Еврейское счастье военлета Фрейдсона (СИ) - Старицкий Дмитрий - Страница 36

И поехал я в шикарном темно-синем ''Бьюике'', как есть: в пижаме с орденами.

Сопровождающий меня сержант провел по мраморной лестнице на последний этаж бывшего Гостиного двора, того что практически на Красной площади стоит рядом с храмом Василия Блаженного, и сдал с рук на руки женщине в переднике и цветастых нарукавниках. Сам сказал, что обождет меня в машине у подъезда.

Ателье меня не впечатлило. Обстановка казенная, простенькая. Ничего лишнего.

Зато люди приветливые, улыбчивые и ко всему привыкшие. На мой госпитальный прикид никакого внимания не обратили. Будто так и надо.

Молодых сотрудниц не было. Все мастерицы были в возрасте. Отнеслись ко мне по-матерински. Захлопотали. Напоили чаем с довоенным чуть засахаренным малиновым вареньем и велели ждать какого-то Абрам Семёныча.

Качая головами, робко касались пальчиками фрейдсоновских наград. Я догадался, что раз ателье генеральское то молодые люди здесь гости не частые.

Абрам Семёныч оказался главным закройщиком. Невысокий пузатенький седой старик лет шестидесяти с торчащей во все стороны курчавой шевелюрой. С толстыми линзами в золотой оправе на мясистом носу. Бритый. Чем-то он смахивал на артиста Михоэлса в фильме ''Цирк''. Точнее на отца этого Михоэлса. Одет был хорошо. В отглаженные серые в тонкую полоску фланелевые брюки. Чёрный креповый жилет на белую рубашку с крахмальным воротом. Галстуков он видно не признавал. Воротник был застегнут на золотую запонку. Такие же запонки на жестких двойных манжетах. На ногах мягкие черные туфли из шевро. Видно: любит себя человек. Вот и ходит на работу во всём довоенном великолепии.

Закройщик снял с шеи мягкий портновский метр из клеёнки и без лишних разговоров стал меня обмерять, диктуя эти показания белобрысой ассистентке бальзаковского возраста с модным коротким ''перманентом''. Та записывала в маленький блокнот.

— Нут-с, что желает молодой человек от нашей скромной швальни? — спросил он, глядя мне прямо в глаза.

Черные его зрачки гротескно искажались в толстых линзах очков.

— Ничего особенного, — скромно отвечаю. — Что положено… В чем положено быть на награждении в Кремле.

Сопровождающий меня сержант ГБ просветил меня по дороге, что денег с меня за обычный набор полушерстяной формы не возьмут. За все уже уплачено Верховным советом. Как бы мне в подарок.

— Род войск? — Абрам Семёныч утвердил свой портновский метр снова себе на шею.

— ВВС. Командный состав. Капитан, — кратко отвечаю.

— Дополнительными средствами обладаете?

— Смотря на что, — усмехаюсь.

— Кант на петлицах вам делать стандартный из тонкого галуна или шитый золотой канителью? Соответственно нарукавные шевроны и знак авиатора на рукав.

— Давайте шитые. Я доплачу.

Ну, что там того золота… на две петлицы и шеврон.

— Материал на галифе обычный или чистошерстяная диагональ?

— Конечно диагональ, — подтверждаю. — И гимнастерка габардиновая.

Если уж попал в пещеру Алладина, то надо выбирать наиболее прочные и долговечные материалы.

— Будет небольшая доплата.

— Согласен, — подтверждаю.

На все согласен, даже не зная, насколько доплата будет ''небольшой''.

— Та-а-а-кс… Сапоги. — Внимательно смотрит на меня Семёныч через свои ужасные линзы.

— Вот про сапоги я хотел поговорить отдельно, — подмигиваю. — Мне сказали, что вы здесь индивидуально шьёте зимние сапоги с чулками из лисьего меха. Это так?

— Аид? — тихо спрашивает меня с подозрением.

— Аид, — так же тихо соглашаюсь. — Деньги есть.

Измерив мою ногу, Абрам Семёныч сказал.

— Новые мы вам пошить к сроку не успеем. Ни хромовые, ни юфтевые. Но…

И увидев мое разочарованное лицо, поспешил добавить, понизив при этом голос до интимного шепота.

— Но перед самой войной заказал нам такие сапоги один генерал из штаба Белорусского округа. Хромовые сапоги. Расплатиться не успел — началась война. А в июле его расстреляли вместе с генералом армии Павловым. Вроде как ваш размер. Если вам подойдут, то не побрезгуете?

