Божественное вмешательство (СИ) - Красников Валерий "Альтер Эго" - Страница 11

Как только сенатор, выразив желание вздремнуть, покинул нас, я не сдержался. И хотя моя страсть скоро иссякла, но Спуриния выглядела довольной.

Мы выпили немного вина и отправились в балинеи. Бассейн не грели, а как по мне, то в такой жаркий день хотелось бы водичку попрохладней.

Наверное, в тот момент и появилась причина, по которой круто изменилась так хорошо наладившаяся жизнь. Спуриния расслабившись на моем плече, промурлыкала на ушко:

— Слава Богам, что помогли тебе победить в состязании.

На что я, справедливо обидевшись, ответил:

— Нет, дорогая. Боги тут не причем. Я сам все придумал и осуществил.

" Человек, кто вас — людей такими создал? Вспоминаете о богах только тогда, когда страдаете. Поэтому Зевс считает, что людей стоит почаще наказывать, разоряя стихией жилища и прочие плоды их убогого труда.

И зачем я ввязался в спор? Когда Афродита заявила, что за каждого ребенка или скотский приплод люди славят ее сильнее, чем когда того не имеют, громовержец задумался. Мне это очень не понравилось: сейчас он задумался, а завтра люди получат все и сразу. Но вы же — неблагодарные! В тот же час забудете о нас. А мне, кормящемуся силой от войн, куда потом? Ведь от войны людям и радость, и страдания. А значит, покуда люди воюют, то просить у богов будут всегда, славить в радости и молить в страдании.

Неблагодарный. За ту толику силы, что я получил от твоей жажды сражения, исполнил все, о чем ты мечтал, и что? Сейчас надо мной смеется весь Олимп. Они при встрече теперь, кто быстрее, стараются успеть сказать: "Боги тут ни причем". И смеются, будто это действительно очень смешно.

Ни о чем больше не проси. Славить не забывай!"

"Кто это там бубнит всякое про богов? Черт, как же болит голова. Где я? Трясет-то как. Едем, что ли, куда? Э-э-э! Да я связан! Опять?"

Продираю заплывшие глаза, чихаю от пыли. Обнаруживаю себя в крытом возке связанным по рукам и ногам, да еще с грязной тряпкой во рту. Пробую согнуть ноги в коленях и что есть силы луплю в дощатый борт. Телега остановилась. Слышу голос:

— Центурион очухался.

— Я думал, что уже не оклемается. Здорово его приложил Мариус, — ответил второй.

— Пойдем, посмотрим.

Похитители закинули на крышу возка дерюгу, прикрывающую вход, я пытаюсь, опираясь спиной о борт, приподняться, чтобы разглядеть их. Вместо лиц вижу два темных пятна. Мычу, пытаюсь сказать, что я с ними сделаю. Во рту сухо. Тряпка как наждак дерет небо.

— Центурион что-то хочет нам сказать, — это голос первого.

Чувствую, рот свободный. Вынули, значит, кляп. Сказать ничего не могу. Сухо. Кроме "э-э-э", ничего не выходит. Концентрируюсь. Выдавливаю из себя сиплое:

— Пить.

После рывка за ноги ударяюсь головой о пол возка. Похитителям все равно. Волокут. Чувствую струйку теплой воды, еле-еле разбавленной вином. Пытаюсь поймать ее губами. Глотать не могу, подавился.

Меня сажают, удерживают в вертикальном положении за веревку на груди. Открываю глаза. Первая мысль от увиденного: "Ну и рожа у тебя, Сережа", — заросший и небритый бомжара тычет мне в рот кожаное горлышко фляги. Цепляюсь за него зубами, пытаюсь пить, морщась от гнилого запаха, струящегося удушливой волной от похитителя.

"Мыши плакали, кололись, но кактус грызли", — с такой мыслью кое-как допил противное пойло.

— Кто вы?

В ответ прилетело забвение.

Очнулся. Тело, кроме холода, уже ничего не чувствует. "Изверги. Хоть бы веревки ослабили, так и помереть не долго". Пытаюсь пошевелиться — не могу. Кричу: "Помогите!" Услышали. Слава богам!

Сняли с возка, уложили у костра.

— Развяжите, умоляю. Уже не чувствую ни рук не ног, — жалобно так прошу своих мучителей.

— А не убежишь? Ты, как никак, центурион! — смеются гады.

