю гебистскую амуницию на единственную руку Когану начал распоряжаться.

— Ананидзе посадите в морг. Он снаружи запирается.

— В морг нельзя, товарищ комиссар, там труп Семецкого лежит, — возразил седоусый санитар с ''пилой'' старшины в петлицах, закидывая винтовку на плечо.

— Тогда в запасную каптерку в полуподвале и выставить снаружи вооруженный пост. Сержантов в процедурную уже унесли? Хорошо. То-то, смотрю, тихо стало. Коган и Фрейдсон ко мне в кабинет. За мной.

— Одну минуту, товарищ полковой комиссар, — вмешался политрук Коган.

— Что тебе еще? — поморщился комиссар. Видно было что вся эта ситуация ему крайне не нравится.

— Товарищ Ананидзе в Новогоднюю ночь, когда товарища Фрейдсона унесли в морг, произвел выемку его личных вещей в палате. Я считаю, что прежде чем отбывать административное наказание он обязан их вернуть законному владельцу.

— Резонно. Теперь все? Пошли. Сначала в кабинет к Ананидзе. В каптерку его уведут потом.

Капитан Данилкин, который так и оставался стоять, опираясь на костыли, в холле у траурного объявления по Семецкому, когда Коган побежал ко мне на выручку, увидев возглавляющего наше шествие распоясанного Ананидзе под вооруженным конвоем, уронил челюсть на пол, но глаза его мстительно засверкали. Не любят в РККА Особый отдел. Ох, не любят…

Коган ему только головой мотнул: ''скройся, мол''.

До кабинета Ананидзе дошли быстро, благо он располагался недалеко и к тому же очень хитро. Человек мог заскочить в этот кабинет, видимый лишь с одной стороны коридорного отнорка и то лишь на небольшом расстоянии. Что создавало информаторам Особого отдела видимость анонимности в глазах остального персонала госпиталя.

Комиссар сразу занял главное место за письменным столом, а Ананидзе усадили на традиционное место допрашиваемого. Остальные остались стоять. Мизансцена выстроена и сам Тариэлович, усаживаясь на неудобный табурет, ее прекрасно понял. Не дурак.

— Спрашивайте, товарищ комиссар, что вас интересует, — Ананидзе сделал акустический акцент на слове 'товарищ'.

— Меня интересует пока только одно, — комиссар сделал акцент на слове 'пока'. — Где личные вещи товарища Фрейдсона, которые вы изъяли из его палаты?

— Все здесь, — с готовностью ответил Ананидзе, — собраны по описи изъятия и опечатаны в одной таре.

— Почему вы до сих пор не вернули их Ариэлю Львовичу?

— А я до сих пор не уверен, что этот человек, — особист кивнул на меня, — и есть летчик Фрейдсон. Да и он сам в этом не уверен.

— Зато большевистская ячейка госпиталя в этом уверена, — заявил комиссар.

— Воля ваша, но я остаюсь при своем мнении, — сжал губы Ананидзе.

— Выдайте товарищу Фрейдсону его вещи. При нас, — комиссар был настойчив. — Он при нас же примет их у вас по описи.

— И составим акт, — особист нашел себе простор для маневра.

— Обязательно, — согласился с ним комиссар.

— Вы позволите достать ключи из кармана?

— Доставайте.

Ананидзе опасливо косясь на санитара, что стоял в углу с винтовкой наперевес, медленно достал из галифе тяжелую связку ключей. Также медленно, чтобы никого не спровоцировать на силовые действия, встал и, сделав два шага, опустился на корточки у большого двухэтажного несгораемого шкафа.

Коган опасливо вынул из кармана компактный ''маузер'' и прикрыл его ''ухом'' галифе. Но вопреки его опасениям особист не стал вынимать из сейфа оружие. В его руках был безликий холщевый мешочек, завязанный у горла и опечатанный сургучом по завязке.

— Коган, бери табуретку и садись писать акт и опись, — приказал комиссар.

Политрук пристроился с торца стола, придвинув к себе стопку писчей бумаги и бронзовую чернильницу в виде пасторальной избушки. Попробовал на палец перо и, удовлетворенно подвинув под себя ногой табурет, на котором сержант Недолужко писал протокол, уселся в позе готовности. Разве что еще откинул крышку чернильницы — крышу избушки.

