Отпущение грехов (ЛП) - Ловелл Лорен - Страница 48

— Прости меня, отец, ибо я согрешила.

— Продолжай, дитя мое. Господь слышит тебя.

Я слышу шаги за пределами кабины и замолкаю. Я не хочу, чтобы кто-то еще слышал о моих грехах. Я напряженно сглатываю.

— Боюсь, я потеряла свою веру… я… — я задыхаюсь от всхлипываний.

— Все хорошо. Мы все иногда грешим.

Дверь исповедальни открывается, и я боюсь, что священник решил подойти и утешить меня. Уши Дейва оживают, и начинает рычать.

— Пожалуйста, — я слышу, шепот священника, а затем бульканье. Я оглядываюсь на перегородку, и слышу, как раздается глухой удар о стенку исповедальни. Дэйв в оборонительной позе встает между мной и дверью, его рычание становится все более угрожающим.

— Эвелин, — кто-то шипит мое имя из-за перегородки. Мое сердце останавливается. Адреналин бьет, как электрический ток. Дэйв начинает лаять. Я добираюсь до двери исповедальни, но кто-то дергает ее с обратной стороны, и она слетает с петель.

— Тебе понравились цветы, которые я тебе отправил? Надеюсь, они не заставили слишком сильно волноваться старину Эза.

Я не могу дышать. Я не могу двигаться. Я стою, зажатая в исповедальне, Захария не дает мне выйти, в руке он сжимает окровавленный нож. Уши Дэйва прижались к голове, и он прыгает на Захарию, нацелившись на предплечье.

— Тупая псина! — он заносит нож и ударяет Дэйва в шею. Дэйв визжит и падает на пол. Я кричу, мое сердце грозится выпрыгнуть из груди. Смех Захарии эхом раздается в храме, когда он ударяет Дэйва, и дорожка крови стекает по плитке пола. — Это гребаное животное — только оно и попыталось защитить тебя.

Он хватает меня за плечи и дергает к открытому алтарю. Я снова кричу, и он бьет кулаком меня в живот. Когда я ударяюсь об пол, моё дыхание сбивается. Захария держит меня за волосы и тащит, как мешок. Голова горит от боли, и я хватаюсь за его руки в попытке ослабить боль. Я смотрю на дверь, надеясь, что кто-нибудь войдет. Мой взгляд задерживается на открытой исповедальне. Отец Притчард лежит на каменном полу, из его горла хлещет кровь, а рядом с ним неподвижно лежит Дэйв.

Я пинаюсь и кричу, цепляясь за руки Захарии, но он только смеется.

— Ты была очень занятой шлюшкой, да, Эвелин? — он волочет меня по ступенькам, а затем заставляет меня согнуться к полу. Он продолжает удерживать меня, поэтому я оказываюсь на уровне с его лицом. Я повисаю на его руках, мои пальцы едва касаются пола. — Как я скучал по тебе, малышка Эвелин, — шепчет он мне на ухо, прежде чем я почувствовала, как он проводит языком вдоль моей шеи. — Дорогая, милая, невинная Эви.

Мой желудок скручивается в узел, перед тем как он ударил меня. Я мгновенно переворачиваюсь на колени и стараюсь оттолкнуться подальше от него. Но я чувствую, как его сапог надавливает на нижнюю часть моей спины и отбрасывает меня на потертый ковер у алтаря. Он давит на меня сильнее. И, кажется, позвоночник вот-вот затрещит, ломаясь под его подошвой, грудь так плотно прижата к полу, что я едва могу сделать вдох. Захария перевернул меня и оседлал сверху. Его губы скривились в садистской ухмылке, его голубые глаза впиваются в меня.

— Я так долго ждал, Эвелин, я скучал по тебе, — он сжимает мою грудь, и я хочу разрыдаться, но при нем нельзя проливать слезы. Мои слезы принадлежат Эзре. Он смеется: — Ты всегда была стойкой, Эвелин. Ханна плакала, но не ты. Ты помнишь, как я заставил тебя кричать?

Я помню, как лезвие вспарывало мою спину. Я помню, как он называл меня грешницей и шлюхой, пока вырезал крест на спине. Пусть праведный мужчина отметит тебя, чтобы ты обрела спасение, Эвелин.

— Да, были времена, — смеется он. — Я убил Ханну, точно так же как я собираюсь убить тебя. Как низко вы обе пали, объятые адским пламенем греха, продавая себя за самую высокую цену. Твой отец будет так разочарован, — произносит он. — Ханна продала себя мне, даже не зная, кто я такой. Я ослепил ее, пока трахал. И она стонала, как безумная шлюха, а потом я убил ее.