— Чему там брезговать? Они же не ношеные. Или таки да? — поднял я бровь.

— Что вы… — оправдывается. — Муха не сидела. Даже в тапочках. Так с лета в полотняном чехле на стеллаже и лежат. Разве, что нафталином провоняли. Но без этого никак нельзя было — мех все же.

Сапоги подошли как родные. На носок. А без лисьего чулка можно их носить и на портянку. Вкладные чулки действительно оказались из бело-рыжего короткого лисьего меха. Роскошь необычайная. А уж удобство… Мне их с ноги снимать не хотелось.

— Не пытайтесь собирать сапог в гармошку, — предупредил закройщик. — В задний шов сапога специально вшита пластина из китового уса. Так что они всегда будут стоять трубой и не сомнутся. Знаете анекдот: у лейтенанта сапоги гармошкой, зато детородный член трубой, а у генерала сапоги трубой, зато член гармошкой.

Дамы в помещении привычно угодливо захихикали.

— Ну как? Нравится? — горделиво улыбается закройщик, словно он сам эти сапоги стачал.

— Нравится, — честно ответил я. — Нога как в женских ручках.

Абрам Семёныч еще шире улыбнулся и гордо заявил.

— Фирма веников не вяжет.

Денег действительно пока с меня не взяли, но и не дали с собой ничего. Сказали примерную сумму, которую я должен иметь с собой в следующее посещение. За все, включая два комплекта шелкового исподнего, несколько пар хлопчатобумажных носков, икроножные резинки для них (миниатюрное подражание женскому поясу для чулок), носовые платки, пришивные подворотнички, три иголки и три катушки уставных ниток. И еще фуражку с голубым околышем, шитую на заказ с вышитой золотом ''птичкой'' на тулье. Шинель темного командирского сукна на пуговицах и шапка-ушанка из серого серебристого каракуля прилагались вместе с портупеей — пряжка прорезная латунная со звездой. Застежка на латунный шпенёк.

Шинель и портупея бесплатно, а вот за каракуль вместо серой цигейки пришлось солидно доплатить.

Посчитали, что платит за меня Верховный Совет, что я сам за срочность и повышенное качество материалов, положенных только высшему комначсоставу. Денег мне хватало. Впритык, но хватало. Решил не жадничать. Однова живем!

Хотя шиш — я так уже во второй раз. Реально улыбнуло.

Всё будет готово через день. Как раз в вечер перед днем награждения успеют.

Немного поспорили по поводу формы и размера ''ушей'' галифе. Не люблю я слишком большие. Не тот у меня рост.

На ужин в госпиталь я не успел, но убирающие кухню поварихи нашли мне порцию холодной жареной рыбы с картофельным пюре. И то за божий дар. А смотрят они на меня так жалостно, когда считают, что я их не вижу. Или они на нас всех так в госпитале реагируют?

Узнал у дежурной медсестры, что Соня приезжала в госпиталь за какими-то справками и давно уехала на Павелецкий вокзал, где формировался ее санитарный поезд. Со всеми проститься успела.

В карты, что ли сыграть с кем-нибудь на деньги раз так в любви не везёт?

Вечером, пожалуй, уже ночью после отбоя, сидел на сестринском посту под настольной лампой, пришивал подворотничок и голубые петлицы на хлопчатобумажную летнюю гимнастерку. Все же несколько стыдно ездить по городу в госпитальной пижаме. Сразу все тебя начинают жалеть, а это мне не нравится.

Мне.

А уж как Фрейдсоновская гордость выбивается — спасу нет. Все же он целый герой всего Союза!

На приказ о защитных петлицах при летней форме я, как и вся авиация, наплевал. Разве что уголки на рукава пришивать не стал. В ателье сказали, что их отменили еще осенью.

Молоденькая медсестричка порывалась мне помочь по-женски. Но я отказался. Самому надо навыки восстанавливать. На фронте у красных командиров денщиков нет. Их даже в царской армии в конце девятнадцатого века отменили. Да и мелкую моторику восстанавливать в пальцах надо.

Красивая девочка. Истинно русской мягкой такой красотой. Небольшого росточка, волос русый, лицо овальное, глаза голубые, брови и ресницы тоже русые. Нет в ней яркости южных женщин или резкости тех же европеек. И имя чисто русское — Нина.