Изнанка судьбы - Лис Алина - Страница 16

Я старше Саймона на год, но такое чувство, что он все время об этом забывает. Это потому, что он наследник.

— Надо идти, — сказала я. И не тронулась с места.

— Надо, — он вздохнул.

А потом мы сели на бревнышко. Отдохнуть. Ненадолго.

Отметину я нашла, когда переодевалась.

Шрам цвета спекшейся крови, чуть выпуклый на ощупь. Он рассекал грудь напротив сердца ровной чертой. Вторая черта, покороче, шла наискось. Перекошенный крест.

— И вот к чему это опять, а? — возмущенно спросила я в пространство.

Никто не ответил.

Элисон

Все было напрасно, потому что мы проиграли тяжбу.

Бывший священник, которого приволок дядя Грегори, поклялся в суде, что был лишен сана, когда проводил свадебный обряд над моими родителями. И мать разом из почтенной вдовы превратилась в стареющую содержанку, а мы все — в горстку бастардов.

Как будто этого было мало, дядя — великий мастер пачкать все, к чему притрагивается, — изящно намекнул в своей речи, что я — вообще не дочь своего отца. Мол, и внешне непохожа, и разум мой блуждает в тумане, а у Майтлтонов всегда было отменное душевное здоровье, да и мало ли с кем могла крутить шашни актриска из разеннского бродячего театра до того, как ей посчастливилось подцепить стареющего аристократа?

Он давно распускает мерзкие слухи. Я не знаю, как противостоять им, поэтому пытаюсь делать вид, что выше подобных гадостей. Дядя — искусник мешать правду с ложью и делать скользкие намеки. Я и правда пошла в мать. Но насчет «отменного душевного здоровья» Майтлтонов ему стоило бы помолчать. Как раз мой недуг убеждает меня, что я дочь своего отца, верней любого сходства. Грешно говорить так про своего родителя, но последние годы жизни папенька представлял собой жалкое зрелище. Трусливый, издерганный, нервный старик.

Он был уверен, что все вокруг, особенно близкие люди, желают его смерти. Требовал, чтобы мы пробовали еду вперед него. Ходил по стеночке, постоянно оглядываясь. И не дай боги кому случалось приблизиться к нему сзади так, чтобы он не услышал. Полдня скандалил.

Мы скрывали, как могли. Боялись, что пойдут слухи и дядя Грегори попробует оформить опеку. К тому же оставалась надежда, что папа все же напишет завещание, а слухи о душевном нездоровье давали дяде возможность оспорить волю отца в суде. Но папа был убежден: стоит ему поставить подпись, как дни его будут сочтены безвозвратно. Я бы обиделась на него за такую подозрительность, но слишком хорошо знаю, каково это — быть во власти видений и кошмаров.

Папиной паранойей дядя тоже воспользовался в своей речи.

— Кончина моего брата была внезапным и тяжелым ударом. Он был еще молод и полон сил, пятьдесят семь — не возраст для мужчины. Тем более что Майтлтоны всегда отличались долголетием. Бедный Генри как будто чувствовал приближение смерти. Когда мы виделись последний раз, он был подавлен, словно знал о скорой гибели, — тут дядя сделал театральную паузу. — Он боялся за свою жизнь. До сих пор виню себя, что не придал тогда особого значения этим опасениям.

Последние слова он произнес, не отрывая взгляда от моей матери. Чтобы уже всем в зале стало ясно, кого на самом деле винит дядя Грегори.

Все сидели и слушали, словно так и надо. Я знаю, что в таких ситуациях надо бы молчать, но все равно не выдержала, вскочила:

— Что за грязные намеки, дядя?! Или приведите доказательства, или прекратите порочить наше имя!

В итоге меня выставили из зала.

Уходя, я затылком чувствовала внимательный, нехороший взгляд Блудсворда.

Прочее было позже. Несчастная и как-то сразу постаревшая мать в объятиях растерянного Саймона. Испуганные сестры. Преувеличенно вежливый поклон Блудсворда и тихий шепот: «Мое предложение все еще в силе, Элисон». Безобразная сцена с дядей.

— Я вас презираю.

— Элисон, не надо!

— Отстань, Фанни. Я все ему выскажу!