Я закрываю глаза. Я не заплачу. Но мне не дает покоя мысль о Ханне, пойманной в ловушку, избитой, изнасилованной и оставшейся наедине с ним. Мы убежали, мы спасли друг друга, но, в конце концов, он нашёл нас. Я всегда это знала. Мой пульс ускоряется, мысли путаются.

Он наклоняется, прижимая свои губы к моим, удерживая лезвие ножа под подбородком.

— Ты моя, и все же ты позволила этому ублюдку прикасаться к себе! — кричит он.

— Я любила его, это не было грязным.

Он рычит и хватает меня за горло, приподнимает и бьет головой об пол. Черные пятна застилают зрение. Голова кружится. Боль рикошетом бьет в череп. Я пытаюсь оттолкнуть его от себя, и на его лице появляется хмурый взгляд, его глаза исчезают, когда кончик острого лезвия входит в мою плоть.

— Ты никогда не сопротивлялась раньше, Эвелин, тебе это нравилось.

— Нет. Я ненавидела тебя за это.

— Тебе нравилось, потому что ты — грязная шлюха. Зачем начинать борьбу сейчас? — продолжая держать нож у горла, он хватает воротник моего платья и разрывает его. Звук рвущейся ткани оглушителен в пустых стенах храма.

Свободная рука Захарии скользит по моей обнаженной плоти, и к горлу подступает желчь. Я напеваю про себя строки «Достучаться до небес», пытаясь замкнуться в себе. Эзра был прав. Я — чудовище. То, что я сделала, никогда не нельзя будет оправдать. Я больна. Замучена пытками. Изувечена. Мы все испорчены, и единственная покаяние для такого человека, как я, — это смерть. Я не совершала все эти деяния во имя Господа; я сделала это для себя, потому что я больна. Потому что я пытаюсь избежать влияния людей на себя, я виню себя за то, что превратила в ад свою жизнь.

Я понимаю, что ада не существует. Я уже пережила его при жизни. Я уже отбыла свое наказание в бездне, и в смерти я обрету мир. Я упокоюсь. Демоны перестанут кричать в голове, кошмар закончится, и я перестану любить человека, который никогда не полюбит меня.

Эзра

Я вздрагиваю и просыпаюсь. Простыни остыли, Эви нигде нет. Я смотрю на часы, сейчас только семь тридцать утра.

— Эви, — зову я, но ответа нет. Я поднимаюсь с постели и вижу, что Дэйва тоже нет. После прошлой ночи я не могу поверить, что она снова бросила мне вызов. Во мне все сильнее разгорается гнев, я быстро одеваюсь и спускаюсь вниз. Хлопаю дверцей машины и завожу двигатель, дыхание сбилось. Я сжимаю и отпускаю руль, проезжая по пробуждающимся улицам Нью-Йорка к церкви. Эви подвержена привычкам. Если она не со мной, она либо убивает кого-то, либо молится о том, что она кого-то убила. Она убила прошлой ночью, и я почти вижу ее стоящей на коленях и умоляющей Бога простить ее. Я не уверен, что она до конца понимает концепцию отпущения грехов.

Как только показывается огромное каменное здание, сворачиваю к обочине, шины визжат по асфальту. Если понадобится, я выволоку ее оттуда за волосы. Плохо, что она убила мою бывшую на моей собственной проклятой постели. Теперь она снова бросает мне вызов, сбежав из дома. Клянусь, ей нравится устраивать игры со мной.

Массивная деревянная дверь не поддается, когда я толкаю ее. Я пробую снова, дерево скрипит, когда я давлю на него плечом. Наверное, церковь открыта с девяти до пяти. Я уже собираюсь уйти, когда слышу изнутри едва различимый шум. Это похоже на слабый крик, доносящийся из церкви. Я мог и ошибаться, но с годами я научился доверять инстинктам, и прямо сейчас тело подсказывало мне, что нужно попасть внутрь.

Я бегу вокруг здания, сердце бешено бьется в груди. В самой задней части церкви, рядом с кустом, находится еще одна дверь. Я пробую ее открыть, в полной уверенности, что она заперта на замок, но она поддается. Моментально оказываюсь внутри. Я чувствую запах благовоний.

Вытаскиваю пистолет из-за пояса джинсов и кладу большой палец на курок, пока крадусь по задней части церкви. Я слышу приглушенные голоса, а когда вхожу в главную часть церкви, первое, что я вижу, — мой пес. И он мертв. Сжимаю челюсти, в груди растет напряжение. Рядом с ним лежит, наполовину выпав из исповедальни, священник. Это плохой знак.