Изнанка судьбы - Лис Алина - Страница 75

Это прикосновение словно разрушило напряженное ожидание и неуверенность, в котором пребывал фэйри. Он перехватил ее запястье, аккуратно отвел руку в сторону и посмотрел в лицо в упор.

— Не надо. Оденьтесь, леди.

Нежные губы дрогнули:

— Ты уверен?

— Мне бы не хотелось выгонять вас в таком виде, — равнодушно сказал Рэндольф. — Но я сделаю это, если вы не оденетесь.

Девушка была красива, но ее появление и поведение выглядели подозрительно. И он не хотел ее.

Он вообще не хотел никаких женщин, кроме одной.

Она скривилась в презрительной усмешке:

— Ты что, предпочитаешь мальчиков?

Фэйри встал. Одним движением перемахнул через край бочки и, заломив девице руку, потащил ее обратно к брошенному платью.

— Две минуты.

Незнакомка бросила на него еще один быстрый взгляд и, словно убедившись в чем-то, начала поспешно одеваться. Натянув платье, подняла руками волосы, открыв взгляду длинную шею:

— Не поможешь?

Рэндольф молча застегнул крючки. В мыслях как будто поселился и не умолкал тревожный звоночек, намекая, что он что-то упустил.

Девица расправила подол. С осанкой и достоинством королевы проследовала к выходу. Обернулась, чтобы смерить его презрительным взглядом. Все тем же волнующим голоском выдала ядовитую тираду, обозвав фэйри разом кастратом и мужеложцем. И наконец ушла.

Он поморщился и потянулся к полотенцу. Что это было? Чего она добивалась?

Нет, в жизни Рэндольфа были женщины, которые сами предлагали секс. Такие, как его первая женщина — ершистая воительница с повадками мальчишки-сорванца. Колючая снаружи и ранимая внутри. Они были вместе несколько лет. Фэйри так и не понял, на что она тогда обиделась, почему ушла, швырнув на прощание сотню гневных слов.

Они все уходили. Сначала чего-то требовали, а потом уходили. Рэндольф сожалел, но не знал, как дать им то, чего они хотели.

А вот Элисон ни о чем не просила, хотя ей он бы отдал что угодно.

Просто ушла.

Но эта незнакомка с татуировкой… Ни одна женщина не предлагала ему себя так бесстыдно, так… профессионально.

Да, профессионально.

Он замер, поймав наконец ускользавшую мысль.

Хризантема на плече. Традиции публичных домов Дал Риады одинаковы в Рондомионе и Братсмуте. Куртизанки высшего класса получали метку в виде благородного цветка вместе с новым именем.

Жрицы любви, обученные этикету, музыке, танцам, искусствам поддерживать светскую беседу и доставлять наслаждение мужчине. По слухам, среди них было немало полукровок. Даже родовитые фэйри порой не брезговали срывать цветы наслаждений в этом саду.

Открытие заставило задуматься. Чего хотела от Рэндольфа золотая хризантема?

Элисон

Мне нравилось даже просто брать в руки флейту, которую фэйри упорно именовали неблагозвучным словом «чейнадх». Каждое прикосновение к ее темному полированному телу было радостью, каждый взгляд напоминал о Рэндольфе. Моем Рэндольфе.

Не знаю, можно ли было сказать, что я играла на ней? Или она на мне? В наших взаимных прикосновениях было что-то интимное, музыка, которую они рождали, полнилась образами, иные из которых получались настолько яркими, что я могла видеть их во всех подробностях, стоило прикрыть глаза. Чаще всего это были случайные картины из мира фэйри, но иногда и мои собственные воспоминания. Не те, что покоились на дне черных дыр. Обычные, безопасные. Зимняя охота. Бал в Гринберри Манор. Первый поцелуй с заезжим офицером — нелепый и смешной…

Иногда рассказ флейты подступал к запретному, но я научилась ловить первые признаки этого опасного соседства и уводить музыку в сторону, подальше от запаха жженых трав и крови. И только память снова и снова возвращалась к троим детям на вершине заросшего вереском холма. Два мальчика и одна девочка…

Мы провели в Братсмуте неделю, ежедневно давая представления. Потом снялись с места и направились по перешейку на юг. Я даже не сразу поняла, что впервые в жизни оказалась в другой стране. Север Анварии мало отличался от Дал Риады. Те же деревеньки, избушки, крестьяне. Та же нищета. Даже язык тот же самый, только говорили анварцы мягче и шепелявили, а ударения ставили в начале слова.