Комиссар кивнул ему и Коган вывел каллиграфическим почерком

''Акт вскрытия тары спецхранения без опознавательных знаков.

Москва. 1-й Коммунистический красноармейский госпиталь. 4 января 1942 года.

Выдал — уполномоченный Особого отдела при 1-ом коммунистическом красноармейском госпитале политрук Ананидзе А.Т.

Принял — старший лейтенант ВВС Фрейдсон А. Л.

В присутствии комиссара госпиталя полкового комиссара Смирнова. Ф.Ф. и политрука госпиталя старшего политрука Когана А.А.

Тара представляет собой холщевый мешок, опечатанный по всем правилам личной сургучной печатью уполномоченного Особого отдела. Печать сломана, и тара вскрыта при всех указанных в настоящем акте.''

Ананидзе первым делом достал из мешка опись и передал ее комиссару. А дальше на стол посыпались ништяки, которые особист озвучивал, а комиссар отмечал в описи карандашной птичкой. Коган все дублировал в акте чернилами. Прямо конвейер бюрократов.

— Девятнадцать пачек папирос, — унылым голосом озвучивал особист свои действия, выкладывая их на стол.

— Конкретно, каких по сколько? — спросил Коган.

— А какая разница? — пожал плечами Ананидзе.

— Но все же?

— Двенадцать пачек папирос ''Nord'', одна пачка папирос ''Ява'', две пачки папирос ''Беломорканал'' и четыре пачки папирос ''Пушки''.

— Так и запишем, — скрипел перышком Коган.

А комиссар с любопытством, как будто бы раньше папирос не видел, разложил пачки по столбикам одинакового названия.

А я во все глаза смотрел на свои новоявленные богатства. Воистину ''Не было ни гроша, да вдруг алтын''.

Часы штурманские наручные фирмы ''Longines'' с тремя шкалами на черном циферблате в стальном корпусе. Ремешок кожаный толстый и очень длинный.

— Не ходят, — с некоторым злорадством в голосе прокомментировал их Ананидзе, поднеся часы к уху.

Медная зажигалка ''Zippo''.

— Не горит, — захлопнув крышку поставил он зажигалку на стол, после того как наглядно продемонстрировал, что действительно не горит. Однако кремень искры пускал, а бензином разживемся

Странная опасная клинковая бритва в деревянном футляре без складных ручек, помазок, початая пачка порошкового мыла, серебряный широкий стаканчик, расческа, кажется, тоже серебряная в чехле, зеркальце круглое в резной нефритовой оправе размером с ладонь — все это упаковано в жесткий кожаный несессер с тисненым драконом на крышке.

Шелковое кашне.

Шелковый подшлемник.

Кожаный меховой шлемофон

Очки-консервы летные с затемненной верхней частью стекол.

Перчатки-краги.

Орден ''Знак почета''.

Маленький пузырек от духов ''Ша нуар'', но не с духами, а с бензином. ''Для зажигалки'' — догадался.

''Знатное наследство'', подумал я, подписывая акт с описью.

Мешок с ништяками отдали мне. Нести его, опираясь на костыли, было неудобно. Но я терпел.

Сейф и ящики письменного стола опечатали одновременно двумя пластилиновыми печатями — комиссара и особиста. Также опечатали и входную дверь кабинета. О чем, кстати, также был составлен акт, который подписывали уже в коридоре комиссарской самопиской с золотой ''паркеровской'' стрелой на колпачке.

Оценив мой взгляд, комиссар усмехнулся.

— Не один ты в Китае был.

В отличие от помещения уполномоченного Особого отдела кабинет комиссара госпиталя был просторный, хорошо меблированный тяжелой темной мебелью с резьбой. На стенах пейзажи маслом в золоченом багете. На потолке бронзовая хрустальная люстра.

Комиссар как щедрый хозяин для начала напоил нас горячим чаем с гречишным медом. Кипяток принес по звонку пожилой замполитрука[19], что сидел в ''предбаннике'' комиссарского кабинета вместо секретаря. Петлицы на нем были медицинские со старшинской ''пилой'', а на рукавах комиссарские звезды. Он же к кипятку сервировал тарелку с бутербродами одуряюще пахнущими чесноком и домашним салом с мясной прожилкой.