Ошимское колесо (ЛП) - Лоуренс Марк - Страница 87

По мере того, как Баракель говорил, свет от его цифрового призрака угасал.

– Я жил слишком долго. Так много лет, так много сожалений. – Он потускнел. – Раньше мне нравилось смотреть на восход. До изменения. До того, как мир прекратил быть таким простым. Раньше я просыпался, только чтобы посмотреть на восход над Пиренеями. – Его голос стал тихим, слова сливались. – В тот последний день я не смотрел на восход. Мне хотелось… Я жалел об этом. Наверное… больше всего остального. – Он помедлил, и теперь был уже бледнее, чем другие призраки из шкатулки. Та потускнела вместе с ним, её сияние умирало под моими пальцами. – Иногда я думаю, в тот день, когда бомба меня распылила, настоящий Барри Келл умер, и я всего лишь эхо, колебания света. – Он посмотрел на меня, такой призрачный, что лишь едва заметные линии обозначали человека. – А то, что вы видите… всего лишь эхо того эха, дребезжащее в шкатулке фокусника, старый Баракель… ангел, наложенный на простой ИИ, чтобы сказать свои последние слова.

– Спасибо, – сказал рядом Снорри. – Было честью сражаться вместе с тобой, Баракель, было честью сдерживать ночь.

– Я вижу его. – Слова были такими тихими, что можно было подумать, будто они воображаемые.

– Что ты видишь, Баракель? – Раньше я насмехался над ним, он был занозой в моей королевской заднице, когда мы были связаны, но теперь у меня горло перехватило, и пришлось стиснуть зубы, чтобы проговорить эти слова, не спотыкаясь.

– Восход… вы… вы… его видите?

– Я вижу, – сказал Снорри.

– Он… прекрасен.

– Да.

И шкатулка осталась в моей руке. Безмолвная.

***

Странно видеть смерть духа, с которым делил свой разум. Ни Снорри, ни я не говорили ни слова, возвращаясь на дорогу.

Удивительно было узнать, что когда-то он был человеком, со своими мечтами и надеждами, как любой из нас, и с такими же глупостями. Я думал о том, что Баракель говорил в свои последние минуты – о том, как он сбежал из плоти и чувствовал себя богом с безграничным потенциалом, и в итоге оказался затянут в истории, которые о нём рассказывали люди, связанный их ожиданиями, пока, наконец, эти истории не сделали из него что-то новое.

– Мне его жаль, – сказал я, перебравшись через канаву и оглянувшись, чтобы посмотреть, как остальные продираются через остатки ограды. – Так и не получил возможности распоряжаться собой… или своим призраком… или чем там ещё.

Кара, проходя мимо, посмотрела на меня с лёгкой улыбкой на губах.

– Принц Ялан, а по-твоему, ты сильно отличаешься?

Я нахмурился и собирался уже возразить, но ведьма была права. Человеческие ожидания тащили меня на север, вопреки всем моим инстинктам, и эти узы были в точности такими же сильными, как магия Сестры. Слово "принц", имя "Кендет", история перевала Арал – всё это ловушки, в которые я попался. Конечно, я пытался их использовать, сбежать из них, извернуться… но, извернувшись, я превратился во что-то новое. В точности как Баракель. И так же ни о чём не подозревая.

Выживших лошадей оказалось легко собрать. Возможно, они боялись оказаться в одиночестве в диких местах, как и я, но все три осторожно вернулись на дорогу вскоре после того, как мы там собрались. Мы решили ехать дальше по дороге, только чтобы убраться подальше от останков нерождённого. Мы их уже не видели, но они были близко, и идея спать рядом с ними не нравилась никому из нас.

– Залезай. – Я поднял Хеннана назад, на Убийцу, отметив, насколько тяжелее стал парень. Я пустил жеребца шагом, отводя его от лошади Кары. – Тихо. И не кусаться, а то сменю твоё имя на Дезертир.

Пару минут спустя мы добрались до останков кардинальской процессии. Дорога была похожа на склеп – мостовую на сотню ярдов украшали части людей, которые нерождённый не успел в себя вобрать. Снорри сжал ладонь на орихалке и скрыл от нас худшее.

– Погодите. – Я выпрямился, когда мы добрались до разломанных останков паланкина кардинала Гертруды. – Дайте мне минутку. – Я соскочил с седла и вспомнил, как сильно у меня всё болит. Осторожно переставляя ноги, я добрался до обломков, не вступив ни во что, когда-то бывшее человеком. Я перевернул несколько кусков побольше, поднял несколько щепок, и наконец нашёл то, что искал. Стёр трупную кровь с рук и вытащил кардинальский багаж к остальным.