Дороги, села, деревенские ярмарки. Любопытство и враждебность пейзан. Взгляды в спину, шепот «из этих». Восторг в глазах тех же пейзан во время представления.

— Почему они не любят нас? — спросила я Тильду.

Та пожала плечами и сказала «Люди» так, словно это все объясняло.

— А за что им нас любить, девочка? — откликнулся Ринглус. — Мы чужаки и выглядим странно. Люди боятся странного, они любят его только связанным и выставленным в клетке на потеху.

— Но почему они нас терпят?

Он усмехнулся в бороду:

— Потому что рядом с нами любой крестьянин может почувствовать свое превосходство. У нас нет дома, а у него есть. И он может дать нам медяк, а может не дать. Мы умеем такое, что и не снилось забитым холопам, но живем их милостью.

Я, наверное, действительно сумасшедшая. В этой жизни не было пышных платьев, дорогих духов и возможности каждый день принимать горячую ванну. В ней нужно было заниматься неприятным и грязным трудом, мерзнуть ночами от холода, терпеть непогоду и враждебность простолюдинов, в глазах которых мы мало чем отличались от обычных бродяг. Но мне все равно она нравилась больше, чем наполненная изысканным тоскливым бездельем жизнь Элисон Майтлтон.

Франческа

— Впусти меня!

Как же надоели эти просьбы! И стук. И бояться надоело!

Я чуть отступаю, чтобы полюбоваться своей работой — совсем небольшой кусочек целого зеркала с краю рамы. Сотая часть всей работы, если не меньше.

Но все же куда больше, чем было, когда я только начинала.

В зеркальной глади мелькают картины. Оборванные, неполные, фрагменты мозаики.

Подношу еще один осколок к краю. Он точно отсюда — острый зигзагообразный скол идеально ложится сверху.

Подошел! Затаив дыхание, я наблюдаю, как зеркало идет рябью, словно впитывая в себя недостающий кусочек.

Зачем я делаю это? Не знаю. Мне просто кажется, что так правильно.

Еще бы этот за дверью не мешал.

— Открой дверь!

Что толку таиться, если он все равно знает, что я здесь?

— Ты кто? — набираюсь я смелости, чтобы ответить неизвестному за дверью.

Стук утихает, и в зале повисает тишина.

— Я друг, — отвечает он неуверенно. — Впусти меня, Фран!

— Зачем?

Снова пауза.

— Я нужен тебе.

— Не нужен.

— Нужен, — теперь он говорит вкрадчиво. — Ты искала меня. Ты мечтала обрести силу. Чтобы никто не мог тебе указывать. Чтобы ни от кого не зависеть. Я дам тебе все это, Фран. Только впусти!

— Что ты несешь?!

Смех из-за двери:

— Правду. Дело не в детях, Фран, и ты это знаешь. Ты же хочешь, чтобы тебя уважали. Чтобы считались и не смели фыркать «человечка». Быть рабыней или Голосом — не для тебя, ты рождена, чтобы править. И ты достойна править. Не меньше, чем княгиня Иса.

Я не понимаю, о чем он говорит, но нечто внутри меня отзывается на его слова, подтверждая: истина. Сердце вдруг начинает колотиться, а ладони покрываются влагой.

Неужели он прав? И что будет, если я открою?

— Они видят в тебе дрессированную зверушку, — продолжает искушать голос. — Все. Даже Элвин. Ты ведь замечала, что им совершенно невозможно управлять…

— Нет!

Я по-прежнему не понимаю, о чем он, просто чувствую: это ложь. Гадкая, подлая, пачкающая что-то очень дорогое для меня.

— Впусти меня, Фран.

— Убирайся! — сквозь зубы приказываю я.

Из-под двери в лабораторию пробивается свет. Я приникаю ухом к полированному дереву, втайне сожалея, что не могу больше превращаться в кошку. У маленькой Фран слух куда лучше человеческого.