— Нет, куда мне такому?

— Ну ладно, — это второй отозвался. — Только если дергаться начнешь, свяжем еще крепче.

Развязали. Поставили рядом деревянную миску с остывшей бурдой. Смотрю на нее и "плачу" — не то, что рукой, пальцем пошевелить не могу. Хорошо, что хоть в голове уже не шумит. Пытаюсь вспомнить, как меня угораздило попасть в неволю к этим оборванцам.

После балиней мы уснули. Нас разбудила под вечер по приказу Спуриния рабыня жены. Оделись во все новое и пошли через форум, благо, что близко, к консулу на званый ужин.

Там я сразу же стал объектом повышенного внимания со стороны самого консула и его гостей. По началу пришлось поумничать: мол, еще когда судил легионные состязания, заметил в действиях двенадцатой манипулы серьезные ошибки. В атаке на линию "кулак" важен. Плавно растекаясь мыслями, поведал, что знал о фаланге македонцев. После первого кубка — о воинственной Спарте. Вспомнил и о мирмидонцах — отважных и умелых воинах. Кубка, наверное, после третьего.

Да что я? Там все упились в хлам. Помню музыку на дудках и барабаны. Танцующего с девушками Прастиния.

Я вышел отлить. Туалетов в доме не было. Отхожее место находилось в саду, вроде общественного сортира, только без дверей.

В Этрурии стесняющихся людей мной вообще замечено не было. Неудивительно. Мастурбирующему прилюдно Диогену, который еще и поучал при этом действе зрителей, поглаживая себя по животу другой рукой и сетуя на то, что этим поглаживанием нельзя утолить голод, публика аплодировала.

Нет. Диогена, конечно, в Этрурии я не видел, читал об этом случае как-то и решил, что ханжи появились гораздо позже. Местные нравы вполне укладывались в правило: "Что естественно, то — не безобразно!"

И грустно, и смешно: мочили меня не где-нибудь в подворотне, а именно в сортире, но не ракетой "воздух-земля", а обычной дубиной по темечку. Последнее, что помню — это искры из глаз. Беленькие такие, яркие. Кто меня там приложил? Мариус? Не Кизон ли, центурион двенадцатой?

Какая разница теперь... Тот голос, что я слышал утром? Ведь это были не мои мысли! "Ни о чем не проси. Славить не забывай!" Бог есть. И даже не один. И если у них присутствует чувство юмора, кто знает, может, и у Марса настроение поменяется.

Слава богам! Хоть и мерзкое это чувство — покалывание во всем теле, но ничего, потерплю.

Тянусь к миске. Взял. Закрыв глаза, слизываю с грязных пальцев клейкую массу. Мои тюремщики спят. Пробую отползти от костра. Нет. Побег не удастся. Даже встать не могу, чтобы освободить мочевой пузырь.

"Коротка жизнь человека. Может, поэтому вы так легко переходите границы от тщеславия к самоуничижению, от радости к горю, от любви до ненависти?

Спи человек, спи. Кто просит за тебя — сейчас неважно. Что бы ты не совершил за свою короткую жизнь, все равно развлечешь кого-нибудь из нас.

Я дам твоему телу чуть больше силы противостоять лишениям. И имени тебе своего не назову. Славь Богов. Меня не за что — ведь теперь ты сможешь больше вытерпеть".

"Опять слышу голос. Приятный, девичий. Не то, что тот, вчера. Опять с собой разговариваю?" — открываю глаза, пытаюсь встать. Снова связан. Когда только успели? Самочувствие — так себе, но гораздо лучше, чем вчера.

Четвертый день в пути. Теперь я ничем не отличаюсь от похитителей — столь же грязен и вонюч. Чувствую себя гораздо лучше, но намеренно ввожу в заблуждение Флавия и Луция, имитируя полную потерю сил и апатию. Сплю сутками, а когда не могу, слушаю их разговоры.

Везут они меня в Цизальпинскую Галлию (лат. Gallia Cisalpina), в городок Мутина (совр. Модена). Если быть точным, то в Циспаданскую Галлию, занимающую территорию между реками Рубикон и Пад.

Вторая половина Галлии — от реки Пад до предгорий Альп — именуется Транспаданской Галлией. Галлы пришли на эту землю недавно. Говорят, им так понравилось вино, что они решили найти и силой оружия захватить землю, дающую божественный напиток.