– Всё надеешься найти печать? – спросила Кара.

– Это была приманка. Принц оставил бы её себе, если бы эта ловушка не сработала. Но он не стал бы держать её при себе, или у кого-то из своих мертвецов.

– Он убил их всех, просто, чтобы заманить тебя в ловушку? – Спросил Хеннан, неуклюже сидя на спине Убийцы.

– Может, ему это даже понравилось. К тому же, это хорошее прикрытие – поднять мертвецов и ехать по главной дороге. Кто остановит кардинала? И нерождённый знал, что мне понадобится что-то вроде… этого! – Я вытащил печать из плотно упакованной пурпурной ризы. – Если уж я надеюсь пережить встречу со своей сестрой. – Я повернул её в руке: кубический дюйм серебра, витиевато украшенный с четырёх сторон, переходящий в кольцо на пятой, и с вырезанной печатью на шестой. Прижав такую печать к остывающему воску, можно отдать приказ сжечь еретика, основать монастырь или причислить грешника к лику святых. Я примерил кольцо на безымянный палец левой руки. К счастью кардинал Гертруда была женщиной выдающихся объёмов и с толстыми пальцами. – И конечно вишенкой на вершине этого маленького плана было то, что угроза наличия папского инквизитора – с их известным отношением к еретикам, – скорее всего означала, что я покажусь здесь один.

Я встал, отбросив сумку, не найдя больше никаких кардинальских атрибутов. Возможно, я присвоил бы золотые распятья, если был бы один, да даже и в присутствии неверующих – но вряд ли сто́ит раздражать Всемогущего, когда направляешься к Ошиму.

– Этот добрый малый спас меня. – Я похлопал Убийцу по плечу. – Ну, ещё и ты, Снорри, и Баракель.

Кара кашлянула в кулак.

– И Кара. Да и Хеннан тоже, наверное. И остальные лошади. – Я уставился на неё, чтобы понять, довольна ли она. – В любом случае, если б Убийца не умел так хорошо удирать, то герой перевала Арал почил бы здесь в липкой бозе.

ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ

Чарланд напоминал мне Тертаны, и в этом не было ничего хорошего. Крестьяне здесь грязнее и грубее, чем встречаются в более цивилизованном южном климате, но по крайней мере мы забрались на север не настолько, чтобы покинуть христианский мир. В общем и целом христианские крестьяне знают своё место лучше, чем языческие, и их легче таскать за вихры, заставляя уважать богоданную власть аристократа. А на севере даже у большинства ярлов ещё пару поколений назад в роду были грабители с руками по локоть в крови, завоевавшие тот жалкий клочок скал, которым эти ярлы нынче по их мнению правят.

К счастью, несмотря на сырость, множество ручьёв, озёр, прудов, рек, болот, трясин, топей и прочей слякоти, Чарланд прожил десять благословенных лет в нерушимом мире. Это значило, что с монетами в кармане можно было быстро преодолеть большие расстояния по хорошим дорогам, и каждый вечер ночевать под неплохой крышей.

Между Снорри и Карой, и между Снорри и парнишкой снова стала проявляться близость, родившаяся во время нашего путешествия на юг. В викинге был какой-то магнетизм, притягивавший людей, и что-то в нём требовало выступать в роли отца. Некоторые женщины сильно хотят прижимать к груди ребёнка – возможно и некоторым мужчинам нужно воспитать сына. Я-то Хеннану служил в лучшем случае беспутным дядюшкой, но вот Снорри взял на себя более широкую ответственность, и, хоть и не был похож на учителя, обучал парнишку всему, от вязания узлов до метания ножей, от понимания положения вещей до понимания накарябанных на земле северных рун.

Глядя на них, я испытывал приступы зависти, хоть и смешанной с осторожностью. В каком-то смысле это было всё равно, что завидовать человеку, который любуется великолепным пейзажем с обрыва высокого уступа, но радоваться, что никакая нужда не заставит меня самого ступить на такой обрыв. Снорри любил легко, и эта способность любить, бескорыстно отдавать себя, привлекала к нему людей, но в то же самое время открывала возможность смертельно его ранить. С топором в руке Снорри был практически неостановим, и ничего не боялся. А здесь он сам давал миру палку, которой его можно было бить. В Ошиме надо смотреть за своей шкурой. Брать туда с собой ребёнка нехорошо. Брать с собой сына – всё равно, что прижать к своему горлу нож и попросить мир себя зарезать.