— Какой пыл, какой темперамент. И какое прискорбное незнание правил приличия. Кто занимался вашим воспитанием, кукушонок Элисон? Вас ведь не просто так все детство держали в Роузхиллс, подальше от остальной семьи?

У него какое-то сверхъестественное чутье, куда уколоть в нужный момент. А может, дело в том, что я — одна сплошная мишень для чужих стрел.

От негодования я не сразу нашла нужные слова. Сначала запнулась и долго молчала, как будто он прав.

— Мое детство вас не касается. И не отменяет того факта, что вы трус, который не рискует повторить обвинение в суде, чтобы не пришлось отвечать.

Он не обиделся, даже наоборот, как будто обрадовался:

— Нет, я не трус. Я разумный человек, у которого нет доказательств. Только немного фактов и много неудобных вопросов. Я двадцать лет ждал этого момента. С того дня, как бедный Генри привез из поездки на воды актриску в тягости и представил своей женой. И почему никто не умеет считать, кукушонок Элисон? Вы вправду верите, что родились недоношенной? И, конечно, совершенно случайно не похожей на вашего отца. Как удобно.

Иногда думаю: сколь велика заслуга дяди в том, что папа стал таким, каким стал? Как долго этот человек расточал яд своих речей, отравляя доверие в нашей семье? И сколь велика вина папы, что он слушал брата там, где должен был приказать ему замолчать?

Я вернулась в свою комнату. Уже не свою. Конечно, мы направим апелляцию королю. Будем бороться. Но чем все кончится, ясно даже мне.

— Терри.

Молчание. Кольцо осталось в Рондомионе, у башни мага. Так и не успела забрать до суда. Маменька запретила из-за побега выходить даже из комнаты.

— Терри, как ты мне сейчас нужен!

Терранса рядом не было, и я пошла к Саймону.

Брат сидел на кровати. Сгорбленный, растерянный, как-то резко повзрослевший. У него такие нескладные длинные руки с крупными ладонями. И рыжее золото волос, совсем как у меня. Как когда-то были у мамы.

— Саймон, ты ведь не веришь, что бред, который наговорил дядя, — правда?

Он поднял голову:

— Конечно нет, Элисон. Он тебя нарочно злит.

— Спасибо, — я села рядом, обняла его, уткнулась в плечо. — И что теперь с нами будет?

— Не знаю. Наверное, мне надо найти работу. Поеду в Рондомион. Может, получится устроиться на военную или государственную службу. Хорошо, что ты вытащила меня от ши, сестренка. Не знаю, как бы вы тут без меня.

— Ох… — я так растрогалась, что заплакала. У меня глаза на мокром месте, плачу от любой ерунды. Обняла братика, прижалась к нему крепко-крепко. Какой же он все-таки худющий! Одни кости! — Саймон, поклянись! Если тебе покажется, что я, мама или сестры тебя пилим или ноем… скажи мне об этом немедленно. И я тогда… ух, что я тогда устрою!

Он тихонько засмеялся, а потом сказал с тоской:

— Если бы папа оставил завещание…

И тут на меня накатило…

— Последняя подпись — вот здесь, граф. Вы уверены, что не хотите оформить бумаги по стандартной процедуре?

— Нет. Спрячьте его! Видят боги, я люблю своих детей. Даже Элисон, хотя, кажется, Грегори прав и она — кукушонок. Не знаю, за что они меня так ненавидят. Я был хорошим отцом, Томас. Я не заслужил этого!

— Конечно, граф.

— И я останусь хорошим отцом. Выполню свой долг перед семьей. Спрячьте его, Томас! Хорошо спрячьте и не доставайте, пока не услышите о моей смерти!

— Хорошо, граф.

— Куда? Куда вы его кладете? Разве это надежный тайник?

— Это шкатулка-головоломка. Ее невозможно открыть, если не знать ключа. В ней я храню самые ценные бумаги.

— Ее слишком легко украсть!

— Не волнуйтесь, шкатулка хранится в тайнике в моем кабинете. О его существовании и тем более расположении не знает никто, кроме меня. И теперь вас.

— Я не доверяю вам, Томас. Никому нельзя доверять. Видят боги, у меня просто нет выбора. Поклянитесь, что выполните наш уговор!